Хотя, скорее всего, все дело было во мне, в моих сомнениях и каком-то искаженном восприятии реальности. И я не верила, что такой человек, как Гольдман, который зажимал в углах медсестер и снимал квартиры для своих любовниц в двух шагах от клиники, чтобы удобно было с ними встречаться, способен на такое сильное чувство, как любовь, к одной-единственной женщине, ради которой он даже развелся с женой и, по сути, бросил свою семью.

Я поставила перед ним салатницу, дала вилку и хлеб. И вдруг представила себе, что мы с ним уже женаты, живем вместе и я кормлю его.

Вот он сидит напротив меня, жует, а мне почему-то хочется его ударить…

Что это, как неосознанное желание наказать его за что-то страшное, подлое, то, что превратило мою жизнь в ад.

– Миша, а где ты был тогда, в тот день, когда Алекса не стало?

Другой мужчина встал бы, отшвырнув от себя тарелку, наговорил бы грубостей, обозвал бы меня, мол, что ты такое несешь, да как ты можешь подумать, будто бы я имею отношение к смерти твоего мужа, ты психопатка, тебе надо лечиться и все в таком духе. Но только не Гольдман.

– А я думал, что ты уже излечилась от своего Алекса. Зоя, его больше нет, понимаешь? Он погиб. И те головоломки, которые ты сама себе создаешь, задавая дурацкие вопросы, мол, как он мог оказаться на том шоссе, могут лишь навредить тебе. Ты молодая, красивая и относительно здоровая женщина, ты должна жить, понимаешь?

– Молодая? Мне тридцать семь лет, Миша.

– О чем и речь! Ты должна рожать. Давно уже пора. И вот когда родишь, поймешь, что я был прав, – у тебя начнется совершенно другая жизнь!

– Ну, хорошо, я рожу, и у меня действительно появится новый смысл в жизни. А тебе-то это зачем, Миша? Мог бы найти кого помоложе и повеселее!

Воображение продолжало разыгрывать меня, и вот уже передо мной, подчиняясь моей отчаянной фантазии, сидел не скучный и непонятный Гольдман, жующий салат, а тот красивый неаполитанец – он улыбался мне, а на плече его сидела черная кошка – и она тоже улыбалась. И надо сказать, что эта компания показалась мне куда симпатичнее.

– Хорошо, Миша, ты прав, чтобы принять такое решение, надо хорошенько подумать. Но я услышала тебя.

И мысленно добавила:

«Поняла, что ты развелся, и теперь готов вскарабкаться в следующую семейную лодку. Тогда и ты тоже подумай, куда мы сможем потратить те сэкономленные на подарках твоим любовницам деньги, может быть, поедем путешествовать по замкам Франции или отправимся на Бали? Хотя, может, ты не собираешься изменять своим привычкам и, женившись на мне, продолжишь свою активную половую жизнь в радиусе километра от клиники?»

– Зоя, у тебя никогда не возникало вопроса, почему Валентинов женился на тебе?

– В смысле? – вспыхнула я, предположив, что Миша имеет в виду огромную пропасть между ученым-физиком и хирургической медсестрой. – Что ты хочешь сказать?

– Ты очень красива, Зоя. Вот почему он выбрал тебя.

– В твоей клинике полно красивых медсестер и женщин-врачей.

– В тебе есть что-то такое… Не знаю, как сказать…

…

Я закрыла глаза и перенеслась в лес, в тот волшебный лес, в котором нам с Алексом всегда было так хорошо.

Воображение заработало с такой силой, что я почувствовала даже прикосновение руки Алекса и аромат хвои. Вот мы стоим, прижавшись друг к другу, и я ощущаю, как мы словно превращаемся в одно целое.

– Тебе никто не говорил, что ты очень красива, – слышу я голос Алекса, и на мои глаза наворачиваются слезы. – В тебе есть что-то такое… волшебное…

– Эти таблетки не опасны? – теперь уже я слышу свой голос и чувствую на языке сладость маленькой красной таблетки, с помощью которой буквально через пару минут мы отправимся в рай…

…

– Миша, думаю, тебе лучше уйти. И кольцо свое забери. И вообще – уходи и больше никогда не приходи. Я обо всем подумала. Я никогда не стану твоей женой. Подозреваю, что это ты убил Алекса. Вот так. Вот теперь я тебе все сказала.

– Я даю тебе месяц, – сказал он таким примирительным, спокойным тоном, словно и не слышал меня. – Подумай хорошенько.

– Ты даже не возмутился… Тебе что, все равно, что я подозреваю тебя в убийстве?

– В тебе говорит твоя тоска. А еще ты хочешь узнать, действительно ли Алекса убили.

– В смысле?

– А что, если он попросту сбежал от тебя? Ты вообще о нем хоть что-нибудь знаешь? Он рассказывал тебе, как прожил жизнь до тебя? Был ли женат? Есть ли у него дети?

– Да, он был женат, но его жена разбилась где-то в горах, кажется… Детей нет. Гольдман, что ты хочешь сказать? Что Алекс сбежал от меня?

– Почему бы и нет?

– Но я не стала бы его удерживать, если бы он захотел сам уйти. Какой смысл было ему устраивать это представление?

Но ответа на этот вопрос у него явно не было. Просто ему напоследок захотелось причинить мне боль.

– Не приходи ко мне больше, слышишь? Никогда.

– Месяц! – Он встал из-за стола, подошел ко мне и по-свойски поцеловал в щеку. – Спасибо за салат. Было очень вкусно. А кольцо надень, иначе мне придется выбросить его за забор…

После ухода Гольдмана я позвонила Алику Банку, договорилась с ним о встрече.

Приехала к нему, когда уже стемнело.

Москва вечерняя, летняя, подсвеченная электричеством и закатной оранжевостью, была так красива, что я спросила себя, почему я так редко совершаю прогулки, почему так редко вообще бываю здесь.

Сижу в своей деревне, словно меня кто арестовал. И сколько еще должно пройти времени, чтобы я начала находить вокруг себя все то прекрасное, что замечала, когда еще был жив Алекс.

Алик жил один в большой холостяцкой квартире. Его дом был удачно расположен в одном из тихих переулков, выходящих прямо на Тверскую.

Имя Алик ему очень подходило.

Он был невысоким, хрупким, похожим на повзрослевшего мальчика. Так выглядят вундеркинды. Большие карие глаза, шапка кудрей, и, если бы не синь гладко выбритых щек, он действительно в свой полтинник выглядел бы подростком.

После смерти Алекса мы виделись редко.

Нам словно было больно видеть друг друга, и эти встречи наверняка лишь усилили бы боль потери. Но время от времени Алик сам звонил мне, спрашивал, как я, не надо ли мне чего, приглашал поужинать с ним в Москву, и, когда мы встречались, наши ужины напоминали тихие поминки по близкому человеку.

На этот раз мы договорились встретиться у него дома.

Алик сообщил по телефону, что прямо сейчас будет заваривать чай, я же, выехав из дома, по дороге купила пирожные (любимые Аликом эклеры).

Да, мы редко с ним виделись, но я почему-то всегда знала, что если мне нужно будет получить дельный совет или просто понадобится поддержка, то я всегда смогу к нему обратиться. Ведь Алик был самым близким другом моего мужа и знал его много лет, а это означало, что и мысли его могли быть созвучны мыслям Алекса.

Конечно, это было заблуждением, но как приятно иногда заблудиться в собственных мыслях и предположениях, если это могло принести облегчение.

Паркет в большой комнате, той самой, где они годами встречались, чтобы поиграть в преферанс, а заодно и поспорить, подискутировать на свои интеллектуальные темы, был выщерблен.

Конечно, таким людям, настоящим ученым, одержимым своими идеями, не до паркета. И не до занавесок, которые за долгие годы из белых превращаются почти в коричневые.

У Алика никогда не было жены, те же девушки, которые время от времени ночевали у него, не брали на себя труд хоть как-то помочь ему по хозяйству.

Алекс рассказывал даже, как собственными глазами видел, как одна поэтесса, находясь у него в гостях и сидя на подлокотнике его кресла, стряхивала пепел своей сигареты прямо на пол, туда же выливала и остатки заварки из стакана…

– Хочешь, я помогу тебе с ремонтом, мебелью, занавесками? – спросила я, выкладывая покрытые густой шоколадной глазурью эклеры из пластиковой коробки на блюдо.