- Нет! - Милан поднял голову, медленно покачал ею. - Нет, ребята! Лекса хороший. Вы его не знаете. Он настоящий художник... хотя это пока никому не известно. Вы должны понять. Он озлоблен и мучается. А насчет меня... тут он прав, да! Я виноват... - Милан с мучительными усилиями выворачивал из себя признание, и голос его срывался от волнения. - Я его подвел один раз, не из трусости, просто глупый был. И он никогда этого не забывает, я знаю...

Слушать это самообвинение было просто невыносимо, хотя никто ничего не понимал. Опять он преувеличивает, - с неприятным чувством подумал Гонза. Видно, оба братца чокнутые немного. Черт знает, что там между ними происходит? А может, Милан бредит?

- ...но если вы думаете, что я и вас подведу... как Лекса сказал... Если вы хоть чуть-чуть сомневаетесь, ребята... Тогда я отойду от дела добровольно...

Да ладно уж! Гонза положил ему руку на плечо.

- Слушай, хватит молоть чепуху, понял?

- Если бы мы так думали, не сидели бы тут, - проговорил Павел.

Милан распрямился от этих слов мужественного доверия и обвел товарищей таким взглядом, будто к нему возвращалась вера в спасение.

- Ну и ладно. И хорошо, - уже спокойно прошептал он, поднимая голову, и снова загорелся. - Я ему докажу! - Он ударил кулаком себя по колену. - Докажу, что он во мне ошибается, ребята! Что он несправедлив! Он хороший, но несправедливый, вы сами видали, как он меня обидел. Он думает, что я никуда не годен... Всю жизнь он бросает это мне под ноги... И сбивает с ног... А я даже не знаю, за что! Завидует мне, что ли? Может, у меня дарование больше... А я страшно уважаю его за все, что он знает, и за то, что он не мещанин... Но я докажу ему, что и я не лыком шит... Что и на меня может положиться мировой пролетариат... даже если придется жизнь отдать...

- Иди ты в болото! - довольно грубо прекратил его излияния Павел. - Нам до всего этого дела нет, и пора уматывать отсюда.

- Еще бы! - язвительно подхватил Гонза, показывая через плечо большим пальцем на нары. - Тут работа предстоит. Живопись, она вдохновения требует...

- Знаете, ребята, - робко заговорил Бацилла, - мне пора домой. Меня ждут к ужину...

- Слыхали? - вдруг оживился Милан. - Ему пора домой! Вот будет он нужен где-то, а что он сделает? Домой побежит! Чтоб мамочка не волновалась. Хорошо же ты начинаешь, Бацилла.

- Я только сегодня, - с несчастным видом отбивался толстяк. - У нее сегодня как раз день рождения, и я обещал ей...

На него махнули рукой, попытались придумать еще что-нибудь, да ничего нового не приходило в голову. Гонза собрал вещи из свертка в бумагу и вызвался подробно изучить их дома. Павел, хмурясь, предложил все остальное обсудить в следующий раз. Как, где? Он сказал свой адрес и объяснил, как приходить, чтобы не внушить подозрения обитателям старого дома. Довольно и десятиминутного интервала, три раза стучать в дверь его чуланчика из коридора. Два удара сразу, третий - погодя: вот так!

- Решено?

Все решено. Но никто не вставал. Переглядывались растерянно, и казалось им немножко неестественным, что вот разойдутся они после такого волнующего заседания, буднично и незаметно, словно собирались перекинуться в картишки. И тот же Милан позаботился о том, чтобы этого не случилось.

- Не можем мы так разойтись, ребята, - провозгласил он с важным видом и, взяв с плиты бутылку недопитого молока, поставил ее на стол. - К сожалению, нет ничего приличного, чем бы запить, у меня есть только это. Но кто хочет глотнуть молока, еще осталось немного...

Он первым сделал глоток, за ним остальные: каждый отпил немножко этой синеватой протекторатной жидкости; все разыгрывалось в благоговейной тишине.

- Так, - удовлетворенно промолвил Милан, когда бутылку снова поставили на стол. - То, что мы тут говорили, может быть, просто слова, брошенные на ветер, но то, что мы собираемся делать, ужасно серьезно. Вопрос жизни и смерти. И прежде чем приняться за дело, надо нам как-то обязаться друг перед другом, что мы не подведем. И что тот, кто хоть как-то, пусть одной лишь болтовней, предаст своих товарищей по борьбе, - тот сам себя осудит и сознательно подчинится приговору остальных. Это главная заповедь всякой конспирации, друзья...

Опять - друзья, а не просто ребята. Важность совершившегося наложила отпечаток на их лица, и пафос Милана, который они терпеть не могли, оказался теперь уместным. Это вам, братцы, не детская игра в индейцы, так надо, если они не хотят провалиться на первой же операции. Даже Гонза, который в каждой ситуации старался сохранить свой врожденный скепсис и сдержанность, был взволнован и слушал с трепетом. Чего потребует Милан? Присяги? Подписей кровью? Но так или иначе, а надо будет подчиниться. Надо! Только уж скорей бы, хватит этого карканья, этого «прредательства» с раскатистым «р»!

Ребята вздохнули легче, когда Милан вынул из кармана исписанный листок бумаги - он, видимо, заранее сочинил формулу клятвы. Текст клятвы приятно поразил их неожиданной лаконичностью, хотя Милан все-таки не обошелся без напыщенных и смешных романтических оборотов. «Клянусь честью своей и жизнью...» Так начиналось, и такое мог написать только Милан. Оказалось, однако, что он неплохо придумал всю церемонию. Он попросил Павла положить револьвер на середину стола, под лампу, и тогда второй раз прочитал текст клятвы; каждый должен был приложить три пальца к блестящему стволу и четко произнести: «Клянусь!» Ясно? Ясно!

- Вы еще подумайте, друзья, повторил Милан, сверля товарищей завораживающим взглядом.

- Да чего ты все дурака валяешь? - не выдержал Павел. Все эти оттяжки, эти церемонии на грани комизма, видимо, были для него пыткой. - Чего тут думать? Шуты мы, что ли, черт возьми?

Он первым, без колебаний, притронулся пальцами к металлу ствола и громко, твердым голосом произнес: «Клянусь». После него в тишине, нарушаемой лишь дробным тиканьем будильника за дверью, это сделали остальные.

Готово, вздохнули все, alea jacta est! .[37] Как застряли в их памяти уроки латыни! Смело перешли Рубикон, вместе с Бациллой, у которого невыносимо болел живот.

Молча встали из-за стола, чтоб ненужной болтовней не разбить серьезности момента; вдруг Милан хлопнул себя по лбу:

- А имя-то! Забыли совсем...

- Какое имя?

- Ну, название. У каждой такой группы должно быть название, правда?

- А это обязательно? - недовольно усомнился Павел.

- Думаю, да.

Правда, почему не придумать названия? Они растерянно молчали, а в головах проносились все эти «Кулаки свободы», «Удары» и «Пламена мести», но никто не осмеливался предложить что-либо подобное.

Вот только Гонза... Он задумчиво перелистывал брошюрку о древнегреческих героях и явно разделял общее опасение, как бы высокопарное название не оказалось в вопиющем противоречии с их фактическими силами.

- Я предлагаю, ребята, «Орфей», - деловито сказал он.

Что? Он страшно поразил их, ребята пытались найти хоть какую-то связь между этим мифическим певцом и их задачей, но таковой явно не существовало. Что мы, певческий кружок, что ли?

- А звучит очень красиво, мальчики, добродушно похвалил Бацилла.

- Это-то так, - согласился Милан, но тут же возразил, что такое название будет недостаточно поэтичным. - И почему именно «Орфей»? Откуда ты взял?

- Отсюда, - Гонза показал рисунок в брошюре. - Дело случая. Совершенно так же и я могу спросить: а почему не «Орфей»?

Против этого уже нельзя было выдвинуть никакого серьезного аргумента: название как название. И в тот протекторатный вечер, третья империя содрогнулась от ужаса, потому что за спущенной шторой затемнения родилась одна из бог весть скольких группок, о которых вряд ли найдется упоминание в книгах будущих историографов.