Я был рад, что Лёля не плачет из-за «двойки», моя наглая «пятёрка» казалась мне чем-то вроде задранного носа, как укор ей.

– Да ты что, Лёня?! – удивилась Лёля, – я горжусь, что ты самый умный из всех абитуриентов.

Я рассказал ей о моём решении не ехать, а поступать на будущий год снова, вместе с ней.

– С ума сошёл… Ты что… – она оторопела. – Ты своё будущее…

– Ерунду не говори, Лёль, без тебя, какое ещё будущее?! – перебил я.

– Твои родственники возненавидят меня… – и она посмотрела на меня со смесью изумления и восторга.

Я не спрашивал Лёлю, уехала бы она без меня, если бы на моём месте была бы она. Я не думал об этом, я всегда думаю, что должен и что сделаю я, а не другие. Я всегда таким был, принимать решения – это мужское, а я себя ощущаю мужчиной, сколько помню. Так учил меня дед. И книжки. И вообще – это правильно, я убеждён.

Когда мама узнала, что мы продолжаем встречаться с Лёней, она напустилась на меня в который раз за последние недели:

– Он-то поступил, а ты, дурища, будешь теперь сидеть, горшки вон в акушерстве бабкином таскать! – мне показалось, ей даже захотелось вцепиться мне в волосы, но она не сделала этого, конечно.

– Нет у нас никаких горшков, Юля, – сдвигая очки на кончик носа, сказала бабушка, – и хватит, целых три недели пилишь девочку. Оставь уже, – бабушка посмотрела на меня и сняла очки совсем. – Иди, Лена, к себе, мы поговорим с мамой.

Лена взглянув на нас, ушла в свою комнату и я посмотрела на Юлю:

– А ты знаешь, что Алёша – сын Кирилла? – мне интересна её реакция на это.

– Да догадалась, уже, конечно! – махнула рукой Юля. – Таких совпадений не бывает, это надо же, именно его сынка среди всех отыскала! Какой-то рок.

– Он хороший парень, – сказала я.

– Ещё бы! В институт поступил, единственный на «пять» сдал, представь! – воскликнула Юля.

– Единственный?! – этого я не знала. Что ж, только повышает его в моих глазах.

– Папаша тоже всегда умный был, вон профессор теперь. И этот такой будет. А наша, клуша, профуфыкала… – продолжила «кипятиться» Юля.

– Прекрати ты, ничего ещё не профуфыкала, – я убеждена, что ничто Лёле не помешает поступить на будущий год.

И особенно хорошо, что Лёня её поступил, он уедет теперь – всё успокоится. Годок ещё девочка под приглядом будет, так что, что не делается…

– Нечего встречаться им, соблазнит её и уедет, – сказала Юля, выразительно взглянув на меня. – А мы будем тут… расхлёбывать.

– Тебя же Кирилл не соблазнил, – возразила я.

– Вот и жаль! – Юля сверкнула глазами. – Может жила бы профессоршей теперь. Времена не те были тогда, мы же… а щас… сексуальная революция, все как с цепи сорвались. Вон по телевизору, в кино, один секс…

– Ох, болтаешь, невесть что! – поморщилась я. – Иди, давай. Твой Валерик уже час назад звонил, сказала, выходишь, что сидишь?

Через три недели после экзамена, Лёля неожиданно пропала. Я звонил, я приходил, но её мама, очень красивая и сильно беременная, круглый живот так оттопыривал ей платье, будто она спрятала там футбольный мяч, придирчиво оглядев меня с головы до ног, сказала почти зло:

– Ты поезжай учиться, Алексей, оставь Лену в покое. Она готовиться будет, не надо ей мешать, один раз уже пролетела.

Обескураженный и растерянный, я пару дней не знал, что предпринять. Мне никак не удавалось застать Лёлину бабушку, мне казалось, что ей я более симпатичен.

Зачисление уже прошло без меня, а мои ещё не знали, считая дело решённым, уже строили планы на мой отъезд в Москву. Я не говорил ничего, успею ещё бурю на свою голову вызвать, сейчас мне было не до этого.

Я приехал к Вере Георгиевне, на работу в роддом, прорваться внутрь, наверное, было не проще чем попасть на оборонный объект. Пока я не догадался прийти в белом халате и сказать, что я практикант, только так меня и впустили.

Но и от Веры Георгиевны я ничего не добился. Она сказала только, что Лёля у бабушки. И то же: «езжай – учись».

– Я не еду без Лёли, я отказался. Забрал документы, – сказал я, чтобы она не продолжала больше это – «езжай»…

Вера Георгиевна посмотрела на меня удивлённо.

Вот это да, это я вам доложу… Не поехать в институт из-за девчонки… мне стало даже страшно: тогда тем более нельзя вам встречаться. Я не ошиблась: запредельный накал. «Революция, времена» – ерунда всё, Юленька, у вас с Кириллом и близко такого не было, вот и не соблазнилась ты… Нет-нет. Пусть Лена на Кавказе поживёт. Через год вернётся, глядишь, поостынут страсти. Книжек больше почитает там…

Как ни жаль мне было влюблённого юношу, страх перед тем, что неизбежно произойдёт, если они воссоединятся, что это закончится, неизбежно, незапланированным ребёнком и крахом всего, всех планов Лены на будущее, пересилил.

«У бабушки"… значит, на Кавказе?.. Лёля говорила. Но ни разу не рассказала подробно, где именно…

Где же адрес её взять? И почему Лёля не пишет…

Помогите мне! Помогите!

Впустите воздух! Впустите свет!

Где вы люди!? Отзовитесь!

Откройте дверь!

Мы боимся других и бежим скорее прочь.

Мы не хотим взглянуть в лица,

Мы боимся увидеть глаза,

Мы не боимся коснуться сердец.

У нас такие мелкие сердца…

Их не хватает на то, чтобы просто жить,

Как гусеницам и червякам,

Где им почувствовать сердце рядом?!

Помогите мне! Помогите!

Впустите воздух! Впустите свет!

Где вы люди?! Помогите!

Мы боимся и не знаем даже себя.

Мы не помним своих лиц.

Мы толчём воду в ступе,

Чтобы залить ею колёса наших бессмысленных мельниц.

Помогите же мне! Помогите!

Впустите воздух! Впустите свет!

Где вы люди? Спешите,

Нам скоро не на что будет смотреть,

Нам некого будет видеть…

Я не писала, потому что думала, что он приедет, а это повредит ему, так мне было внушено. Я боялась этого и мечтала об этом.

Я ничего не рассказала бабушке Тане о Лёне. Слишком больно, слишком много его во мне, я не могу выпустить его из себя, тогда станет совсем невыносимо. Поэтому я только плакала каждый день, а бабушка Таня предполагала, что это из-за того, что я срезалась в институт.

Я не писала потому что бабушка Вера и мама в один голос мне говорили о том, что тем, что я удерживаю Лёню и не даю ему ехать учиться, я гублю всю его будущее, карьеру и прочее. Взывали к совести, говорили, что нельзя быть такой эгоисткой. Вот я и плачу молча и не пишу…

Я вспомнил про дядю Валеру, о котором, как о добром и отзывчивом человеке, даже своём друге, мне не раз рассказывала Лёля. Но я не знал его в лицо. Мне пришлось проследить за Лёлиной мамой, тогда я его увидел: небольшой, светловолосый и весь какой-то светлолицый, он совсем не производил впечатления мужчины, способного покорить такую красивую женщину, как Юлия Александровна.

У него оказалась кофейная «шестёрка», я запомнил номер и в следующий раз, когда он подъехал к их дому один, а это произошло только через несколько дней, потому что они жили отдельно от Лёли и её бабушки, так что я измаялся в своей «засаде» – сломанной телефонной будке, через дорогу от Лёлиного дома.

– Дядя Валера! – я побежал со всех ног, увидев его одного, и понимая, что обращаться так к незнакомому молодому человеку ужасно глупо. Но как ещё я его назову, «товарищ Валерий»? Зато он сразу понял, кто я такой. Вблизи он, сероглазый, светловолосый, нос-уточкой, показался мне ещё более обыкновенным и даже невзрачным, чем издали, пока не улыбнулся.

Улыбка у него… не знаю, какая-то лучезарная: глаза загорелись чудесным светом, и весь он преобразился, будто осветившись изнутри и излучая свой свет на меня. За это его, наверное, и любит Лёлина мама, подумал я…

– Ты… Лёня? – спросил дядя Валера, оглядев меня.