— Что случилось, милая? — спросила я.

— Там… В гостиной, — Таня замолчала.

— Говори же!

— Вас дожидаются…

— Таня, что за глупые выходки! Доложи как положено.

Таня поджала губы и сказала:

— Вас желают видеть Вадим Александрович Любомирский.

Наверно, я побледнела. Достав платок, я не знала, что с ним сделать, покусала краешек. Ноги отказывались идти. Значит, Вадим Александрович здесь… И ждет меня. Но я не смогу подойти к нему, как прежде. Страх словно опутал меня. Нет, нет, ни за что на свете! Я совсем недавно объяснилась с супругом. Я не могу предать Александра еще раз! Господи!

— Анна Николаевна, сказать, что вы не принимаете? — прошептала Таня.

— Постой!

И сама стояла, внезапно обессилевшая.

— Постой, Танечка… Какой он? — спросила я с ужасом, не понимая, что я делаю.

— Не знаю, — сказала Таня со слезами на глазах. — Я не знаю…

Я не могу увидеть его! Иначе я упаду к его ногам и умолю увезти из этого дома!

— Таня, — сказала я, — я не могу туда пойти.

— Анна Николаевна…

— Но, — перебила ее я, — я должна…

— Нет! — Таня взяла меня за руку. — Не надо! Я почти не видела ничего впереди себя.

— Добрый день, Вадим Александрович, — сказала я.

Он резко обернулся ко мне.

— Добрый день, Анна Николаевна. — Он не сводил с меня глаз.

Я смотрела на него, не шевелясь. Мне показалось, что он изменился: то ли на его висках блеснуло несколько седых волос, то ли в голосе прозвучала некая усталость, но это уже был не прежний Любомирский. Он приблизился и поцеловал мне кончики пальцев.

— Присядемте, — сказала я.

Несколько минут мы сидели молча, почти не двигаясь.

— Расскажите мне о себе, — сказала я.

— Я приехал на несколько дней, — сказал Вадим Александрович. — Жизнь моя однообразна и скучна, вряд ли она покажется вам интересной темой для разговора.

Эти губы когда-то целовали меня. Нежно, страстно. И если бы он сказал мне тогда, летом… Но он говорил о своих чувствах, о том, что хочет увезти меня! А я? Я предлагала ему себя, как приз, — лишь бы только он не уезжал. И как я могла волноваться за него больше, чем за брата? Нет, что за бред… Я волновалась за них одинаково.

— …Рождество я встретил в вагоне. Не слишком уютно, но зато…

Почему я не слушаю его? Его руки… Почему они дрожат, почему он хочет притронуться ко мне? Если это случится, я упаду в обморок!.. Надо позвать Таню.

— Надолго вы в отпуск? — спросила я.

Или он уже говорил? Я ничего не помнила из его слов, я чувствовала себя очень утомленной.

— Все зависит от обстоятельств. Он смотрел на меня встревоженно.

— С вами все в порядке? — спросил он.

— Думаю, что да. Не стоит беспокоиться. Я встала, он поднялся тут же.

— По четвергам мы с супругом принимаем. Будем рады вас видеть.

«Он изменился, — подумала я, — очень изменился. Он… Или это изменилась я?»

— Не думаю, что у меня получится навестить вас вновь, — услышала я его голос.

— Всего вам доброго, — сказала я.

— Анна Николаевна! Простите меня…

— За что?

— За то, что потревожил вас.

— Все в порядке.

— Я о нашем летнем приключении, — сказал он, улыбаясь как-то неестественно.

— Мне должно вас благодарить за него. Он стиснул зубы.

— Я жалею… Я обо всем жалею теперь. Может быть, вы помните?.. «Любовь есть причина бед…» Вы помните?

— Любовь?.. Вадим Александрович, истинная любовь не может быть причиной бед.

Он еще не уходил, колебался, а потом сказал:

— Я должен вам кое-что вернуть.

— Разве? — удивилась я.

Он достал из внутреннего кармана конверт.

— Я всегда носил их с собой. Теперь не имеет смысла. Возьмите.

Я приняла из его рук этот конверт, раскрыла его, но, услышав удаляющиеся шаги, подняла голову и увидела, что Вадим Александрович уходит. Не имело смысла задерживать его, и я смотрела, как закрывается за ним дверь. Присев на диван, я раскрыла конверт. Там были мои письма к Любомирскому. А среди них что-то плотное, завернутое в белую бумагу. Я развернула бумагу и обнаружила свою фотографию — ту самую, которую подарила ему еще летом на даче. Я вгляделась в черты своего лица.

«Неужели прошло только полгода? — подумалось мне. — Невозможно поверить. Какая я здесь легкомысленная и счастливая. Надобно все это сжечь, чтобы и пепла не осталось». Легко вздохнув, я положила письма в большой конверт, попыталась уложить и фотографию, но она никак не поддавалась, и тут я заметила на ее оборотной стороне несколько строк, выведенных мелким почерком.

Помня, что я не писала на ней ни слова, с забившимся сердцем дрожащими руками я перевернула фотографию, уронив все письма на пол, и прочитала сквозь туманную завесу бессильных слез: «Достойно есть прославлять Тебя, прекрасную, непорочную, светлую, равную по благости ангелам небесным, истинную свою любовь, милость Божью, Тебя величаю».