— Чарльз? — Ричард присел на край, отодвинув одеяло, и протянул руку, чтобы покровительственным жестом потрепать Чарльза по плечу. — Я знаю, что вы дружили. Для всех нас это большая утрата. Но ты не поможешь никому, если будешь голодать и отказываться от лечения, понимаешь? Эрику не понравилось бы, как ты над собой издеваешься.

Чарльз ничего не говорил, смотря в одну точку. Он редко моргал, сжимая в пальцах кулон. Ребята кое-как разомкнули железную хватку, которой Чарльз держался за Эрика там, в лесу. Цепочку он сорвал с шеи погибшего друга, когда его всё-таки оттащили в сторону.

— Тебя отправят домой через пару дней. К счастью, раны не гноятся. Заживут быстро, — Ричард сглотнул, почувствовав комок в горле. Он знал, что уже ничто не грозит жизни его санитара. Он также знал: Чарльз Ксавье отныне сможет передвигаться только в инвалидном кресле. Снаряд лишил его обеих ног. — Я принёс тебе кое-какие вещи. Просто подумал, что… Я отправил его родителям письмо, а ты пригляди за остальным. Так будет лучше.

Уилсон со вздохом поднялся и замер, схваченный за запястье. Чарльз смотрел на него влажными покрасневшими глазами — умоляюще. Ричард сел обратно.

— Я хочу его похоронить.

Капитан кивнул.

Он не мог отказать в этой просьбе. Некоторые вещи были бесценны.

***

«12 августа 1938 года,

суббота

В результате ночной вылазки от службы отстранили пару ребят. Просто потому, что их лодка перевернулась. Если нам когда-нибудь придётся переплавляться через реку на надувных посудинах — случится катастрофа.

Снова назначили наказание. И не мне. Всего лишь за чтение в неположенное время. Я, конечно, хотел было возмутиться, но он наступил мне на ногу и молча попросил заткнуться. О, он никогда не разрешает мне отбывать с ним наказания, хотя сам всегда рвётся помочь мне. В итоге весь вечер подтрунивал над ним и попросил почистить мне сапоги. Он обиделся и спал ко мне спиной.

Утром отдал ему свою булочку — он сразу же меня простил, хоть и сказал потом со смехом, что простил бы меня и без сладостей. Я подумал, что его веснушки похожи на крупинки корицы».

***

«25 декабря 1938 года,

понедельник

Рождество “отметили” лыжным походом. Все были недовольны. Нам даже не добавили масла или джема в овсянку в честь праздника. Зато вечером Уилсон всё-таки вытребовал показать нам фильм. Я хотел бы, чтобы лейтенант стал нашим командиром.

Долго думал, что подарить. Для него Рождество — особенный день. В свободное время сам собрал ему чётки. К счастью, Кэндалл не изъял мой нож.

Он радовался, как ребёнок, даже не зная, что я никогда не праздную Рождества. Но это не так уж и важно».

***

«1 марта 1939 года,

среда

Нам ничего не говорят. Никто не употребляет слово “война”, будто его не существует. По радио стало больше развлекательных программ. Или отвлекающих?

Он плохо спит. Я спросил, верит ли он в войну. Он ничего не ответил, но я знаю — внутри что-то надломилось. Даже моя грудная клетка трещит по швам. Мне не страшно, я готов.

Но я боюсь за него. Он сопротивляется, хочет сдаться. Не могу этого видеть».

***

«21 октября 1939 года,

суббота

Я остался один. Сейчас понимаю, как отвык от этого чувства. Уилсон разрешил в свободное время заниматься чем хотим, и я стал много читать. Некоторые слова до сих пор вызывают недоумение. Я очень долго учился быть англичанином или, по крайней мере, воспитанным местными нравами иностранцем, но, кажется, моя натура всегда будет брать вверх. Моя кровь, которая сейчас растекается по миру. Кто я на самом деле? Немец? Еврей? Британец? Я чувствую себя никем.

Мне пора на вахту, эти мысли когда-нибудь съедят меня».

***

«3 ноября 1939 года,

пятница

Вчера отправил ему ответное письмо. Стало легче. Тяжёлые мысли, посещавшие меня перед сном или при прослушивании новостей, исчезли. Я не могу сказать ему, что беспокоит меня на самом деле. Почему так сложно довериться? Он тот, кто всегда был на моей стороне, кто никогда меня не оставлял. Я знаю — он хороший человек.

Сегодня прыгали. Впервые, стоя у люка, я испугался. Так подумать — никогда не знаешь, когда настанет твоё время.

Надо прекращать. Завтра отправимся в увольнительную с ребятами, мне надо выпить. Жаль, его не будет с нами».

***

«10 января 1940 года,

среда

Вернулся в Уитби. Он не смог поехать со мной. Мама испекла мой любимый пирог. Давно не пил такого вкусного молока. Она рассказывала о новостях, которые дошли от родственников из Берлина. Ничего хорошего там не происходит. Отец велел не болтать чепухи.

Собрал старые дневники в коробку. Туда же положил кое-какие фотографии. Написал записку. Хочу, чтобы мама отдала всё это ему, если вдруг что-нибудь случится. Если нет — отдам сам.

Завтра вернусь на базу. В мире творится чёрт знает что».

***

«19 мая 1935 года,

воскресение

Видел, как Томас целовался с каким-то мальчишкой за маяком. Потом встретил Лизу и Энди, державшихся за руку. Мама спала у отца на коленях, пока тот читал газету.

Взял собаку и ушёл с ней к морю. Долго сидел на побережье и кидал в воду камни.

Одиноко».

***

Сержант Эрик Леншерр отправился в Англию в запаянном цинковом гробу. Он не узнал, что после артобстрела их рота продолжила наступление и позднее соединилась с американской армией на севере.

Чарльз Ксавье получил медаль за отвагу вместе с разрешением отправиться домой. Война для него кончилась в Арденнских лесах. С тех пор он никогда не интересовался сводками с полей.

Он смотрел, как мёртвое тело перекладывали в машину, а после — омывали, небрежно, ведь покойнику всё равно. Он видел, как на сержанта Леншерра надевали парадную форму. В его руки Чарльз вложил свою фотографию, которую вынул, чуть забрызганную кровью, из внутреннего кармана его куртки. Эта фотография — напоминание об истине.

— Ты не один, Эрик. Ты никогда не будешь один.

Чарльз был сломлен. Ему пришлось просить помощи, чтобы подарить лучшему другу ещё один поцелуй — в лоб. Эрик никогда не замерзал, теперь он превратился в камень.

Эрик Леншерр был похоронен в возрасте двадцати четырёх лет на городском кладбище Йорка — так захотела и его мать — 17 января 1945 года, в среду, в день освобождения Варшавы. Он стал ещё одной случайной жертвой войны, которая почти закончилась.

***

«Здравствуй, Эрик.

Сегодня получил письмо с приглашением на обучение в медицинской академии. Пожалуй, я всё-таки приму его. Конечно, кресло немного осложняет задачу, но меня заверили — всё будет в порядке. Уверен, отец приложил к этому руку. Вряд ли я смогу стать хирургом, но я могу быть психологом или психиатром. После войны многие нуждаются в реабилитации. Не все смогли дойти до конца в здравом уме и трезвой памяти. Посттравматический синдром крайне опасен.

После того, как я переехал в новую квартиру, ничего не изменилось. Я живу на первом этаже. Справляюсь без проблем. Рейвен и Шерон часто заходят ко мне. Рейвен вызвалась помогать, но я отказался. Мне мерзко думать, что она может увидеть мои раны. Поэтому ко мне приставили медсестру, которая приходит утром и вечером. Ладно, приходила. Я попросил её сократить часы посещения. В конце концов, я не калека и могу всё делать сам.

Я думаю, война скоро закончится.

Скучаю, навеки твой,

Чарльз.

25/03/1945».

***

«Мой дорогой Эрик!

Вчера получил письмо от твоей матери. Она попросила меня приехать в Уитби. Выезжаю завтра же. Несколько волнуюсь, но мне многое нужно ей рассказать.

Надеюсь, я ей понравлюсь.