- Да-да, известная байка. Земля и Вода - не слишком ли много стихий покровительствует Принамкскому краю? Нас любят одни Небеса… Однако, обды лишились милости высших сил, к нашему успокоению. Речь не о властителях прошлого. Дело в том, что лишь обды могли произносить роковые слова в нужный момент. Все прочие не в состоянии его подгадать. Поэтому от проклятий чаще всего страдают безвинные, да к тому же не вовремя. Это их удел, я полагаю, неизбежная плата за использование чужого могущества. Все платят жизнями - своими, чужими, нет разницы, кто унесется в Небеса. Главное - проклясть врага. При дворе подобный способ поквитаться считался крайним средством, однако популярности не терял. Проклявшего нельзя вычислить. Даже определить, развеялся сильф от проклятия или по естественной причине, почти невозможно.
- Погодите, но ведь есть методики…
- Они работают только при жизни. А как вы можете понять, проклинал ли кто-нибудь сгусток тумана, который разносится ветром менее, чем за час?
- Но ведь проклятия бывают не только смертельные.
- Возможно, юноша, я подрежу вам крылья этой новостью, однако в резиденции Верховного практиковали только смертельные проклятия. Да, все прекрасно знают, что это преступление. Но опасность наказания так ничтожна по сравнению с шансом отомстить…
- Неужели и Верховный…
- Ах, нет, - снисходительно усмехнулась Фистерия. - Конечно, нет. Я веду речь о мелких интрижках персонала и тех придворных, которые не заняты более ничем. К примеру, супруги советников, завсегдатаи балов и прочая подобная публика.
Юрген тоже изредка посещал балы, однако ни о чем таком не слышал. Наверное, чтобы заиметь привычку проклинать всех направо и налево, надо сидеть в резиденции Верховного круглыми сутками. А у молодого агента на такие сомнительные подвиги просто не находилось времени.
Фистерия тем временем рассказала несколько случаев, когда невинные интрижки заканчивались смертью - тоже не называя имен, из чего Юрген сделал неутешительный вывод, что многие действующие лица тех давних историй до сих пор живы и на свободе. Сильф решил вечерком забежать в двенадцатый корпус, занимающийся внутренними преступлениями, и на всякий случай сообщить узнанное сейчас. Конечно, мала вероятность, что коллеги ни о чем не догадываются, но лучше перебдеть. Юра любил свою родину и хотел, чтобы на ее земле творилось как можно меньше грязи. Чайник тем временем потихоньку пустел, солнце начинало клониться к закату, а рассказ Фистерии становился все более откровенным.
- И представьте себе, придворные привычки оказались на редкость живучи. Раньше никто и помыслить не мог, чтобы применять все эти обычаи и порядки в повседневной жизни, вне стен резиденции. А теперь на каждом шагу. И я не могу осуждать такой порядок вещей. Проклятие - самый легкий и доступный способ мести.
- Может, вы и тут знаете какие-нибудь яркие примеры?
- Не думаю, - замялась Фистерия, прихлебывая укропник. Ткань, закрывающая ее шею, немного сбилась, и можно было увидеть, как зеленоватый напиток течет по прозрачному горлу. - Есть один пример, но…
- Пожалуйста, расскажите. Это может очень помочь в моем расследовании. Госпожа Урь, помните: от вас сейчас зависит благополучие нашей страны.
- Ну, хорошо, - Фистерия немного помолчала. - Только обещайте, что не станете разыскивать героев этой истории. Они замешаны в государственных делах еще меньше моего.
- Клянусь честью агента тайной канцелярии, - не моргнув, сказал Юрген.
Липка любил повторять, что честь агенту четырнадцатого корпуса нужна лишь за тем, чтобы выгодно использовать ее в своих целях. Проще говоря, дурить врагам головы. А если хочешь дать и правда нерушимое обещание, клянись родиной, за которую и собственную честь попрать не жалко.
Фистерия Урь о Липкиных наставлениях знать не могла, поэтому, еще немного помявшись, начала говорить. И чем дальше, тем с большим воодушевлением. Было видно, что ей давно хотелось поделиться хоть с кем-то.
- Это случилось не так уж давно. У моей… дальней знакомой была дочь. Замечательная девочка - воспитанная, милая и прекрасная. Изяществу ее манер могла позавидовать любая придворная госпожа. Девочка умела петь, танцевать, декламировать поэзию и плести укропные венки. А на доске она летала лишь с провожатым - как и подобает благовоспитанной сильфиде. Но потом она вышла замуж за какого-то ветрогона. Она думала, что любит его! Я… моя знакомая… долго отговаривала ее от замужества. Но куда там! Девочка была уверена, что прекрасно знает жизнь. И этот… эта сволочь убила ее за какой-то десяток лет. Потом было много разговоров, что девочка развеялась от рождения ребенка, якобы младенец неправильно лежал в утробе, да и таз оказался узковат… Но я не верю! Это муж виноват, он совсем не любил ее! Даром что шесть лет лицемерно изображал траур. Всего шесть! Я сама шестьдесят лет ношу траур по мужу. Вы скажете, тосковать по развеявшимся - личное дело каждого, некоторые вообще без траура обходятся. Но на мой взгляд, за такой чудесной девочкой ему и самому надо было улететь в Небеса. Однако, он остался. Вы понимаете, она развеялась, а он остался жить с ее ребенком! - в голосе старой сильфиды прозвучала неприкрытая ненависть. - Моя знакомая, конечно, помогала воспитывать внучку. Хотела сделать из нее сильфиду, достойную светлой памяти дочери. Но шесть лет спустя… Отец внучки посмел увлечься другой женщиной - тоже замужней, кстати. Доброе имя покойницы было опозорено. Моя знакомая не вынесла такого и оборвала все связи с этой гнилой семьей. Тем более, внучка и в подметки не годилась своей матери - была излишне резва и не сдержана на язык. А еще ей достались мерзкие зеленые глаза отца, такие мутные, водянистые… Не то что у несчастной доченьки - розовые, словно цветы в оранжерее, - голос Фистерии сорвался, и она долго молчала, глядя в полупустую чашку укропника. Затем болезненно потерла висок и продолжила: - Прошли годы. Как-то раз моя знакомая гуляла в саду Верховного и приметила среди играющих неподалеку детей ребенка с печально знакомыми ей глазами водянисто-зеленого цвета. Ошибки быть не могло: слишком крепко запомнились моей знакомой эти проклятые глаза. Она узнала у той девочки имя и фамилию, навела справки. Представьте себе: оказалось, что двенадцать лет назад эта неизвестная потаскуха, заменившая неверному вдовцу развеявшуюся супругу, понесла от него! Мало того, ей хватило наглости родить и оставить мерзость в своей семье. Моя знакомая пошла к ее мужу, но выяснилось, что тот все знает. Вы не представляете, юноша, как это отвратительно. Родной, единственной и любимой дочери посмели изменить только из-за какой-то там смерти! Даже отродье прижили. Эта девчонка посмела родиться, в то время как дочь моей знакомой - умерла! Чудовищная несправедливость. Это нужно было исправить. И знакомая, вспомнив придворные привычки, прокляла.
- Кого? - заставил себя спросить Юрген.
- Разумеется, эту потаскухину девчонку с зелеными глазами! Она не должна была родиться, понимаете? Почему вы так побледнели?
- Кажется, вы сказали то, что было мне необходимо… То есть, я понял, как мне подступиться к моему расследованию. Государство вас не забудет, - Липка мог бы сейчас гордиться своим протеже: чувства Юргена выдавал только цвет лица. - Может, вы будете любезны и озвучите точную формулировку проклятия?
- Вам повезло, юноша. Я прекрасно знаю, какое проклятие использовала моя знакомая. Оно гласило, что зеленоглазая девочка двенадцати лет, имеющая старшего брата от иного отца и старшую сестру от иной матери, скончается в страшных муках не позднее первого месяца грядущей зимы.
- Мне нужно лететь, - проговорил Юрген. И мысленно добавил: “Не то я могу не сдержаться и свернуть вам шею”.
***
- Я так понимаю, ты разгадал тайну своей женитьбы, - констатировал Липка, глянув на лицо входящего в кабинет коллеги.
Юрген кивнул и плюхнулся на стул. Говорить не было сил.
- А где пропадал всю ночь?
- Дома, - буркнул Юра. - У родителей. Узнавал, почему моя мама двенадцать лет назад изменила папе с отцом Дарьянэ.
