– Однажды мы повзрослеем, детка, – она улыбалась так горько, что я ощутила эту горечь на своих губах. Протухшую горечь испортившейся пищи. – Это я познакомлюсь с парнем в одном из баров, я стану с ним встречаться. Понимаешь? Не ты, а я.

– Но зачем?

– Мне это нужно, – она с отвращением передернула плечами.

– Больше, чем… дружба? Но, ведь даже если ты не изменишься, даже если он не станет ничего просить или требовать… Это будут отношения, замешанные на сексе, он никогда не будет тебя по-настоящему понимать, стремиться узнать твои мотивы. Никогда не спросит, чем именно тебе понравился тот или иной фильм. Он станет ценить в тебе внешнее, твою оболочку. А это то же самое, что никогда не раскрыть бархатную коробочку, в которой лежит бриллиант в миллион карат. Понимаешь?

– Естественно. Чего ты сейчас добиваешься? Чтобы я соврала тебе? Мне совсем не хочется этого делать. Просто если однажды встанет выбор, дружба или любовь, то я выберу любовь.

– И я, наверно, тоже, – шепнула я тихо-тихо, но Дженни услышала.

И мне показалось, что именно в этот момент в ее глазах погасла привычная задорная искра. Женя серьезно кивнула, неловко поднялась, машинально одернула сарафан.

Я встала тоже. Я понимала – разговор закончен. Прогулка закончена. Пора по домам. И будет вкусный мамин обед из трех блюд, и будет математика с папой до позднего вечера, уборка в комнате, чистка зубов. Та повседневность, с которой у меня так и не получилось смириться. И если раньше меня поддерживали мысли о Жене, то теперь я знала, что они перестанут быть панацеей от всех бед, спасительной таблеткой от грусти, одиночества и общей бессмысленности. И если нам всем суждено стать «нормальными взрослыми», надевать колготки под строгие юбки-карандаши, перестать красить волосы и начать «думать о деле», то какая разница, случится это чуть раньше или чуть позднее.

Лучше раньше. Чтобы нечего было вспоминать и не по чему было тосковать. Чтобы не строить иллюзий, которым будет суждено разбиться.

Но я – не умею. Не умею жить по правилам и носить юбки-карандаши, не умею подчиняться обстоятельствам. Всю жизнь бороться, как все великие реформаторы? Как Коперник. Как Жанна Дарк. И как та знаменитая американка, которая боролась за права афроамериканцев. Не самая веселая жизнь, знаю. Мне вообще не нравится бороться. Не знаю таких людей, которым бы нравилось. Но если альтернатива только одна – повзрослеть, то уж лучше бороться.

– Я никогда не сдамся. И ты не сдашься тоже, – схватила Женьку за руку, решилась. – Мы сможем, слышишь?

– Да, детка, может быть, и сможем, – она неуверенно улыбнулась и сжала мою ладонь.

«Детка». Это единственное нежное слово, которое Дженни признавала. И уже по одному этому слову я поняла, что ошиблась, что мною дорожат, что во мне нуждаются. Уверенная в себе, ничего на свете не боящаяся Женька нуждалась во мне. И от этой мысли стало удивительно спокойно.

Равновесие в мире было восстановлено, небо больше не грозило рухнуть на землю.

***

Девять лет спустя, наткнувшись на фотографию в одной из социальных сетей, я долго не могу понять, кого напоминает мне эта молодая женщина.

Короткая стильная стрижка, дорогое свадебное платье (и почему все женщины ставят на аватарки свадебные фотографии, будто стремятся подчеркнуть свою востребованность, что их выбрали, что они состоялись как самки), альбомы с названиями «Тунис», «Турция» и «Наша семья».

Мне отчаянно хочется закрыть страничку прежде, чем успею понять, чем она отличается от сотен подобных.

Не успеваю.

И за фотографией вдруг оживает совсем другой человек – задорная девчонка с копной рыжих волос, так похожих на лисий хвост, смеющаяся громко и несдержанно, любящая красть ручки из магазинов и рисовать карикатуры на одноклассников.

Руки сами собой тянутся к клавиатуре, чтобы написать сообщение. Страниц на пять, никак не меньше. Ведь мне нужно рассказать ей столько всего…

Но я замираю, так и не набрав ни строчки. Как зачарованная, раз за разом пролистываю фотографии, с которых улыбается совершенно счастливая женщина, получая какое-то садистское удовольствие.

Женя добилась всего того, о чем только могла мечтать девочка, росшая без родителей: своя квартира, любящий (действительно любящий!) муж, собака и престижная, творческая работа. Может, она даже не растеряла былую легкость. И уж точно не стала домашней клушей.

А что есть у меня?

Съемная квартира в доме, похожем на муравейник, непостоянный заработок и полное отсутствие личной жизни.

И все же… мне до безумия жаль эту красивую женщину на аватарке.

Мне всегда казалось, что кто-то, а уж Дженни обязательно станет особенной. Мировой знаменитостью, никак не меньше. Объездит автостопом полмира, вернется, загоревшая, исхудавшая, покрытая бронзовым загаром, и напишет книгу о своих приключениях. Или даже фильм снимет. И все станут смотреть на нее, белозубую и беспечную, и восхищаться. Не смогут не восхищаться.

Интересно, знает ли ее муж, что Дженни любит ночью гулять по кладбищам и собирать букеты из могильных цветов? Что ей нравится купаться в Неве и разглядывать руки стариков?

Не может перестать нравиться. Такие вещи не проходят за всю жизнь, даже если перестаешь их делать.

Нет, конечно, он не знает.

Да и сложно представить себе эту женщину лезущей через забор. Только не с таким безупречным маникюром, не в светлых бриджах и не в отглаженной блузочке.

И, давясь слезами и воспоминаниями, я шепчу. Не этой девушке на фото, с самым обычным именем и ничем не примечательной фамилией. А той, другой, которой она могла бы стать, сложить все чуточку иначе. Шепчу бессвязные извинения за то, что соврала ей когда-то. За то, что поняла это только спустя много лет. И пусть нет никакого «мы», даже призрачного, я могу продолжать бороться за «я» и за тот солнечный день на крыше. За все то, что успела мне дать самая необычная девчонка на свете.

Нет, Дженни, детка, нам вовсе не обязательно взрослеть.

– Скажи, а ты до сих пор любишь меня?

– Люблю. Но это ничего не меняет. Ни в моей жизни, ни в наших с тобой отношениях.

Холодно. На улице такой мороз, который называют лютым. Если выйти без перчаток, пальцы начинает ломить минут через пять, до слез просто. Я точно знаю – иду как раз без них. Выходя из дома, помыслить не мог, что после бесснежного слякотного начала зимы под самый Новый Год могут ударить такие морозы. Но даже не подумал вернуться, в голове только одна мысль – надо зайти на почту купить конвертов. Закончились, зараза. Как раз тогда, когда пришло время писать тебе письмо.

Знаешь, для меня давно наша переписка стала как бутылка водки для запойного алкоголика: умом понимаю, что делать этого не нужно, а руки сами тянутся. Что же управляет ими? Животный инстинкт, чертова физиология или та самая мистическая «душа», о которой так много говорят, но которой на самом деле не существует?

Когда с утра приходит твое письмо, я чувствую радостное возбуждение, будто получил желанный подарок или выиграл приз. Весь день мне до того радостно, что прямо лихорадит. Напоминаю со стороны слегка поддатого – руками размахиваю, говорю громко, а глаза блестят, нехорошо так блестят. Это мне друзья сказали, сам бы и не подумал обратить внимание на свой внешний вид.

Они переживают за меня, они давно смирились, что ничего не могут поделать с моей «болезнью». Нет, первый год как-то убеждали, старались. Чуть ли не по рукам и ногам держали. «Оставь ее в покое, у нее уже другая жизнь. Дай человеку жить без тебя, отдохнуть». «Подумай, а если вашу переписку прочитает её муж? Он человек строгих правил, скандала не избежать. Этого ли ты хочешь для дорогой тебе женщины?». «Максим, хватит, нужно жить дальше, а не унижаться, как тряпка, расстилаясь перед ней».

Нет, я не тряпка и все-все понимаю. Профессия у меня такая – всех понимать и спасать, проявляя стойкость. Лечить, даже против воли. А вот тут ничего поделать не могу, прямо сапожник без сапог. Как будто в этих письмах заключен весь стержень моей жизни.