Была ли Анна Сергеевна Морозова личностью исключительной? Как знать. Эта узкоплечая, нескладная, низенькая женщина в преклонном возрасте не выделялась обаятельными чертами. В ней не присутствовали утонченность, женственность или остроумие. Чувством юмора тоже не обладала. Хитрая? Никогда. Грубая? Тоже нет. А что же тогда в ней было?

Работала она в редакции городской газеты "Правда". Трехэтажное здание составляли два этажа кабинетов с узкими коридорами, с фотографиями руководителей на стенах и буфетом на первом этаже справа; а слева – охраной и турникетами. В обязанности Анна Сергеевны входило содержание пола в чистоте. Она мыла его до глянцевого блеска, с усердием честных работников и одаривала хмурым взглядом тех, кто прямиком шёл по намытой плитке грязными ботинками. Всегда довольно неопрятная, с редкими, зачёсанными назад, серо-седыми волосами она не сильно импонировала окружающим и вдобавок слышала речь собеседника через раз, что крайне затрудняло общение с людьми, которые не желали перетруждать голосовые связки только, чтобы докричаться до неё. Они посмеивались над ней и считали не в меру глуповатой. Многие работники редакции проходили мимо неё и бросали холодное приветствие. Ведь кто такая уборщица, когда они редакторы или журналисты по образованию и собственному утверждению?

– А что Жанна сегодня не пришла? Заболела что ли? – спросила Анна Сергеевна сидящую рядом на лавке буфетчицу.

Это была женщина лет сорока девяти с начесанной белой шевелюрой и в белых чепце и фартуке с оборками. Буфетчица имела все данные, чтобы обладать информацией, неизвестной остальным: колкий язык, прекрасный слух (она слышала даже шёпот за последним столиком буфета) и умение втереться в доверие несмотря на вид базарной торговки.

– Понятия не имею, – ответила буфетчица. – Не пришла и не пришла, какое нам дело?

Анна Сергеевна взглянула на буфетчицу с глубоким изумлением. Зная, что вторая её напарница Жанна, моющая третий этаж, слаба здоровьем и совершенно одинока, Анну Сергеевну заботило, как она справляется в случае простуды или расстройства желудка. Представив, как Жанна с великим трудом переставляет ноги, чтобы набрать воды и утолить жажду, её сердце щемило. У самой Анны Сергеевны были двое взрослых детей, они давно при мужьях и детях. Собственно, жаловаться будто бы не приходилось.

– Ужасно быть совсем одной, – грустно вздохнула Анна Сергеевна, устремляя серые глаза на дверь. – Приходишь, и поговорить не с кем.

Буфетчица распахнула взгляд своих карих нагловатых глаз, спрятанных за густыми умильными бровями. А её уста с большой нижней губой в негодовании потянулись вперед.

– А кто ей виноват? – буфетчица скрестила толстые руки на массивной груди с белыми бусами. – Всю жизнь дурака валяла, всё князя ждала, а он видимо дорогой провалился в канаву.

Она издала развязный грубый смех, от которого её грудь неестественно затрясло.

– Зачем ты так, Маша? – возразила Анна Сергеевна. – Она ведь никому зла не причиняла. Добрая и рассудительная.

– Как же, видали мы эту доброту! Глядит лишь бы домой чего утащить. Уж я-то таких поведала, будь уверена! У неё так глаза и бегают по витринам моего буфета. Злачная пьяница, что с неё взять?

Анна Сергеевна покачала головой, не желая больше раздувать спор на условиях осуждения; а в конце рабочего дня буфетчица, кряхтя и стирая пот со лба, еле вынесла из столовой три нагруженных пакета. Припомнив, что утром та заходит только с дамской сумочкой, Анна Сергеевна ещё раз качнула головой.

Большинство работников редакции заимели дурную привычку опаздывать, зная, что главный редактор позволяет себе полчаса задержаться в пути. Анна Сергеевна же добросовестно поглядывала на часы по утрам и всегда приходила за десять минут до начала работы, чтоб как следует расставить швабры, ведра, вынести мусор, пока редакторов нет в кабинетах. Они не чествовали, когда их прерывала бестолковая женщина, помешанная на порядке и соблюдении своих прямых обязанностей. Вечером Анна Сергеевна уходила последней, ждала пока охранник обойдет кабинеты, а сама ещё раз мыла площадь первого этажа и с чувством выполненного долга в семь часов покидала его.

Идя темными обледенелыми улицами зимой, её одолевал страх. Прохожие были редкостью той дороги, а после фильмов – боевиков и романов со сценами насилия, что так прочно вошли в моду женского канала – казалось, преступниками город набит до отказа. Она жила в тихом переулке. Сперва до него нужно идти прямо, под высокими фонарями мимо круглосуточного магазина, автошколы и аптеки, где всегда бывает уйма народу, а затем свернуть в ничем неосвещенный поворот справа, что делит два ряда кирпичных белых домов между собой. Проезжая часть не отгораживалась тротуаром, что ставило под угрозу жизнь снующих пешеходов. Анна Сергеевна всегда торопливо обходила эту часть дороги и отпрыгивала в сторону при каждой машине, едущей мимо.

Летом приходилось полегче, когда дневной свет ещё во всю проливался меж домами и дорогами, не оставляя места для страха в сердце Анны Сергеевны. Она упивалась ласковым теплом; освежающим ветром с легкой прохладцей; резвящимися в поднебесье ласточками. Их шаловливость напоминала ей те годы, унесенные потоком времени, когда она хоть и не сияла благолепием, но была молода, бурлила энергией, как быстрая река Амазонка. Сам факт молодости приносил ей ощущение, что она не так дурна, с русой длинной косой и более серыми глазами, что при свете имели дополнительный голубой оттенок. На круглые щеки пятнышками ложился розовый румянец, как бутон дикой розы. Брови колосились черными линиями; зрачок, ярко очерченный, имел четкий контур. Создавала она впечатление испуганной пташки, обходительная, отзывчивая, хрупкая и низенькая, как зяблик. При виде её робких глаз хотелось взять одеяло и укрыть её, чтоб никакие наскоки судьбы не коснулись её кроткой души. Память о тех днях приносила ей тоскливую сладость и мысли сожаления. Как она провела шестьдесят один год своей жизни? Многое ли хотела вспоминать до тонкостей? И принесли ли бы эти тонкости ей истому от того, что приключились с нею? Таких моментов насчитывалось немного.

Она родилась в бедной семье тружеников; отец работал в колхозе трактористом до тех пор, пока сельское хозяйство не пришло в упадок, и колхоз развалился следом за хлебопекарней, на которой держалось село. Мать трудилась на ферме в соседнем селении и не дожила до сорока пяти, заработав тяжелую пневмонию. Братья и сестры – их было шесть – разлетелись по разным уголкам земного шара ещё до свадьбы Анны Сергеевны. Замуж она вышла в девятнадцать лет за майора тогда ещё милиции, ссор не затевала и всеми правдами и неправдами старалась сохранить уют в отношениях. Её муж, Илья Петрович, мужественный, худощавый, высокий, с большими черными глазами и очень густыми, пепельными волосами находился с ней на уровне интеллигентных допросов. Он обладал трезвым строгим характером, не уступал ни в одном вопросе: ни в бытовом, ни в политическом, всегда добивался единогласия с его рациональной точкой зрения. Лень заставляла его проводить выходные напролет, лежа на диване или сидя в уютном кресле. Он не любил азартных игр и другим в своём присутствии не позволял заниматься глупостью. "Уж лучше диван обминать" – говорил он жене. Также в чертах его стойкой натуры установилась тяга к бережливости, и он не сильно распалялся на подарки и ласковые фразочки. Презирал всё то, что позаимствовано из-за границы, хотя за транспорт, импортируемый в страну, не сильно обижался. С первых дней совместного быта Анна Сергеевна питала к нему большой почёт, видела в нём надежность и, впрочем, считала свой брак весьма удачным. При такой совокупности вялых деловых чувств любви там места не нашлось. Они мало проводили времени вместе, Анна Сергеевна тогда работала в ветеринарной лаборатории в качества младшего лаборанта, а он стремился заслужить новую звездочку на погонах. Затем появились девочки. Анна Сергеевна усмехнулась: теперь этим девочкам стукнуло по тридцать и тридцать пять лет. В общем-то память её не сильно блистала приятными моментами. На ум постоянно шли пустые отрывки, которыми особо не похвастаешь; они не для семейного застолья, очень короткие и бессмысленные, и не для шутки ради. Неужели жизнь прошла, а в ней не случилось ничего хорошего? Она напрягала разум и слегка облегчилась: у неё есть две дочери, у них свои семьи, и внуков – двух мальчиков и девочку – она очень любит, и они её любят. Только ещё слишком малы, чтобы правильно выразить свои чувства.