– А вы с Гуляевой… встречаетесь что ли? – удивился он.

– Ты так удивляешься…

Он пожал плечами:

– Да нет, я вообще-то не очень удивляюсь, – усмехнулся он.

Лёля вышла нескоро. То ли он искал её долго, то ли она нарочно тянула, чтобы помучить меня на морозе.

Снег посверкивает под фонарями, будто по насту рассыпаны бриллианты как на императорской короне в Алмазном фонде. Я не чувствовал холода от возбуждения, хотя мороз кусал щёки и я всё же развязал «уши» на своей лохматой шапке, сразу стало лучше. Вот и Лёля появилась, в своей шубке, в беретке, вложив руки в рукава навстречу, как в муфте. Вот всё в ней нездешнее будто, несегодняшнее…

– Замёрз, «звезда» сцены? Что ж ты поклонниц своих бросил? Там стены сейчас кипятком подмоет, – сказала она с усмешкой, подойдя ко мне.

– Каким кипятком? – я не понял.

– Тем самым, которым они писают, глядя на тебя! Все остальные парни ваши по углам с девочками разбрелись, а ты что же оплошал? – и усмешка злая и сама она бледная…

– Лёля… – проняло всё же, обрадовался я – разозлилась.

– Иди к чёрту! – она не дала взять себя под руку и, отмахнувшись,

покачнулась, чуть оскальзываясь на накате.

– Упадёшь.

– Скажите пожалуйста, какой заботливый жених! А когда тебя хватали за задницу эти прыщавые толстухи, ты не думал про меня? – во как разобрало! Нет, я молодец всё же!

И вдруг она отвернулась неожиданно, её стошнило на снег. От нервов что ли?

Она, качнувшись, схватилась за дерево. Я подскочил к ней.

– Что с тобой?

– Ох… отойди!.. – её вывернуло снова…

Она выпрямилась, взяла горсть снега голой рукой, уронив варежку, и приложила к губам.

Я поднял варежку, и держал её растерянно, чувствуя себя дураком, и чуть ли не преступником.

– Лучше? – спросил я.

Я вроде и не виноват, но ведь мне приятно было думать, что она увидит всю эту девичью возню вокруг нас четверых с парнями, особенно вокруг меня. Разве не на это самое я и рассчитывал?

– Не лучше! Нескоро теперь станет лучше! – воскликнула она, проводя, дрожащей и

мокрой от растаявшего снега, ладонью по губам, по шее. – Я… ох… беременна.

– Лёля… – вот это да! Я поражён, вот уж чего я не ожидал, забыл, и думать об этом…

– Отстань! Иди, развлекайся! Ещё паре таких же дур ребёнка заделай! – она

оттолкнула меня и побежала прочь.

О, Господи, как я мог узнать, как догадаться?..

Но как мог не заметить?..

А как я мог заметить?..

Или она сама узнала недавно?

Но… Почему не говорила? Потому что не хочет замуж за меня?..

Я побежал за ней. Но на скользком снежном накате я скольжу, скользит и она. И падает…

Я подбежал, напуганный, как в дурацком кино каком-нибудь, вроде этих «Унесённых ветром», что все бегают смотреть, восторгаясь, как шедевром, будто не было наших «Тихого Дона» или «Войны и мира», будто эта глупая история про продажную и фальшивую насквозь героиню может трогать сильнее подлинных страданий и страстей.

Но та на лестнице упала вроде… Какая разница, какая глупость лезет в голову в такой момент…

Лёля оттолкнула мои руки, которыми я обнимаю её, помогая подняться:

– Отстань! Обойдусь без тебя! Иди к своим фанаткам!

– Лёля, ну что ты… Лёль… давай, провожу хотя бы! – беспомощно пробормотал я.

– Видеть тебя не хочу! – поднявшись со снега она, убежала.

Но я всё равно пошёл за ней, чтобы убедиться, что она добралась до дома нормально. Поговорим завтра, когда она остынет и поймёт, что ничего преступного я не сделал. Я видел, как она забежала в подъезд, как наверху включился свет в её комнате, только после этого, постояв немного, я ушёл домой.

Но мне не спалось в эту ночь. Во-первых: возобновились безмолвные звонки, к первому и даже третьему я подскочил, думая, может быть это Лёля, но – нет и нет.

Я забрал аппарат в свою комнату и всё же дед пришёл осведомиться:

– Что у тебя происходит? Кто звонит всё время?

– Дуры какие-то, трубку бросают.

– Так отключи телефон. Два часа ночи, хорошо, воскресенье завтра.

– А если Лёля позвонит?

– Спит давно твоя Лёля, – досадливо пробормотал дед, запахивая кофту, что натянул поверх своей «спальной» футболки, – чего ей звонить среди ночи? С ума-то не сходи. Ложись, давай!

– Мы поссорились. И она… она беременная, – я посмотрел на деда снизу вверх, садясь на так и не разобранной постели, ожидая от него какой-нибудь мудрости.

– Чего?! – у деда вытянулось лицо, и остатки сна улетучились из его глаз, – доигрались, стало быть.

Он сел рядом со мной, вытянул губы трубочкой, подняв домиком брови.

– Н-да-а… дела-а… – протянул он, выдохнув. – А чего поссорились-то, – он посмотрел строго, – ты сказал что-то? Обидел её?

– Да она сама, кого хочешь, обидит! – вспыхнул я. – Замуж не хочет за меня.

Дед покачал головой, усмехаясь:

– Ох, пацан ты сопливый. Чего ей хотеть за тебя замуж? Кто ты есть? Даже не студент ещё, – он посмотрел на меня уже мягче. – Ты… вот что, папаша, новоявленный, спать ложись. Завтра, простит тебя твоя прекрасная Лёля, помиритесь, заявление в ЗАГС подадите, куда она теперь денется от тебя, раз залетела.

Дед опять усмехнулся, поднимаясь:

– Но, вообще-то… Вообще-то, ты даёшь, однако, брат: вылупиться не успел, а уже своего ребёнка заводишь. Ох, Лёшка… Не вздумайте только с институтом опять такой финт сделать как в том году, иначе, что делать-то, всю дорогу в санитарах ходить будешь, а школьную золотую медаль себе на грудь повесишь. Санитар с медалью. Как дворники при царском режиме.

– Дед… – пробормотал я довольно жалко, впрочем…

– Что, «дед»? Дети – дело хорошее, конечно, но почему вы не подумали, как вы растить ребёнка будете? На нас стариков повесите, ведь, с родителей ваших толку-то нет…

Он сказал ещё что-то в таком же роде, укорял меня за легкомыслие и неосмотрительность, понимая, впрочем, что разговор и запоздал уже да и раньше не был полезен. Всё равно я был бы таким же неосмотрительным.

А я лежал после в темноте и думал, до чего я рад, что Лёля беременна, тут дед прав, теперь она никуда не денется от меня. Я почему-то был уверен, что то, что у нас будет ребёнок навсегда прилепит её ко мне, хотя и её и мои родители что-то не очень «прилепились»… Но разве у кого-нибудь могла быть такая любовь как у нас? Конечно нет!

Но потом я вздрагивал, чувствуя сердце во всём теле: а вдруг она меня не любит?

Или сегодня разлюбила? Может это пушкинское: «чем меньше женщину мы любим…» с Лёлей работает наоборот?

Я заснул только к утру. Утром меня не будили рано, но к полудню всё же подняли. Я тут же взялся звонить Лёле, однако никто не отвечал. Как такое могло быть? Я пошёл к ним домой. Никто не открыл, вообще, по всему судя, никого не было. Я вернулся домой. Тревога и беспокойство раздирали меня на части. Чем больше проходило времени, тем больше я чувствовал, что Лёли не просто нет дома, что что-то произошло…

Я не ошибся, вечером позвонила Вера Георгиевна и сказала, что Лёля в больнице. Но идти не надо, на днях будет дома…

Когда я упала на этом чёртовом накате, я сразу почувствовала, что-то нехорошее случилось во мне. Будто что-то лопнуло, оборвалось. Но в тот момент я не думала, я могла только плакать, потому что чувствовала себя униженной, обманутой, глупой, брошенной…

Я заснула поздно, металась в кровати от своих обидных мыслей, от ревности, от тревоги, что Лёня меня не любит и не любил, это я глупая клуша, поверила и… и от отчаяния, накатывавшего на меня. Потом всё это отступало и я понимала, какая это глупость, что я внушаю себе… У меня будто была лихорадка, становилось то холодно, то жарко, я никак не могла найти себе места и покоя… что-то ещё, что-то на физическом уровне происходило со мной… К утру стало ясно, что я чувствовала ещё. Я проснулась от сильной боли в животе…

Пришла к бабушке в комнату и сказала как есть. Было поздно, шла кровь, ничего было уже не спасти…