– Будем греться друг об друга. Иного выхода нет, – Загребельный кивнул на свой котелок. – Сейчас проглочу все это, и двинем спать.

Когда мы вернулись в главный зал, там уже во всю шла подготовка к ночи. Бойцы обшарили бомбоубежище, которое в предвоенные годы использовалось как ночной клуб. Их добычей стали куски какой-то толстой черной ткани, похоже, раньше служившие светонепроницаемыми шторами, охапки цветной, поблескивающей в свете керосинки полиэтиленовой пленки и целая кипа бухгалтерских бумаг. Навалив весь этот мотлох поверх оторванных от столов крышек, они соорудили примитивную лежанку, на которой впритирку могли уместиться четверо. О мягкости сего ложа говорить не приходилось, зато оно довольно пристойно изолировало от холодного бетонного пола.

Когда все приготовления наконец были закончены, четверо моих товарищей, отбросив чины и должности, на равных стали тянуть жребий. Короткий кусочек провода достался Сергею Чаусову, а вместе с ним и «почетное» право первым заступить на дежурство.

– Повезло, – хихикнул Мурат. – А то от этого бегемота житья нет, то храпит, то ворочается.

– Не волнуйся, Муратик, часика через два я юркну тебе под бочек, – в ответ пообещал морпех.

– Чаусов, Ертаев, а ну, отставить эти ваши любимые пидарские шуточки! – рявкнул Загребельный. – Ишь, блин, взяли моду!

Лешего данная тема всегда раздражала. Оно и понятно, человеку, вышедшему из колыбели рабоче-крестьянской Красной Армии, слушать о сладкой мужской любви к своему же полу… это почти что оскорбление. Я его понимал. Испокон веков в воинских частях сотни, тысячи мужиков жили все вместе, одной большой семьей. Порой доводилось спать по три человека на матрасе, укрывшись одним тощим одеялом. А уж тереть друг другу спины в общей бане на сотню человек или целым взводом сидеть на дырках в сортире без кабинок, так это вообще – самое обычное дело. И никогда ни у кого не встал при взгляде на голого волосатого соседа. Не видел я такого! Конечно, всегда были придурки и недотепы, но только тогда им еще не рассказали, что можно подкрасить глазки и шикарно, по-заграничному, наречься геями.

Вспоминая те старые времена, я по-доброму улыбнулся. Сразу накатила приятная теплая волна, повеяло спокойствием, надежностью, уверенностью в завтрашнем дне. А может дело совсем не в воспоминаниях? Может мне передалось тепло и забота моих новых товарищей? Последнее, что я запомнил перед тем как погрузиться в сон, были слова Загребельного:

– Полковника положим в середину. Самому ему не согреться. Одежонка вон какая дохлая.

Спасибо, мужики, – это был мой ответ, только вот не уверен, что сподобился произнести его вслух.

Спал я довольно беспокойно. И дело было не только в холоде. Всю ночь с невероятной настойчивостью снился один и тот же сон. Раза три он прерывался. Когда менялись часовые и место рядом занимал кто-то другой, я вздрагивал и открывал глаза. Но все успокаивалось, и я вновь проваливался в сон, чтобы досмотреть очередную серию жуткого фильма, повествующего о судьбе моего сына.

Командир зенитного пушечно-ракетного комплекса «Тунгуска» старший сержант Олег Ветров вел бой с боевыми челноками ханхов. Его установка прикрывала колонну техники, в которую входили большие пассажирские паромы, такие как обычно курсировали по Балтике меж Питером и Хельсинки. Корабли вытянули из воды и поставили на гусеничную тягу. Эти тысячи тонн металла, до отказа набитые вопящими от ужаса людьми, медленно ползли по пыльной проселочной дороге.

«Тунгуска» стояла на абсолютно лысом, открытом со всех сторон холме, и без устали молотила по заходящим для атаки челнокам. Ханхи словно не замечали колонну. Они атаковали только установку моего сына. Причем использовали для этого какие-то невидимые лучи. Инопланетные летательные аппараты образовали гигантский смерч, вращающийся прямо над холмом. Они кружились и облучали, облучали и кружились. Я видел как на установке вспыхнула краска, однако та все равно продолжала стрелять. Созданная людьми боевая машина пока еще выдерживала натиск инопланетных агрессоров, а вот земля, на которой она стояла, кажется, нет. Грунт под гусеницами «Тунгуски» стал размягчаться, быстро превращаясь в расплавленную лаву. Тяжелая боевая машина начала тонуть в ней как в жерле только что проснувшегося вулкана.

Я прекрасно понимал, что ни Олег, ни кто-либо другой из его экипажа уже не сможет спастись. Я видел лицо сына. Оно было мокрым от пота, грязным от копоти, по нему плясали багровые отблески страшного пожара. Олег что-то кричал. И это были отнюдь не слова команд. Он кого-то звал, протягивал к кому-то руки. И моему сыну ответили. К Олегу протянулись худенькие женские ладони. Их руки встретились. Олег привлек к себе девушку. Знакомые темно-каштановые волосы, маленький, чуть вздернутый носик, огромные карие глаза. Лиза! Господи боже мой, это была Лиза! Мой сын крепко обнял девушку. То было прощальное объятие двух любящих друг друга людей, которым вот-вот предстояло расстаться с жизнью.

В этот миг огонь, пожирающий двух детей, словно переметнулся ко мне в грудь, со шкворчанием обжег все внутри. Я совершенно не думал о том, что увидел свою возлюбленную в объятиях сына. Я понимал лишь одно: я теряю их… навсегда теряю их обоих! И поделать ничего нельзя. В моих силах лишь кричать, выть от боли и горя.

– Ты чего, Максим? Очнись!

Леший крепко держал меня за руки. На его щеках играли оранжево-желтые блики, очень похожие на те, что я только что видел на лице у своего погибающего в огненной пучине сына. Может именно поэтому я не сразу очнулся, понял что со мной и где нахожусь.

– Мы в «Бункере». Опасности нет. Успокойся, – Загребельный не утешал, а скорее приказывал.

– В «Бункере»… – запинаясь, повторил я и перевел взгляд на огонек керосиновой лампы, которую прямо над нами держал Саша Клюев, светловолосый, лет тридцати пяти от роду гранатометчик из группы Лешего. – Да-да… конечно… я помню.

Почувствовав как мои руки расслабились, Леший их отпустил. После чего Андрюха сокрушенно покачал головой, тяжело вздохнул и вновь улегся на свое место. С другой стороны меня подпер морпех. Клюев же, с раскачивающейся лампой в руках, стал медленно удаляться. Он явно направился к выходу из зала, тому месту, где и дежурили наши караульные. Никто не проронил ни слова. Все прекрасно понимали – после того, что довелось перенести полковнику Ветрову, сны у того просто не могут быть светлыми и по-детски безоблачными.

Оказавшись в темноте, я попробовал вновь заснуть. Куда там! Лицо Олега вставало в памяти всякий раз, как только я смыкал веки. Страшное обожженное лицо. Он беззвучно переносил страдания. Он не звал меня, ни о чем не просил. Он никогда меня ни о чем не просил…

Промучившись где-то с полчаса, я решил, что уже не засну. Кроме того на часах сейчас стоял Клюев, последний в списке сегодняшних караульных. И это означало, что близится утро.

Я постарался встать как можно тише и осторожней, так чтобы никого не разбудить. Встать… Еще вчера такой трюк у меня бы вряд ли получился. Еще вчера на ноги меня поднимали с помощью подъемного крана, ну или сильных рук кого-нибудь из моих товарищей – бойцов спецгруппы подполковника Загребельного. Зато сейчас все изменилось, причем в лучшую, гораздо лучшую сторону. Я не чувствовал ран, сломанные ребра болели так, словно это были всего лишь синяки, полученные в прозаической автобусной давке. И что самое замечательное – в мое тело понемногу начали возвращаться силы. Чудо! Настоящее чудо! Пол часа, проведенные в компании Главного, сделали с моим организмом то, на что самая современная медицина потратила бы не один месяц. Интересно, а шрамов на мне тоже не осталось?

Ответ на этот вопрос я решил выяснить как-нибудь в другой раз. Сейчас же я поднялся, не забыв прихватить с собой автомат, с которым по привычке спал в обнимку. Не скажу, что все эти упражнения дались мне очень уж легко. Однако опыт по преодолению постпохмельного будуна имелся, и я воспользовался им как инструкцией к действию, тем более, что симптомы оказались весьма похожи. Повесив автомат на шею, я вытянул вперед руки и небольшими неуверенными шашками поплелся в направлении легкого свечения, которое виднелось на противоположном конце темного подземного зала.