Ответом ему была непонятная тишина, и он с уверенностью в голосе добавил:

– Честно!

Айвэну и Сержу не понравился такой скромный отзыв о достоинствах доброй девушки: они-то знали, что такое Натали. Айвэн уже раскрыл рот, чтобы помочь Ники найти наиболее подходящие выражения для передачи неповторимых ощущений, но тот вдруг встал, взял газету со стола и объявил:

– У меня срочное погружение в нирвану.

Понимать это следовало как "я пошел в туалет". Пока Ники медитировал на унитазе, его товарищи провели срочное комсомольское собрание, на котором обсудили странное поведение своего друга. Они не допускали мысли, что его могла постигнуть неудача – ведь за дело взялась очень искушенная в этих делах добрая девушка, и в результате пришли к выводу, что все это от того, что Ники перенес сильнейшее нервное потрясение, пережил шквал положительных эмоций, и теперь мужское общество ему ненавистно.

Ники вернулся в комнату, как мог приветливо улыбнулся друзьям и завалился на свою кровать, через минуту послышалось его ровное сопение. Летучее комсомольское собрание было продолжено, и слово взял Витя Гренкин. Он поднял вопрос о том, почему это комсомольцу Хаятуллаеву так неестественно быстро захотелось в туалет – сразу после общения с девушкой. Серж задал выступающему вопрос, сколько было бы для него "естественно быстро", и вразумительного ответа не получил. Айвэн же припомнил прецедент из своего опыта и убедил Витю, что такое поведение в принципе допустимо. Обсуждение продолжилось бы и дальше, как вдруг дверь отворилась, и в комнату медленно вошел Костя Молотков, только что вернувшийся от любимой. Взор его был ужасен, на глазах блестели слезы. Он обвел присутствующих испепеляющим взглядом и страшным голосом спросил:

– Кто последний был в сортире?

– Ники.

– Я его задушу. Этот скот не смыл после себя!

Тут следует сказать, что, как и во всяком нормальном студенческом общежитии, вода здесь после десяти вечера не поднималась выше первого этажа. Для удовлетворения гигиенических нужд нужно было сначала с ведром бежать в душ в цокольном этаже, набирать там воды, а потом уже делать то, что приспичило. Это был священный закон, неукоснительно соблюдавшийся всеми. Несмытие с унитаза продуктов жизнедеятельности расценивалось как преступление против человечества, и никакие облегчающие вину обстоятельства не принимались во внимание, поэтому члены комсомольского собрания в полной мере разделили негодование Кости Молоткова, однако расправы над своим легкомысленным товарищем не допустили, объяснив Косте, что это от нервного потрясения, на что бессердечный Костя грубо ответил:

– Да лучше бы он там, у Натали, от потрясения ус…лся!

Убирать за Ники никто не собирался, и преступника подняли по тревоге. Одуревший от десятиминутного сна и еще хмельной, он совершенно не понял, чего от него хотят, но, почувствовав недобрую атмосферу, безропотно взял ведро и направился в душ. Там он в сомнамбулическом состоянии набрал воды, поднялся обратно в блок и вошел с этим ведром в комнату. Заботливые руки друзей направили Ники из комнаты и затолкали в туалет, поместив лицом к унитазу. Он внимательно посмотрел на им же сотворенное безобразие и задумчиво проговорил:

– Где-то я это дерьмо уже видел.

Эта нейтральная, в общем-то, фраза вывела из себя пострадавшего больше всех Костю, которого пришлось изолировать, чтобы он не сделал провинившегося инвалидом. Серж, державший Ники за руку, чтобы того не штормило, смахнул непрошеную слезу и голосом, исполненным горечи и сарказма, нараспев и с подвывом протянул:

– Ты гляди, какой наблюдательный! Смывай, сволочь, быстрей, не то всех потравишь!

Ники повиновался.

Утром он по привычке проснулся в половине восьмого, оделся, взял сигарету и вышел на балкон (Серж с утра не переносил запаха дыма). Падал тихий, редкий снег. Ники восстановил в памяти события минувшей ночи, и настроение его испортилось. Ему было очень неприятно, что он подвел своих товарищей, что все их хлопоты оказались напрасными, что Натали теперь будет считать полновесным кретином и что вчера он забыл убрать за собой в туалете, нанеся тем самым душевную травму другу Косте. Последнее более всего причиняло беспокойство, поскольку он знал мстительный характер Молоткова, который после вчерашней интоксикации мог затаить в душе злобу.

Впрочем, Ники ошибся. Костя не злился на него, хотя сам факт несмытия надолго запечатлелся в его памяти. Он молча встал и пошел умываться, предварительно понюхав воздух у двери в туалет.

Иначе повели себя Серж и Айвэн. Едва продрав глаза, они направились к Натали, чтобы узнать, как все было и почему Ники пришел такой неприветливый. Натали, узнав, зачем они пришли, возмутилась, справедливо полагая, что это их не касается. Но члены комиссии в составе председателя и члена-исполнителя, организовавшие мероприятие, были настойчивы; они объяснили доброй девушке, что несут ответственность за психическое и физическое здоровье своего товарища. Натали сдалась и рассказала все, вплоть до последних слов Ники.

Это был удар. Серж и Айвэн уже готовы были допустить, что их подопечный, ввиду неопытности, мог не справиться с задачей по физиологическим причинам, но, по свидетельству Натали, с этим у него все было нормально. Значит, пришли они к выводу, Ники, подлец, действительно в душе променял даму на какие-то мифические кефир с булочкой. Друзья отправились к себе на седьмой этаж. Шли молча, обдумывая происшедшее, иногда с их губ срывалось горькое ругательство.

В восемь часов утра в блоке № 709 открылось закрытое (только для жильцов блока) комсомольское собрание. Ники хотел было улизнуть на экзамен, но Серж его остановил:

– Сядь, гаденыш! Успеешь.

Слово взял Айвэн. Он очень волновался, и речь его была сбивчивой, хотя основные ее положения были понятны слушающим. Темой его выступления стала морально-этическая сторона поступка Ники. Айвэн обвинил его в предательстве идеалов и в беспринципности, в обжорстве и извращенности нравов; приплел он сюда и несмытие с унитаза. Все выше изложенное передает лишь суть выступления, переведенного на нормальный человеческий язык, так как большая его часть состояла из непечатных выражений. Закончил Айвэн торжественно и строго (тоже дается в переводе):

– Ты, Николай, подорвал наше доверие, и тебе придется отвечать за свой проступок.

Перешли к прениям. Костя Молотков был краток и не так красноречив, как Айвэн, он высказал только наболевшее:

– Как в сортире нагадить – так пожалуйста, а как с девкой разобраться – так ни хрена.

Витя Гренкин, несостоявшийся медик, наговорил много всяких слов о необходимости сексуальной разрядки и, опять-таки, о сперматозоидах в крови. Заключил он свою речь тем, что высказал сомнение в правильности сексуальной ориентации своего товарища. Ответом ему был полный ненависти взгляд Ники, и эту тему развивать не стали.

Серж любил Ники, как сына, и поэтому высказал желание выпороть его как следует (сынок напрягся, потому что Серж однажды уже проделал такое, когда Ники разбил его любимую чайную чашку), но потом как-то обмяк и с горечью сказал:

– Ники, Ники! Что с тобой дальше будет?

На этом прения прекратились, и решено было перейти к организационным выводам. Эта часть летучего комсомольского собрания не затянулась надолго, потому что выводы напрашивались сами. Было решено: а) поручить Ники стать мужчиной в срок до 7 апреля, дня его совершеннолетия (об исполнении доложить); б) специальных мероприятий по этому делу не организовывать (ввиду отрицательного опыта); в) запретить Ники вообще говорить с девушками о еде (дабы не вырабатывать губительного для секса навыка).

Ники верил в благожелательность своих товарищей по союзу молодежи, и такой благоприятный финал собрания его не удивил. Все стали собираться на экзамен, Ники был уже готов и пошел в институт один, не дожидаясь друзей. По пути он с внутренней усмешкой по привычке вообразил ситуацию с загсом и девушкой – сегодня в этой роли выступила Натали, однако, вместо ожидаемого тонизирующего Мендельсона, в голове Ники вдруг грянула не менее тонизирующая героическая песня "Вставай, страна огромная…"