— На. Заключи эту сделку. Я тебе дарю. — А потом возвращаюсь к своему столу и усаживаюсь, бездумно глядя в компьютер.

Ларри звонит, чтобы узнать, как я добралась и когда ему следует прийти, чтобы подписать бумаги. Я отвечаю, что добралась нормально и сообщу о деталях в ближайшее время.

— Почему вы не позвонили мне в понедельник? — внезапно я срываюсь на крик. — Тогда у меня еще был бы шанс!

Но я уже знаю ответ. Контракт с американцами был подписан только в понедельник вечером. Его копия, отправленная по факсу, попала в «Трипл фудз» только в девять вечера в понедельник по лондонскому времени. И будь честной, Трикси: даже если бы Джимми Монро позвонил в понедельник, ты бы не смогла с ним встретиться. Ты была слишком занята извращенцами и женским бельем.

Бладхаунд просматривает бумаги и поворачивается ко мне.

— Я не понимаю. Это готовая сделка. Причем не одна. Все честно. Почему ты отдаешь ее мне?

— Потому что у меня не хватит времени ее заключить. Слишком поздно. Ее не успеют утвердить до пятницы, а Джим не склонен давать мне послабление. Бери, бери. Пусть она достанется тебе. А на премию обновишь свой гардероб. Ну, пожалуйста. — Я делаю ударение на этом последнем слове.

— Но, Трикси, — Бладхаунд не отстает. Он вообще настойчив, надо отдать ему должное. Видимо, он и Джулии так добился. Уговаривал, пока она не сдалась. — Разве такая сделка не стоит отсрочки?

— Слушай. — Я чертовски устала от всей этой трепотни. Возьми сделку, Бладхаунд, и заткнись наконец. — Отдел кредитов никак не успеет одобрить ее до пятницы. Я не нашла торговых агентов, не выработала структуру и не собрала документацию. На это требуется три дня. У меня просто нет выхода.

— Но, — продолжает настаивать он. Джулия, должно быть, от него без ума. Он как собака с мозговой костью: вгрызается, вгрызается, вгрызается, пока не высосет весь мозг до последней капли. — Какого рода структуру ты планировала использовать? У тебя наверняка были какие-то идеи?

— Конечно, — отвечаю я, — у меня были идеи. Я все продумала еще в такси. Я собиралась работать с фунтами и привлекать местных инвесторов, которые знают эту компанию и любят ее продукцию. А потом перевести фунты в доллары. Проще простого. Если взглянуть на ситуацию на рынках… — Нажимаю несколько кнопок, выводя на экран графики и диаграммы. — Я предполагала, что компании следует сделать заем следующим образом… — Я демонстрирую еще несколько графиков. — А теперь, Бладхаунд, прошу меня извинить. Мне нужно позвонить кое-каким своим знакомым и сказать им «до свидания».

Я отворачиваюсь и сижу, уставясь в стол. По щекам медленно текут слезы. Слезы разочарования. Или злости. Как я могла быть такой дурой? Зачем тешила себя призрачными надеждами? Мне давно уже следовало понять, что об этой работе можно забыть.

Вчера я целый день, как автомат, обзванивала агентов по найму и разных знакомых, которые могли что-то знать о вакансиях. О работе для человека, который утратил карьеру и теперь готов на все, чтобы вернуть ее назад. Все, как один, были со мной неизменно вежливы, но все, как один, уже знали омоем провале. В Сити слухи расходятся быстро — от улицы к улице, из банка в банк. Так, водном банке мне сообщили, что не могут меня принять, поскольку у них существует правило не употреблять спиртного во время ланча, а я известна как человек, это правило злостно нарушающий. В другом сообщили, что я, оказывается, спала с Джимом и сам управляющий застал нас в самом что ни на есть двусмысленном положении. Не знаю даже, что меня больше возмутило: такое пятно на моей репутации или такое предположение относительно моего вкуса. Я имею в виду Джима.

Я очень люблю всяческие китайские вещи, особенно эти короткие жакетики, которые были в моде несколько лет назад, но я ненавижу сплетни. То, как ловко искажаются любые факты, странное убеждение — как моих сослуживцев, так и коллег из других банков, — что они знают буквально все, в том числе и обо мне, и о причинах моего провала. Разумеется, каждый воспринимает события в меру своей испорченности, но передавать все эти слухи и сплетни — это просто-напросто мерзко.

Утром пришла Лили, чтобы достойно проводить меня. Мы убили кучу времени, исследуя мой гардероб и выбирая подходящий наряд — нечто такое, что показывало бы: может, и уволена, но не повержена. Но вот подойти к дверям помахать мне на прощание — на это ее уже не хватило.

Джулия прислала цветы и записку. С советом не вешать носа и с предложением вечером выпить шампанского. Я уходила на работу в начале седьмого, но она ухитрилась успеть. Я была твердо намерена явиться на работу пораньше и предстать перед Джимом на утреннем собрании.

От Ларри и Джимми вестей не было, но, вероятно, они знают, что произошло. Бладхаунд наверняка им сообщил, коль скоро он теперь с ними работает. Да и, зная Лили, могу предположить, что она вряд ли хоть на минуту закрыла рот за последние тридцать шесть часов. Я рассказала ей, что заключила сделку (не уточняя, с кем именно), но уже не успеваю получить официальное подтверждение. Бедный Ларри. Похоже, мне надо бы купить ему затычки для ушей в качестве свадебного подарка.

Я вхожу в банк в шесть тридцать, мило улыбаюсь охранникам. Они встревоженно глядят на меня. Само собой, они тоже в курсе. Надо думать, они уже наготове и только ждут сигнала, чтобы вторгнуться в офис и препроводить приговоренных на выход вместе со всеми вещичками.

Бладхаунд через силу улыбается мне, а я усаживаюсь за стол и принимаюсь выдвигать ящики, вынимая свое имущество. Обнаружив нашу с Сэмом фотографию — тех дней, когда мы еще были счастливы, — я машинально перевожу взгляд на его стол. Сэма нет на месте, но стол его украшен яркими лентами и мишурой. Неужели он соблазнил группу поддержки?

Впрочем, сегодня моя последняя акция демонстративного протеста, адресованная Джиму, совершенно бесполезна. Джим не пришел на утреннее собрание — очевидно, уехал на очередные переговоры с какими-нибудь новыми клиентами, — и председательствует Киаран, так что мое раннее появление может оказаться кстати. Он, не осмеливаясь взглянуть мне в глаза, пытается узнать мое мнение о положении на рынках на будущей неделе, и я отвечаю, что рынки проживут и без меня.

Мы с Бладхаундом выпиваем по последней чашечке кофе, и не успела я выпить последнюю каплю, как приходит Джимова секретарша Мэри и просит меня проследовать к Джиму. Я поднимаюсь на ноги, прошу Бладхаунда присмотреть за моими вещами — дабы охрана их не повыкидывала. Он клятвенно обещает, что мое имущество останется в целости и сохранности.

Я иду вслед за Мэри: в лифт и на четвертый этаж, где располагаются начальственные кабинеты. Несколько лет назад банк оборудовал эти кабинеты кнопками тревоги, на тот случай, если кто-нибудь из работников банка, узнав о своем увольнении, впадет в ярость. Но сегодня кнопка им не понадобится. Я абсолютна спокойна. Я смирилась. Я не собираюсь им возражать.

От лифта Мэри сворачивает направо, и мне приходится ее окликнуть, дабы сообщить, что идет она не туда. Мэри не обращает внимания. Она шагает по коридору — его стены украшены картинами с видами лондонского Сити в разные эпохи. И останавливается возле комнаты Фитцвиллиама, названной именем бывшего директора банка, который стяжал неувядаемую славу тем, что установил женские туалеты на том этаже, где располагался зал для заседаний правления. Положив тем самым конец сопротивлению старых скряг продвижению женщин вправление банка.

Мэри стучится в дверь, и голос Джима отвечает: «Войдите». Что я и делаю. Ах, быть бы мне раньше такой же послушной — в те времена, когда ничего еще не случилось. Джим сидит за широким дубовым столом, наливает кофе из серебристого кофейника в китайскую чашку и передает ее…

— Ларри? — восклицаю я.

Он поднимает глаза и улыбается. Джимми Монро тоже здесь. Он уплетает датское пирожное.