Вы держите в руках первый выпуск цикла «Ученическая тетрадь». В этой серии будут публиковаться произведения авторов, делающих свои первые шаги в художественной прозе. Вот буквально эти первые робкие шаги и будут представлены вашему вниманию. Иной раз они могут показаться немного угловатыми и недостаточно совершенными, однако, вместе с тем, они ещё не закрепощены традиционными писательскими условностями и своей пронзительной звонкой прямотой зачастую проникают глубже и трогают сильнее, чем отточенные мастеровитые тексты!

Настоящий сборник довольно пестрый. Всех авторов я знаю лично по разным литературным курсам и совместным обсуждениям. Они не позовут вас забыться в придуманные фантазийные миры – все тексты в реалистичной, даже местами жесткой, традиции. Герои – это мы с вами. Здесь и яркие, живые диалоги, и вечные темы свободы – одиночества – прощения – выбора, и недомолвки, умолчания. И везде актуальная проблематика.

Сергей Овчинников, Май 2019.

Родился и вырос в Москве. Получил высшее техническое образование, чуть позже MBA. Трудится на производстве финансовым директором. Проживает в Московской области, воспитывает трёх дочерей. Окончил литературные курсы А.В. Воронцова, в рамках которых и был написан рассказ «Памятник» в качестве творческого задания.

В машине нас ехало трое. Хотя нет – я тот раз пропустил. Попутал – рассказывали, как водится, в красках –  будто сам прокатился. Третий – водитель. Вот он как раз повернулся – что-то говорит. Фикса золотая сверкнула. Кепка на затылок съехала. Из-под козырька вырвался смоляной жестко скрученный клок волос, едва тронутый сединой.

– Эх, где же шашка твоя, казак!? – Это Аркадий. Не произнёс, но подумал. На коня свой взгляд пытливый он не обратил. Ну приятели мои оба не автомобилисты только и деталей припомнили, что, шестерка, видавшая виды, но ухоженная. Моё уже воображение дорисовало несколько слоёв краски, надежно скрывающих год рождения. В салоне чехлы из надраенного до блеска кожзама, мигающая разноцветными огнями магнитола – мечта колхозника. Жесточайший дезодорант с голым по пояс президентом вместо кондиционера.

Всё, что простиралось за окном, являло собой избыточно ровную поверхность, если не плоскость. Воспеть её тут некому! Друзья мои не художники – за окном вообще ничего не увидели. Это я уже для заднего плана нафантазировал. К слову, из окна автомобиля всё это невесёлое и плоское вытягивалось в несколько параллельных, почти одноцветных. Из окна шестерки, спасибо подвеске, линии смотрелись чуть более волнистыми, но все равно никак не волнительными. Меня, признаться, эти унылые горизонты никогда не вдохновляли. Так что лазоревого лиризма здесь читатель не дождется. Поэтому оставим просто: За окном со времен Тихого Дона, а то и с более давних, лежала, бежала, стелилась всё та же вечная степь. Изредка рассекали её тонкие темные нитки рек и речек, до главной же добраться ещё предстояло.

Договорились, что остановятся у памятника Мелехову¹ на ритуальную фотосессию.

Пассажиры наши, как от самого аэропорта пристроились на заднем сиденье, так и не пересаживались. Аркадий вполне естественно для себя избегал лишних движений, а Алексея манера езды откровенно пугала. Впрочем, он всегда был трусоват, а сзади казалось безопаснее. При этом самый подвижный из нас, замеченный почти во всех видах спорта, худощавый и мускулистый – по сравнению с Аркадием смотрелся так вообще фитнес-тренером. Впереди, рядом с водителем сначала сидела, подобравшись, будто боясь испачкаться, весьма строгая дама, прилетевшая, похоже, тем же Московским рейсом. Чувствовалось, что они с Григорием – так звали нашего казака – знакомы, и он где-то даже её побаивается. Почти не разговаривали. Если не считать пары укоризненных вопросов про некоего Владимира: где, когда видел. Отвечал казак нехотя и односложно. Зато, как только спутница сошла, будто выдохнул и уже не умолкал.

Набравшись откуда-то неожиданной проницательности, нарушил молчание Алексей:

– Неужели теща? – кивнул в сторону удаляющейся фигуры на обочине.

– Ага, – оживился водитель, – только кума моего. В столицах проживает – не может Вовчику простить, что Ленку обратно домой увёз. Вынюхивает, бабы везде мерещатся.

– Ну да, следака косплеит² дамочка. – Поддакнул Алексей. Вот за этот подростковый сленг, да за стиль в одежде мы его с некоторых пор иронично называли Алёша. Само собой, Григорий, водитель, не понял бы. А Лёха и в голову не брал, ему было по обыкновению плевать – такой вот юноша в свои сорок с небольшим. Но, похоже, водитель расслышал только «следака», так что гоготнули они вполне синхронно.

Сделав пару традиционных фото с главным казаком Тихого Дона, вернулись на маршрут, оставалось совсем чуть-чуть.

– А вообще здесь раньше другой памятник стоял. – Григорий опять повернулся, облокотился на спинки передних кресел и махнул левой рукой, отпустив на мгновенье руль. Машина вильнула в сторону. Алексей, рядом с подчеркнуто флегматичным Аркадием, заметно побелел и вцепился в сиденье. Аркаша тем временем нарочито медленно повернул голову в направлении, куда показывал Григорий. Тот ухмыльнулся, выравнивая авто. Издевательски подмигнул Алексею и проворчал что-то неразборчивым матерком, удовлетворенно разглаживая усы.

– Кому? – Это Аркадий подал голос, что само по себе звучало невероятно.

– Памятник-то? Да что-то: Казакам Первой конной – написали.

– Ого! Серьезная скульптурная группа, надо думать – я почти увидел, как в глазах его вспыхнул азартный огонек. Аркадий всем своим природным и приобретенным сарказмом зацепился за знакомую тему – так сказать, конька своего, нащупал уже стремена. – Две-три тысячи сабель. И это только 8-я кавдивизия червонного казачества… – Он, словно тот казак, пулей взлетел над холкой любимого скакуна, а теперь неторопливо выбирал поводья.

Да он же, к слову, нас и подбил – вроде на пикник – махнуть в Вёшенскую. В музей писателя, говорит, сходим – в культ-программе галочку поставим, а с рыбой на Дону нехватки до сих пор не знают.

– Ну мой-то прадед в Донармии рубил твоих буденновцев. Там небось поболе казачков воевало. – Григорий, прищурившись одним глазом, недобро глянул на Аркадия сквозь зеркало заднего вида.

Аркадий не поддался наметившемуся антагонизму и спокойно продолжил:

– «Поболе» – неточное слово – кратно! Свыше двадцати пяти тысяч конников одних…

Григорий между тем кивал, криво усмехаясь:

– Ага, ага…

– Но только до 1920-го года, в котором Донская армия прекратила своё существование. Те, кого не расстреляли, пополнили ряды РККА. Многие казаки смогли испытать понятие «Гражданская война» лично на себе, повоевав с обеих сторон.

– О, Исакыч погнал википедию – Алексей заёрзал – понятно, чтобы участвовать в разговоре, нужна позиция – своя и конкретная – хоть какая-то. А её катастрофически не существовало. Или наговариваю, имелась позиция – сменить тему. Но Аркадия быстро не унять:

– Так в здешних краях станицы из рук в руки по нескольку раз переходили – от красных к белым, обратно, к швали всякой промежуточной. И руки эти мало чем отличались, иной раз родные братья оказывались по разные стороны – сценарий повторялся с насмерть пугающей точностью: прошлое начальство – в расход, грабежи, мародерство – весь комплект.

Григорий поскучнел и уставился на дорогу. Повисла тягостная пауза, по форме напоминавшая вопросительный знак. Алексей улучил возможность вставить слово и уже почти заикнулся узнать о дальнейшей судьбе прадеда, но увидел прямо перед собой интеллигентный, небольшого размера, кулак Аркадия.