Охранник позвонил по телефону, доложил кому-то, что журналист Фомушкина ожидает у ворот. Минут через пять из дома вышел полицейский и по каменистой дорожке между аккуратных клумб с цветами направился навстречу Асе. Выражение лица его не предвещало ничего хорошего, поэтому девушка и вовсе пала духом. Но делать нечего, придется хотя бы притвориться, что она бесстрашна и напориста, уверена в своей правоте и должна непременно выполнить порученное ей задание.

Ася высоко задрала голову и гордо последовала за полицейским. Возле дома расположились машина «Скорой помощи» и несколько полицейских. Ася с сопровождающим прошли через парадный вход, и полицейский подвел девушку к носилкам посередине холла, где лежало тело, укрытое простыней с пятнами крови в области головы. Ася почувствовала, как закружилась голова, а к горлу подступила тошнота.

Рядом стояли санитары, готовые к выносу тела, ждали соответствующей команды. От группы в штатском отделились двое и подошли к Асе. Один из них был высок и худощав, с цепким колючим взглядом серых, холодных, как льдинки, глаз. Другой – коренастый и с усмешкой на полноватых губах.

– Не стая воронов слеталась? – спросил второй.

Асе он приглянулся больше, так как в нем угадывался человек, не лишенный чувства юмора, поэтому она обратилась именно к нему, протягивая удостоверение:

– Я Фомушника Арсения Антоновна, журналист газеты «Следопыт». У меня задание написать заметку о случившемся с Берлицким. Мне нужен Ростоцкий Борис Иванович.

– Пришли, значит, полюбопытствовать на плоды своей бурной деятельности? – не торопился представиться второй, разглядывая удостоверение и поглядывая то на коллегу, то на Асю. – Ну вы, ребятки, и кровожадные! Что ж, смотрите, если уж так не терпится.

И он неожиданно для Аси рывком сбросил простыню, открыв окоченевшее полуголое тело с гримасой ужаса на синюшном лице и запекшейся струйкой крови вокруг пулевого отверстия у виска.

Ася, возможно, и пересилила бы эту неприглядную картину, но ее чуткое обоняние подверглось такому небывалому испытанию в виде отвратительного запаха, что она не выдержала и, закатив глаза, повалилась в обморок. И если бы рядом стоящие мужчины не успели ее подхватить, тоже оказалась бы на носилках, прямо на трупе.

Асю перенесли на диван в зал и оставили с врачом. Пока ошеломленное сознание девушки приходило в себя от пережитого потрясения, санитары вынесли тело Берлицкого из дома. Сначала хотели и нуждающуюся в медицинской помощи Асю отправить на «Скорой», но врач отказался от дополнительной нагрузки, уверяя полицейских, что у него и без того хлопот полно. А потому лучше девушке остаться какое-то время в доме, так как она уже почти в сознании и даже открывает глаза.

– Она к тебе приехала, – заявил первому полицейскому второй, старательно пряча улыбку. – Вот сам и разбирайся с этой кисейной барышней. Только смотри, как бы она тебя не расписала в своей будущей статейке. На вид слабенькая, а язычок, наверное, что жало у змеи. Давай, пока! Я завтра приеду с протоколом вскрытия… А она ничего. Если, конечно, лишнего не начнет болтать. Вообще-то они все сначала похожи на ангелов. Моя, пока были только знакомы, такую скромницу из себя разыгрывала, что меня даже беспокоила ее излишняя молчаливость. Сейчас вспоминаю об этих временах как о рае, который я не ценил.

Ася потихоньку оправлялась от обморока, осознавая, где находится, и ей было ужасно стыдно. Первое задание – и такой конфуз. Она открыла глаза и встретилась взглядом с не понравившимся ей первым полицейским. Видимо, он и есть тот самый Ростоцкий Борис Иванович, с которым она собиралась встретиться. Даже в этом ей не повезло, потому что выглядит он бирюк бирюком.

Она было поднялась, но, чувствуя головокружение, осталась сидеть на диване. Ростоцкий устроился рядом, глядя в пол. Он, видимо, еще надеялся, что благополучно избавится от Аси.

– Может, вас отвезти домой? Вы неважно выглядите.

– Извините. Просто я не привыкла к трупам.

– А зачем вам привыкать? От вас этого никто не требует.

– Вы Борис Иванович?

– Вынужден это признать.

– А я Ася. Я, конечно, понимаю, что вам сейчас не до меня, но…

– Дело в том, что у меня очень мало времени. Нужно работать. Поэтому давайте сразу приступим к делу. Мне приказано информировать вас о происшествии.

– А я, по-вашему, что делаю – отрываю вас от работы, что ли?

Ася понимала, что делает что-то не то, но остановиться уже не могла. Нет, что он о себе воображает?!

– Законом о средствах массовой информации, между прочим, журналист назван лицом, выполняющим общественный долг. Поэтому я попрошу вас уважительно относиться к нашей деятельности. У прессы появился реальный шанс стать настоящей «четвертой властью», поэтому журналистика – один из мощнейших инструментов социального контроля над деятельностью…

– Извините, – перебил Ростоцкий, – я сегодня спал всего пару часов, а у меня еще работы – до ночи не управиться. Поэтому весь этот бред я выслушивать не намерен. Если у вас есть ко мне какие-то вопросы – задавайте. Или я еду в Управление.

– А какие вопросы? – совсем растерялась Ася, готовая в любую минуту расплакаться. Этот непробиваемый и надутый, как индюк, полицейский просто смеется над ней! – Впрочем, я вас не держу. Обойдусь и без вашей помощи. – Она стиснула зубы, дав себе слово, что больше не проронит ни слова.

– Ну и что вы на меня надулись, словно мышь на гречку? – Ростоцкий удивленно уставился на Асю. Да какой из нее журналист, если она вот-вот расплачется?! – Это я должен на вас обижаться. Если бы вы не встряли со своим журналистским расследованием, и Берлицкий бы остался жив, и всех расхитителей банка мы бы уже вычислили. А теперь нам приходится расследовать убийство.

– Я не понимаю… Мне сказали, что это самоубийство.

– Это только предположительная версия. Ваша статья вышла вчера, то есть в четверг. А он умер от выстрела в висок еще в среду. Вот и выходит, что если Берлицкий покончил с собой, то ему кто-то поведал о разгромной статье и безвыходной ситуации, в которую тот попал. Или же его убили, инсценировав самоубийство.

– Но вы же можете теперь все выяснить, раз мы вам передали доказательные материалы.

– Липу вы нам передали, и больше ничего. А также спугнули основных фигурантов преступной деятельности, настоящих расхитителей. Вы, например, знаете, что в банке были готовы к нашему приходу? И уничтожили всю имеющуюся документацию. Поэтому теперь мало что можно доказать. А ваша статья, кроме шумихи, никому никакой пользы не принесла. Только человека замарали. Доказать уже почти ничего не возможно. Теперь на него можно свалить что угодно, защититься-то он не может. Да и защитников у него, как я успел понять, совсем нет. Мы, конечно, со своей стороны будем предпринимать соответствующие меры, но работу нам ваша газета очень усложнила.

– Извините. Наши, наверное, даже не подозревали, что могут помешать. Наоборот, хотели помочь.

– Вы в этом уверены? Я, например, не очень верю в благие намерения прессы.

– Зря вы так… Я хотела сказать, что, если понадобится моя помощь, то готова со своей стороны…

– Нет уж, вы свое черное дело уже сделали. И будет лучше, если теперь под ногами путаться не станете. Да, кстати, я тут немного лишнего наговорил, поэтому забудьте и не вздумайте с кем пооткровенничать о нашем разговоре. Если и в самом деле хотите помочь.

– Я не понимаю, о чем вы. Но помочь очень хочу. И прошу прощения за моих товарищей.

– Товарищей? Вы работаете в редакции второй день и уже завели товарищей? Завидная коммуникабельность. Или у вас там кто-то из хороших знакомых, которых вы уже давно знаете? А может, даже родственник имеется?

– Нет, конечно! И друзей у меня на работе пока нет. Просто к слову пришлось.

– Где ваш блокнот? Открывайте и записывайте дословно. Ни строчкой больше, ни строчкой меньше в интервью быть не должно. Это понятно?

– Да-да, конечно.

Ася принялась писать под диктовку. Выходило совсем немного, но Зацепин и говорил, что нужно всего-то несколько строк. Главное теперь – свежесть информации, ее первая подача. Не это ли называется эксклюзивом?