А тот на этот раз губы поджал и промямлил что-то.

– Ну ты это…говори яснее. То губы жуешь, то слова. Голодный что ли? Пошли поищем, чем перекусить можно. Тебя как зовут-то, пацан?

И снова молчание, а потом тихим и серьёзным голосом:

– Мэри.

Нат остановился и в глаза ему посмотрел. Усмехнулся. Ну, конечно, девочка. Грязная, голодная, зарёванная девчонка. Черты лица мягкие, нежные. Как сразу не догадался? Улыбнулся ей и подмигнул.

– Ну Мэри так Мэри.

Так Натан с сестрой младшей своей познакомился. Он всем её именно так и представлял. И знакомым бродяжкам своим. Что сестру нашёл, и чтоб никто не смел и пальцем дотронуться до неё. Заботился о ней так, как мог заботиться подросток без денег, без крыши над головой, без помощи. Еду первой ей таскал. Иногда просто рядом сидел и в ладони ногтями впивался, чтобы не смотреть, как та найденный кусок пирога жует, а у самого кишки от голода в узел сворачивались. Спали вместе всегда. Причем именно из-за неё Натан научился спать с оружием – горлышко бутылки, палка или подобранное с земли шило. Однажды уснул обессиленный, а когда проснулся, понял, что Мэри нет рядом. Испугался. Испугался ужасно. Бросился искать её, и когда услышал мужской голос неподалеку от заброшенного здания, в котором они ютились, то почувствовал, как нечто страшное в нём просыпается. То самое. Тёмное, готовое поглотить всех и вся. И Натана в том числе. Правда, оказалось, что знакомый узнал девчонку и привёл. Куда и почему она уходила ночью, Натан так и не выведал. Иногда ему казалось, что она в состоянии постоянного шока находится. Говорила всегда мало и короткими фразами. Но в ту ночь Натан впервые понял, что может убить не только за себя.

Тяжелее всего было лечить девчонку. Худенькая совсем, постоянно заболевала, кашляла так, что Натану страшно становилось – мерещилось, сейчас все лёгкие ей разорвёт. Он и обувь чистил за жалкие монетки, и песни горланил, краем глаза проверяя, не кидают ли в дырявую кепку его деньги, и стекла машин протирал. Однажды целый день под дождём стоял, орал как кот мартовский похабные песенки (они больше всего у народа котировались, они и церковные, но их Натан не пел никогда), но так ничего и не собрал, потом ещё с наступлением сумерек с час ходил по мусоркам позади ресторанов, еду искал. А когда в подвал спустился к Мэри, то сжался весь, услышав её громкий кашель. Скрючилась в самом углу на кучке тряпья, которую ей Нат натаскал, и кашляла. За целый день не притронулась к тарелке с похлёбкой, которую он ещё с утра выменял у Энни-посудомойки в обмен на то, чтоб собак спугнуть, которые на неё кидались, когда девушка отходы выносила с заднего двора. Собак туда кстати всегда он сам и загонял.

Парень к Мэри кинулся, ладонь ко лбу приложил и застонал громко – горячая. К себе притянуть хотел, поцеловать, успокоить…а потом почувствовал, как злость изнутри поднимается. На то, что знает, ни хрена это ей не поможет. Нет таких поцелуев, которые исцеляют. И слова такого нет, чтобы температуру согнать могло. Сказки это всё. Лекарства ей нужны. И еда хорошая. Нормальная. А не эти жалкие объедки, которые только и мог он достать. Деньги. Ему просто нужны деньги, и не имеет значения, как он достанет их.

– Я приду скоро, Мэр. Слышишь? Ты только дождись.

А она словно в бреду говорит что-то, еще больше сжалась в комочек. Натан пулей вылетел из подвала и под дождём остановился, думая, куда пойти. Так и ходил возле домов, выглядывая себе жертву, пока до таверны не дошел какой-то. Вспомнил, что всю ночь она работает, и притаился у самой стены под козырьком. Через час ожидания или около того наконец двери с трудом, но распахнулись, и оттуда вышел мужчина, шатаясь и громко ругаясь с кем-то. Натан шёл за ним несколько метров под проливным дождём, прикинув, что стена дождя должна скрыть его от чужих глаз. А затем размахнулся и ударил мужчину палкой прямо по спине, и когда тот с захлебнувшимся криком упал на живот, быстро обшарил его карманы и, выудив кошелёк и золотую цепочку с крестом, убежал. Наутро он первым делом отправился к аптекарю и купил лекарства от жары и от кашля, а потом целую сумку еды. С силой поил её и кормил, заставляя есть и, стиснув зубы, убирая грязь, когда девочку рвало едой. А пока она спала, отбивался от других таких же бездомных детей, требовавших поделиться едой.

Через несколько дней девочка встала на ноги. А еще через год его Мэри загрызли собаки.

Наверное, правильно говорят, что каждый человек в нашей жизни даётся для какого-то урока. Мэри научила его выживать любой ценой. И тому, что нельзя привязываться к людям так, чтобы пришлось потом с мясом отдирать. Потому что потом на этом самом месте плоть, выеденная болью, больше не нарастает. Пустота. Вот что остается от тех, кого пришлось вырывать из самого сердца. И чем больше людей человек теряет, тем более пустым внутри он становится.

Спустя несколько лет Натан Дарк и создал свой Квартал бездомных, заняв полуразрушенные катакомбы вместе с десятками обездоленных детей.

…Четырнадцать лет спустя

Я знал, что она придёт. Даже догадывался, когда примерно должна прийти. Об этом переговаривались между собой копы, выводя одного за другим заключённых. Над кем-то должен был состояться суд, кого-то отпускали. И всё это под разговоры о том, что обнаружен ещё один мёртвый ребёнок. Что ж, для полиции это могло стать причиной отправить меня немедленно на свободу. Странно. Ведь я именно этого и хотел. А сейчас накатило нечто, похожее на сожаление, при мысли о том, что не увижу свою ослепительную, обжигающе красивую следовательницу.

И теперь я отсчитывал про себя минуты в ожидании Евы Арнольд. Чёрт…мне нравилось даже её имя. Жизнь. Так оно переводилось и чертовски ей шло. Потому что, когда на неё смотрел, чувствовал, как внутри оживает всё, медленно, очень медленно вплетается, подобно нитям паутины в ледяную тьму, которую привык ощущать в себе. Иногда казалось, что эта тьма живая. Казалось, что слышу, как она дышит под оболочкой меня самого. Как замораживает могильным холодом внутренности и покрывает инеем кости. И шипение…иногда просыпался среди ночи от того, что слышал, как он шипит, как зовёт меня. Тот мрак. Живой, но несущий с собой смерть. А эта женщина…она, да, своим присутствием вдевала эти нити в меня, переплетая их между собой в необычные рисунки из дьявольской похоти, восхищения и одновременно желания использовать эту красивую сучку в своих целях. И я уже знал, как я это сделаю и где. Единственное, что пока оставалось загадкой – как долго мне захочется…использовать её.

Где-то над головой послышались торопливые шаги и крики, слов я не разобрал, но понял главное – приехала та, кого я ждал. Встал со своего места и подошёл к решётке, не желая говорить с ней сидя. Только возвышаясь над моей хрупкой строгой следовательницей.

Кажется, раньше почувствовал её, чем шаги услышал. Глаза прикрыл, представляя, как опускаются стройные ножки, обтянутые до колена тёмной юбкой, по бетонным ступеням, как держится изящная тонкая ладонь за хлипкие деревянные перила. Склонил голову набок, чертыхнувшись, когда чей-то резкий окрик сверху помешал услышать стук её каблуков. Да, меня определённо раздражало, что нам постоянно мешали. Слишком много людей вокруг между мной и ею.

Ева остановилась, и я почувствовал едкое желание прибить того, кто отвлек её внимание на себя. Желание, накатывавшее каждый раз, когда кто-то вламывался своими грязными ботинками в наше с ней уединение.

Впрочем, это выбешивало не только из-за того, что хотелось голыми руками разодрать любого придурка с причиндалами между ног, но и потому что Ева Арнольд должна была убедиться в моей невиновности и выпустить из тюрьмы. И ради этого я был готов на всё сейчас. Чтобы после получить уже всё от неё.

 ***

Конечно, можно было это сделать гораздо проще, и как того требовали правила. Конечно, мне необязательно было спускаться в подвальное помещение полицейского участка, где держали заключённых. Один из полицейских скептически поднял брови, ухмыльнувшись и коснувшись двумя пальцами козырька фуражки, когда я сообщила ему, что поговорю с Дарком в камере, а не в кабинете, как обычно. Впрочем, довольно ожидаемо и понятно –  женщина в понятии многих из этих бравых офицеров должна была служить предметом интерьера, не более того. Красивым, удобным, подходящим по размеру, цвету и фактуре. В общем – вписывающимся в понятие любого мужчины об обстановке в доме.