– Тонечка, а ты не слишком строга к нему? Мужчины в большинстве своем таковы. Он не исключение. Возможно, стоит попробовать?

– Да что ты, Зоенька! Я точно сойду с ума! А зачем ребенку сумасшедшая мать?

– Все шутишь! Тогда поедем к нам. Михаил будет рад. Он любит детей и очень переживает, что у нас их нет.

– Нет-нет, Зоя. Я решила для начала вернуться во Францию. Время еще позволяет мне путешествовать. А пока ничего не заметно, поживу у бабушки с Настей в Петрограде. Или в нашем оренбургском доме. Там спокойно, никого нет.

– От нашей бабушки ничего не скроешь!

– Значит, так тому и быть.

– Как знаешь, сестричка… Не тяни с отъездом в Париж, сама видишь, что здесь происходит. А надумаешь, к нам приезжай.

– Спасибо, родная. Смотри, как быстро стемнело. Пойдем в дом. Ты уже собрала вещи? Даже не верится, что мы вновь расстаемся…

Семен Яковлевич прислушался. Со стороны комнат прислуги доносились непривычно громкие звуки. Словно кто-то бранился, не заботясь, что время раннее и обитатели дома еще спят.

Сам он просыпался засветло. После отъезда Зои в Польшу, а затем и Марии Петровны с Настенькой в Петроград о спокойном глубоком сне забыл и думать. Ответственность за младших девочек, возложенная на него другом, заставляла его просыпаться каждые два-три часа от тревожных мыслей, не отпускавших даже по ночам. Оставив свое имение на управляющего, Семен Яковлевич переселился в дом Печенкиных, чтобы Наташенька и малышка Леночка жили в привычной для них обстановке. Теплые дни закончились, начались затяжные осенние дожди, и Кац решил, что пора поспешить с отъездом в Петроград. Яков вот уж месяц как уехал в Житомир – там его ждала невеста. Вещи и продукты в дорогу были уложены. Сегодня после завтрака они тронутся в путь.

Вдруг в коридоре раздался громкий звук захлопывающейся двери, затем еще один. Семен Яковлевич вскочил с постели и выглянул в приоткрытую дверную створку. По ковровым дорожкам, оставляя следы грязных сапог, в сторону кабинета бежали трое мужчин.

Кац мысленно похвалил себя, что накануне вечером забрал из сейфа завещание и шкатулку с рубинами Наташи и Леночки и их метрики. Саквояж с его вещами и документами стоял у него в спальне уже давно. Семен Яковлевич быстро оделся и поспешил к спальне девочек.

– Варя, Варя! – Кац растолкал крепко спавшую няню. – Просыпайся! Одевай детей, и спускайтесь по черной лестнице. Мы уезжаем немедленно! Я прикажу запрягать… Быстро, быстро!

Убедившись, что Варвара его поняла, он бросился к черному ходу…

Варвара, кое-как одевшись, принялась будить девочек.

– Наташа, проснись, скоренько одевайся!

Наташа спросонья никак не могла найти свои домашние туфли. Она смотрела, как Варвара, громко причитая, натягивает на плачущую сестренку теплые чулки, и ничего не понимала.

– Варя, что случилось?

– Наташенька, голубушка, будь умницей, одевайся быстренько. Мы уезжаем. Семен Яковлевич велели собираться.

У заднего крыльца их ждал экипаж, груженный вещами. Няня с малышкой на руках села в коляску и усадила рядом растерянную Наташу. Кругом бегали и кричали какие-то люди в солдатской форме. Со всех сторон неслась грубая брань. Двери особняка были распахнуты настежь. Вдруг Наташа увидела, как какой-то солдат выносит из дома портрет Анны.

– Варя, что они делают? Куда этот человек несет мамин портрет?

– Не знаю, Наташенька. Нужно уезжать скорее от греха подальше. Ты шарфик-то завяжи потуже, не ровен час, опять заболеешь.

Варвара давно знала, что добром это не кончится. Прислуга в доме почти не слушалась, то и дело поминая хозяев недобрым словом.

С крыльца сбежал Семен Яковлевич. В руках он держал коробку и небольшой саквояж.

– Варвара, держи коробку! Там документы на девочек. – Передав вещи, Кац взялся за поручни коляски, приготовившись быстро сесть.

Раздался выстрел. Кац упал. Варвара и Наташа в ужасе закричали. Кучер Иван соскочил с козел и, подбежав к Кацу, наклонился над ним.

– Все, конец… Преставился, царство небесное, – перекрестился он. – Варвара! Уезжать надо!

Вскочив на козлы, Иван взмахнул кнутом, и лошади понеслись. Вслед им слышались ругательства и крики.

На высоком берегу реки они остановились.

– Иван, что делать-то будем? – Варвара пыталась успокоить плачущую Леночку.

Наташа, напуганная до полусмерти, сидела тихо, забившись в угол коляски.

– Нужно к станции ехать. Как барин хотел, в Петроград барышень отвезти, к Марье Петровне. Только переодеть их надо из барского-то. Не дай бог, признает кто. Отвяжи вон тот сундучок, там барин собрал простое. Что за коробку-то он тебе дал?

– Бумаги, сказывал… Глянь сам!

– Да, бумаги. Сожгу сейчас. Тут еще кольцо и серьги! Варвара, ну-ка припрячь их в тряпье, барыне отдадим. Давай-ка одежку девочек, тоже в огонь кину. Сидите тут тихо, я – на берег.

Иван взял в охапку одежду Наташи и Лены, коробку с завещанием и метриками на девочек и стал спускаться к реке.

Варя усадила переодетых девочек в коляску и укутала им ноги теплой шалью. Леночка, пригревшись, заснула. Вскоре вернулся Иван.

Наташа выглянула из коляски, чтобы в последний раз посмотреть на дом.

– Иван, Варя, смотрите, смотрите! – Наташа, всхлипывая, показывала на видневшееся вдали пламя.

– Господи, – перекрестилась Варвара. – Подожгли, ироды. Креста на них нет!

Наташа заплакала навзрыд:

– Это наш дом горит, да, правда? Там больше ничего не останется? А куда мы будем приезжать летом?

Иван молча снял шапку и осмотрелся вокруг. За рекой полыхало еще одно зарево. Это догорало имение Кацев.

Настя, Анастасия Афанасьевна Печенкина, вошла в пустой балетный класс и присела на низкую скамейку. Как она скучала по театру! Ей удалось вернуться сюда лишь недавно. На сцену она не вышла, но с удовольствием приняла предложение директора набрать группу учениц.

Насте вспомнилось, как тяжело они жили в первые годы после приезда младших сестер из Беляевки. Как долго еще плакала во сне Наташа, вспоминая их горящий дом. Как тесно и порой холодно было в их небольших комнатках на последнем этаже некогда роскошного особняка Печенкиных на Мойке. Как переживала бабушка, осознавая свою беспомощность перед новой варварской властью, отобравшей у их семьи все. «Если бы не Варвара с Иваном, я бы могла никогда не увидеть Наташеньку и Леночку!» – ужаснулась не в первый раз Настя.

Няня Варвара и кучер Иван стали членами их семьи, хотя оба так и не смогли к этому привыкнуть. Варя, которая раньше была ближе к домашним, чем Иван, до последнего вздоха бабушки относилась к той с робостью. Иван же и вовсе называл барыней, а Настю с сестрами – барышнями. Все попытки Насти по-доброму подтрунивать над таким их «раболепием» заканчивались неудачно – Варя краснела, а Иван, насупившись, удалялся в чулан, где сколотил себе лежанку. Даже то, что, устроившись на Путиловский завод, он стал основным кормильцем их большой семьи, не заставило отказаться от своих убеждений.

Голодно было всегда. Продуктов, выменянных на украшения, что удалось забрать из бывшей бабушкиной спальни, не хватало для полноценного питания даже слабенькой здоровьем Наташи и маленькой Леночки. Тогда Варя, несмотря на занятость хозяйством и малышкой, пристроилась еще и мыть полы к комиссару, расположившемуся с семьей в бывших барских комнатах. Это давало прибавку к скудному их рациону – платил комиссар за труд Варвары так же продуктами.

Бабушка прожила с ними два года. Она ушла тихо, во сне, накануне простившись с каждым. А еще через год нелепо погиб Иван. Вечером, возвращаясь с завода, он заметил, как грабят магазин в соседнем доме, и попытался в одиночку задержать вора. Тот выстрелил в него и скрылся. Утром тело Ивана нашел дворник.

Настя осталась с Варварой и двумя младшими сестренками. Она продолжала работать машинисткой в комиссариате, что давало ей небольшой, но стабильный заработок. Девочки подрастали, на щеках Наташи все чаще стал проявляться румянец, а Леночка становилась настоящей красавицей. В шестнадцать лет Наталья поступила на учительские курсы и после их окончания стала вести младшие классы в школе. Варвара полностью взяла на себя домашнее хозяйство и уход за Леночкой…