Ники не любил играть в карты, но на экзамены ходил с удовольствием. Ему нравилось очень похожее на азарт, с легкой тенью страха состояние, которое он, войдя в экзаменационную аудиторию, испытывал до того момента, когда узнавал содержимое выбранного им билета. Он также не раз отмечал про себя поразительную схожесть экзамена и лотереи, только вот в лотерее, как он считал, все гораздо справедливее – никто не задает дополнительных вопросов и не рыскает в журнале посещаемости перед тем, как вручить выигрыш. Каждый раз, прочитав вопросы в билете, Ники приходил в ужас, и каждый раз, поразмыслив некоторое время, он успокаивался, потому что память, как правило, выдавала всю необходимую информацию. К тому же он знал, что к студентам его факультета у преподавателей института было особое отношение, поскольку это был не просто факультет, а факультет РКН.

Название РКН расшифровывалось следующим образом: русский как нерусский. Этот факультет открылся всего за полтора года до описываемых событий, и готовили на нем преподавателей русского языка для иностранных учащихся. Параллельно с русским будущие преподаватели РКН изучали по полной программе один из иностранных языков: французский, английский или испанский. Работа по окончании факультета РКН предполагалась ответственная – обучение братьев меньших из третьего мира, значительная часть которого была сильно подпорчена капиталистической пропагандой под видом самых разнообразных товаров очень хорошего качества, поэтому набор контингента по соответствующей разнарядке был поручен районным комитетам комсомола по всему краю, и поступить на РКН можно было только по рекомендации крайкома, которая выдавалась на основании направления из райкома. В общем, это был нормальный бюрократический идиотизм начала восьмидесятых в самом материалистическом своем проявлении. Несмотря на всю сомнительную полезность своего существования, райкомы все же сообразили не отбирать кандидатов по макулатуре комсомольских собраний, а обратились к учителям и директорам школ. Поскольку факультет считался престижным, определенную часть студентов, конечно же, составляли дети партийных и советских деятелей районного и краевого масштаба. Поначалу они сами себя считали чем-то вроде элиты (отнюдь не интеллектуальной), однако через пару семестров почувствовали, что демократическая студенческая среда не приемлет какой бы то ни было сословности, да и умственные способности многих из них, как выяснилось, не дотягивают до уровня хорошего троечника.

На других факультетах иняза считалось нормальным получить удовлетворительную оценку на экзамене; на РКН дело обстояло иначе: здесь нужно было учиться только на "хорошо" и "отлично", потому что получивший "удовлетворительно" становился не как все остальные на факультете, где просто принято не получать таких оценок, и традиции эти установили сами студенты. Польщенные преподаватели чувствовали такое отношение к учебе, и это зачастую помогало студентам в трудных ситуациях.

На экзамен Ники зашел с легким сердцем. Преподаватель, Виктор Константинович Голуба, встретил его как доброго знакомого:

– А, Хаятуллаев! Ну, берите билет.

Ники взял.

– Какой номер? Прочитайте вопросы. Может, будете сразу отвечать, без подготовки?

Ники назвал номер билета, прочитал вслух вопросы. Отвечать сразу он отказался. Хотя материал ему попался знакомый, он все же решил посидеть и подумать, потому что уже уяснил для себя, что языкознание – наука хитрая, и с налету можно наговорить бог знает чего. Ники уселся за последний стол и принялся соображать. За десять минут он исписал несколько страниц бумаги и был относительно готов к ответу. Относительно, поскольку, как и всякий нормальный студент, он не мог знать абсолютно всего материала, и нередко бывало, что он (опять-таки, как всякий нормальный студент) отвечал не то, что нужно по билету, а то, что помнил, пытаясь путем виртуозных логических комбинаций ввести в заблуждение экзаменатора. Подобные выкрутасы преподавателями расценивались по-разному: одни были снисходительны, другие делали вид, что не понимают причин подобных отклонений, и задавали непонятные вопросы, третьи сразу выносили вердикт. Голуба занимал позицию между первыми и вторыми, и студенты знали это.

Оставалось ждать, пока ответят еще трое, и Ники заскучал. От нечего делать он запустил руки в стол и наткнулся на учебник. Он еще ни разу в жизни не списывал (не умел этого делать незаметно), а тут вдруг решил посмотреть, что еще можно дополнить к своему ответу, и это было очень опрометчивое решение. Матерый доцент Голуба заметил возню Ники в столе и удивленно спросил:

– Хаятуллаев, вы списываете?

Неопытный в вопросах поведения при захвате с поличным, Ники всполошился и, выдернув руки из стола, уложил их прямо перед собой, как сфинкс. Преподаватель встал и медленно направился в сторону нарушителя. Ники, не решаясь действовать руками, попытался задвинуть торчащий из стола учебник нижней частью живота и сделал несколько судорожных движений тазом. Со стороны это выглядело очень сексуально – как будто темпераментный молодой человек насилует кого-то под столом, не подавая при этом виду. Голуба поначалу остолбенел, увидев конвульсии нарушителя, а потом продолжил путь. Он не считал достойным преподавателя рыться в столе у студента и поэтому просто прошел рядом с ним, однако рост его был таков, что этого было достаточно, чтобы обнаружить в столе книгу, даже не наклоняясь. Преподаватель ничего не сказал и вернулся к своему столу.

Ники инцидент с учебником не принял всерьез, тем более что и списать ему не удалось. У доцента Голубы сложилось иное мнение по этому поводу, поэтому Ники, после того как рассказал экзаменатору все, что знал, в ответ услышал нечто совсем для себя неожиданное:

– Три.

– Что, извините?

– Я вам ставлю три. Удовлетворительно.

Ники наконец поверил своим ушам. Пока он приходил в себя, Голуба успел вывести в ведомости "удовл." и взялся уже за зачетную книжку. "Трояк" в зачетке не устраивал Ники, и он сделал то, чего сам от себя не ожидал – выхватил свой главный документ из-под носа у преподавателя и убежал из аудитории. Теперь опешил доцент Голуба. Он сталкивался с разными причудами у студентов, но такое видел впервые. Преподаватель очень расстроился и по этой причине собрался ставить "удовлетворительно" и Сержу, бойко ответившему на хорошую четверку. Однако Серж оказался проворнее и по примеру своего друга молча и очень быстро удалился из аудитории со своей зачеткой. Виктор Константинович почувствовал себя обманутым и еще больше расстроился. Витя Гренкин и Костя Молотков, которым предстояло отвечать последними, видя настроение преподавателя, забеспокоились, но им повезло: доцент Голуба взял себя в руки и они отделались четверками.

В коридоре Серж и Ники лихорадочно соображали, что делать дальше. Решили дождаться окончания экзамена, остаться наедине с Голубой и, используя мягкий прессинг, добиться от него хороших оценок, но тут они просчитались. Их ввело в заблуждение тщедушное тельце преподавателя: несмотря на малый рост, он обладал достаточной силой духа, и если испытывал к кому-либо неприязнь, то только стойкую. Поэтому, когда два друга вошли в аудиторию и стали убеждать Голубу в несправедливости его поступка, он пробормотал нечто вроде "Оставьте меня, идите в деканат" и, собрав бумаги со стола, скорым шагом удалился. Былые симпатии исчезли бесследно. И только сейчас Ники окончательно понял, что глупость совершил все же он и винить некого. Эти соображения он изложил друзьям и смиренно выслушал несколько мерзких эпитетов от Сержа, который злился, скорее, на Голубу, но излить душу мог только другу. Витя Гренкин в вульгарных выражениях прокомментировал безуспешную попытку Ники изнасиловать предмет мебели.

Идти в деканат и выяснять тонкости процесса пересдачи экзамена было уже поздно, и решение проблемы было отложено на неопределенный срок.