Я пережил скверное мгновение, вставляя ключ в замок. Я ощущал себя игроком, которому страшно открыть свои карты. Карта была «дамой пик», и каждый раз, когда она приходила, беда еще на шаг приближалась ко мне. И каждый раз я ощущал присутствие Деборы, как будто эту карту сдавал мне шулер. И в моей квартире она была повсюду: эхо всех ночей, которые я провел здесь без нее, и изнурительных боев по утрам, когда каждая моя клетка кричала мне о том, что я теряю ее все более и более бесповоротно, тогда как гордость внушала мне, что я не должен притрагиваться к телефонной трубке. Теперь в квартире что-то умерло – воспоминания о живой Деборе. Запах смерти поднимался из корзин, переполненных окурками, из мусорного ведра на кухне, запах подгнивших воспоминаний в подгнившей обстановке, смерть точно бестия витала в воздухе. Надо ли зарываться в гору пепла в кремационной печи, в этот прискорбный конец прискорбного праха? Меня снова залихорадило от желания выпить. Я прошел через гостиную, отвратительную гостиную с диванами цвета шампанского и обоями цвета шампанского – еще один плод увлечения Деборы неким дизайнером, серебряно-серая, бледно-зеленая, кремовая, всех оттенков пудры, высокохудожественная элегантность: в этой комнате я всегда чувствовал себя лакеем Деборы. Я сжал кулаки.

Зазвонил телефон. Прозвонил четыре раза, пять раз, потом включилась служба ответа, я услышал этот сигнал – телефон заверещал, как избалованный ребенок на чердаке. Должно быть, уже было не менее сотни звонков, но мне не хотелось о них думать. Я не знал, сколько времени смогу оставаться в этой квартире, – страх пенился во мне, как мыльная вода в стиральной машине. В ванной мне показалось, будто я по пояс погрузился в мутную воду страха, только в прикосновении бритвенного лезвия чудилось что-то живое – оно подарило ощущение свежести моим щекам, схожее с запахом моря летним утром. Мои щеки были окнами, в которые светит солнце, но сам я по-прежнему сидел взаперти в темной кладовке. Телефон зазвонил опять. Я заколебался, не зная, что делать – одеться или послушать сообщения службы ответа. Решение оказалось простым – надо одеться, чтобы я мог в любую минуту уйти отсюда. Я выбрал серый костюм, черные туфли, серо-голубую сорочку, черный галстук, платок в нагрудный карман, тщательно оделся и даже почистил туфли, судорожно дыша, словно астматик перед очередным приступом.

И вновь зазвонил телефон. На этот раз я взял трубку. Это был продюсер моей телепрограммы.

– Стив, дружище, как вы себя чувствуете?

– Артур, я холоден как лед.

Вмешалась служба автоответа:

– Мистер Роджек, будьте любезны перезвонить нам, как только закончите разговор. У нас есть для вас несколько сообщений.

– Хорошо, Глория, благодарю вас.

– О, Господи, дружище, вся студия просто в панике. Прими наши глубочайшие соболезнования.

– Ладно. Спасибо, Артур.

– Нет, Стив, в самом деле, все просто с ума посходили. Такого не было с тех пор, как Кеннеди сцепился с Хрущевым из-за ракет. Бедная Дебора. Я видел ее лишь однажды, но она великая женщина.

– Да. Была великой.

– Стив, ты, наверно, в шоковом состоянии.

– Да, слегка не в себе.

– Не сомневаюсь. Не сомневаюсь. Мы всегда привязываемся к женщине. Потерять ее это все равно что потерять родную мать.

Если бы Дебора не умерла, а удрала с любовником в Европу, Артур сказал бы: «Это все равно что потерять материнскую титьку».

– Ты уже повидался со своим аналитиком? – спросил я.

– Да уж будь уверен. Я был там в восемь утра. Я узнал обо всем из ночного выпуска последних известий.

– Понятно.

Его голос на мгновение чуть поплыл, как будто ему вдруг что-то пришло на ум.

– Слушай, Стив, а ты действительно в полном порядке? Ты можешь говорить?

– Да, я в полном порядке.

– Мой аналитик утверждает, что теперь мне нужно с тобой считаться. Одной из главных особенностей нашей программы было то, что мне никогда не удавалось войти с тобой в персональный контакт. Меня заботили главным образом социальные контуры программы, а не ее личностный фактор. Мне кажется, я старался защититься от чувства социального превосходства, которое от тебя исходило.

– Артур, не надо этой херни. Говори по делу.

– Я пытался дозвониться до тебя сегодня шесть раз. Я набирал твой номер шесть раз и все время нарывался на твою проклятущую службу ответа. А теперь я в жуткой панике, Стив. У меня истерика. Атмосфера здесь сегодня утром была просто чудовищная. Газеты требуют извещения о судьбе программы.

– Я не могу сейчас думать об этом.

– Малыш, но ты просто вынужден. Послушай, мне кажется, я всегда был недостаточно деликатен, я мыслил скорее в категориях социального отзвука, статуса, общественной реакции…

– Брось.

– …а не пытался декларировать фальшивое псевдоджентльменское милосердие в щекотливых ситуациях вроде этой…

– Слушай, ты засранец, – заорал я на него. – Говнюк!

– Ты в душевном волнении.

Я убрал трубку от уха. Из трубки доносились его разъяснения, переходящие в резолюции, затем хорошо выверенные интонации самооценки, аденоиды в его перебитом носу вызывали дрожание тембра, который звучал сейчас с благодушием тростниковой дудочки. Потом я услышал, как он остановился, словно заколебавшись, – наша беседа переходила на другую тему.

– У нас тут банка с тараканами, согласен, но местная телестанция постоянно испытывает давление, к которому телевидение не привыкло. Тебе известно, что из-за твоей программы на нас нападают больше, чем из-за любой другой, а сейчас, знаешь ли, у нас есть парочка новых проектов и помимо твоего, и это для нас слишком большая нагрузка. Ты знаешь, что со следующего месяца мы начинаем программу с Шаго Мартином? Это наш вклад в борьбу с дискриминацией, в первый раз за всю историю у нас будет шоу, в котором негритянский певец поет интимный дуэт с белой бабенкой.

– А как звать эту бабенку? – спросил я.

– Розалия… Кажется, так.

– А не Шерри?

– Нет, Шерри Мелани должна была петь, но ее зарубили.

– А как пишется Мелани? Передай по буквам.

– М-е-л-а-н-и. Слушай, ты пьян?

– А почему ее зарубили?

– Потому что Розалия угостила своими прелестями нашего шефа.

– Доддса Мерсера Меррила?

– Доддса, старину Доддса, нашего старого пидера, хочешь верь, хочешь не верь. Он время от времени и в эту дыру вставляет. – Артур захихикал. – Знаешь, что он мне однажды сказал? Все это просто трение.

– И он подсунул свою подстилку в программу Шаго Мартину?

– Доддс без ума от черномазых, ты что, не знаешь? – Он чуть помедлил.

– Стивен, – сказал он сдержанным тоном, – мой аналитик дал мне жесткое указание не втягиваться в беседу с тобой. В болтовню. Мы еще не коснулись нашей главной темы. У нас, приятель, трудности.

– А почему бы тебе не сформулировать это проще? Например, так: программа на некоторое время прерывается.

– Стив, послушай.

– Да?

– Помнишь, ты однажды привел изречение Маркса «количество переходит в качество»?

– Помню, что пришло пятьдесят писем, в которых меня обвиняли в том, что я пропагандирую Маркса.

– Вот сейчас как раз такой случай. Количество скандального интереса и все эти инсинуации…

– На это у телевидения есть юрисконсульт.

– Слушай, Стив, никто не думает, что ты выбросил Дебору из окна. Господи, я сам так не думаю. Я целых пять минут защищал тебя сегодня перед Доддсом, говорил ему, что ты, в сущности, прекрасный парень с блестящими способностями, будущий гений, и если у тебя возникает какая-то личная проблема или даже парочка проблем, – так что ж? На телевидении и кроме тебя есть пьяницы и ходоки по бабам. Но он был непреклонен. Я никогда не видел его столь непреклонным. От него веяло холодом, как из морга. Как с полюса. Как из морга на полюсе.

– Как из морга на полюсе.

– Доддс сказал, что решающим фактором является то, что никакая аудитория не станет доверять человеку, жена которого выбросилась из окна.