Был октябрь, деревья стояли в золоте и багрянце, поля опустели, и в воздухе уже чувствовался первый острый холодок, свидетельствовавший о том, что осень вскоре сдастся на милость победительницы-зимы. Когда мы выехали из леса Сен-Джон-Вуд, обе наши упряжные лошади потеряли по подкове, увязнув в раскисшей после недавних дождей дороге. Понадобилось целых два часа, чтобы отыскать кузнеца и заново подковать их. На всем протяжении от Холбурна до Вестбурна по широкому Эджуорскому тракту дорога была немногим лучше топкой трясины, так что хмурый полдень застал нас медленно и осторожно поднимающимися вверх по длинному склону Уилльсден-Лэйн по направлению к Кинсбери-Нисден, где мы должны были свернуть на боковую дорогу, идущую через вершину холма Доллис-Хилл и далее, по вересковой пустоши, до Хендона-у-Озера.
Я ехал верхом на хорошей лошади, принадлежащей сэру Ричарду, поскольку сам благородный джентльмен решил разделить тяготы путешествия с племянником и удобно устроился рядом с ним в карете. Энергичный и оживленный, он мог бы считаться мужчиной в полном соку, если бы не предпочитал мягкую постель и обильную еду ежедневным физическим упражнениям. Мышцы его настолько размякли и ослабели, что даже незначительная нагрузка вызывала в них активный протест.
Я же чувствовал себя в буквальном смысле слова узником, выпущенным из тюрьмы; резкий ветерок, первое время заставлявший мою лошадь капризничать и не повиноваться узде, похлопывание шпаги по бедру, звон гиней в кошельке — все это сливалось в волшебную мелодию, звучавшую в унисон с пылкой и горячей кровью, которая струилась в моих жилах.
Мне было двадцать семь лет, я все еще в каждом гусе видел лебедя, пока не наступала пора его общипывать, и эта поездка верхом прочно врезалась в мою память, как иногда запоминаются самые обычные факты и события, несмотря на всю их, казалось бы, заурядность; и кто мог знать, что конец путешествия окажется воистину непредсказуемым, что фортуна, сия капризная дама, круто повернет свое колесо и отправит нас на поиски опасных приключений.
Еще долго после того, как строптивая кобыла наконец успокоилась, сердце мое продолжало выделывать немыслимые курбеты, и я понял, что счастье познается только в сравнении двух противоположностей. Нет более удовлетворенного человека, чем тот, кто испытал, что такое комфорт, потерял его и обрел вновь, ибо он не только вернул утраченное, но познал нужду и страдания и теперь может по достоинству оценить приобретенное.
Философствуя таким образом, я ехал верхом впереди почтовой кареты, с трудом тащившейся по глубоким колеям размытой дороги, усаженной высокими вязами, которые венчали вершину холма Доллис-Хилл. Неожиданно со стороны кареты до меня донеслись призывы о помощи, и я галопом поскакал обратно. Оказалось, наша карета по ступицы колес завязла в грязи, слишком густой и глубокой, чтобы усталые лошади могли с ней справиться самостоятельно. Потребовалось более двух часов, прежде чем с помощью моей лошади нам удалось вытащить застрявшую колымагу. Мы все с головы до ног перемазались грязью, так как приходилось и толкать карету, и носить Щебенку, чтобы засыпать глубокие рытвины под колесами, и тянуть лошадей под уздцы, — но в результате наших усилий мы достигли наконец вершины холма, и карета покатилась вниз к вересковой пустоши.
Малиновый свет заката освещал плотные серо-свинцовые тучи, предвещавшие ночью очередной дождь, когда мы выбрались из предательской колеи. В наступивших сумерках дорога через вересковую пустошь была едва различима. Местность вокруг поросла вереском, ракитником и мелким еловым редколесьем с группами сосен на более возвышенных местах. Милях в четырех пурпурным багрянцем блестела поверхность озера, отражая краски заката, быстро меняя цвет на серо-стальной, словно с полированного рыцарского щита смывали покрывавшую его кровь. Небо на востоке представляло собой сплошную мрачную завесу быстро перемещающихся туч без единой звездочки на горизонте. Месяц тоже ожидался не скоро, так что мы приблизились к тому этапу нашего путешествия, когда неплохо было бы проверить пистолеты.
Хендонская и Хэмпстедская вересковые пустоши — практически части одной и той же пустынной равнины — были излюбленными охотничьими угодьями «рыбаков с большой дороги», к числу которых, как утверждали слухи, недавно добавились и люди Тауни. Моряки — неважные всадники и поэтому предпочитают нападать в пешем строю, что было нам весьма на руку, учитывая плачевное состояние наших измученных лошадей.
Юный Мадден весь пылал от возбуждения в предвкушении возможного нападения. Сэр Ричард, имевший при себе солидную сумму золотом для кое-каких платежей, которые предстояло сделать хозяйке Мадден-Холла, не был столь благодушно настроен. Я тоже, со своей стороны, не имел особого желания расстаться с так недавно приобретенными гинеями, сколь бы мало их ни было.
С наступлением полной темноты мы зажгли фонари. Рекомендацию путешествовать ночью без света можно было счесть излишней предосторожностью, ибо чавканье копыт и скрип колес достаточно громко оповещали всех о нашем продвижении. Грабежи на дорогах стали в то время весьма обычным явлением, особенно перед наступлением зимних холодов, и потому мы собрались на краткий военный совет. После него кучер вооружился короткоствольным мушкетоном, хотя, судя по его опасливому обращению с оружием, было довольно сомнительно, чтобы у него хватило смелости пустить его в ход. Форейтору же буквально под каждым кустом чудилась притаившаяся смерть.
Мне было поручено ехать впереди в качестве передового дозора, постоянно держа связь с каретой и зорко следя за всем подозрительным. Главное преимущество грабителя — неожиданность; ему вовсе ни к чему неоправданный риск, хотя у моряков, превратившихся в «рыбаков с большой дороги», отваги и смелости могло быть и больше, чем у остальных. Итак, мы продолжали двигаться дальше: я — верхом. Дон, в течение последних часов наслаждавшийся привилегированным местом на козлах рядом с кучером, мелкой рысцой трусил за нами по залитым водой колеям и лужам, а почтовая карета громыхала сзади.
Конечно, было довольно рискованно полагаться в столь важном деле на того, кто еще ни разу не обнажал шпагу в драке или не спускал курок в настоящем, серьезном деле. Я сам не был уверен в собственной доблести, хотя сознание ответственности за порученную задачу, конечно, преодолевало всякие сомнения на сей счет. Разумеется, я тоже ощущал нечто подобное душевным переживаниям форейтора — возможно, я этим от него заразился — и множество раз готов был поклясться, что вижу притаившуюся фигуру, которая впоследствии оказывалась безобиднейшим ракитовым кустом, а однажды чуть не выпалил по выскочившей на дорогу овце из пистолета, рукоятка которого уже успела нагреться в моей ладони.
Поднялся ветер и пошел свистеть и стонать по вересковой равнине; время от времени случайная звездочка мигала нам с черного неба и тут же исчезала. На полпути до Хендона находился постоялый двор, пользовавшийся не слишком хорошей репутацией то ли из-за завсегдатаев, то ли из-за владельцев; у меня немного от души отлегло, когда с верхней точки подъема я заметил огонек, светящийся в отдалении, словно кошачий глаз в темноте. Затем дорога пошла через густой ельник, и огонек исчез.
Неожиданно Дон заворчал и предостерегающе гавкнул. Я не мог его видеть в окружавшей меня угольной черноте, как не разглядел и сову, прямо перед моим носом перелетевшую, ухая, через дорогу, да так низко, что я ощутил даже движение воздуха от ее крыльев. Лошадь фыркнула и в испуге отпрянула назад. Если бы я не привык гоняться верхом за оленями и лисами по холмам, пустошам и оврагам задолго до того, как начал мечтать о том, чтобы отправиться в Лондон на поиски счастья, я бы кубарем перелетел через голову лошади.
Я изо всех сил пытался остановить испуганное животное, подобрав поводья и сжимая коленями бока строптивой кобылы, пустившейся в галоп, но было уже поздно: лошадь на всем скаку налетела на туго натянутую поперек дороги веревку и с размаху рухнула на колени.
