-- Почему бы и нет? -- спросил Макс. -- Он в привилегированных отношениях с ней.

-- Потому что он ее муж, да?!

-- Я не это имел в виду. Потому что он ее палач.

-- Привилегия? Вы хотите сказать, он тот человек, которого она имеет возможность простить?

-- Простить -- слишком слабое слово. Вспомни идею об Ate, которая была такой действенной для греков. Ата -- возможность почти автоматического перехода страдания от одного существа к другому. Власть -- форма Аты. Жертвы власти, а любая власть имеет svoi жертвы, сами заражены. Они должны тогда передать это дальше, распространить свою власть на других. Это зло, и жестокий образ всевластного Бога -- святотатство. Добро не полностью бессильно; чтобы стать таким, стать совершенной жертвой, должен быть иной источник силы. Добро не могущественно, но в нем Ата в конце концов гаснет, когда наталкивается на чистое существо, которое только страдает и не пытается передать дальше свои страдания.

-- Вы думаете, Ханна такое существо? Несколько минут Макс молчал, затем, погасив сигару, сказал:

-- Я не знаю. -- И, немного помедлив, добавил: -- Может быть, я тоже страдаю от того, что ты называешь романтизмом. Правда о ней может оказаться совсем другой. Может, она просто чаровница, Цирцея, духовная Пенелопа, держащая своих поклонников зачарованными и порабощенными.

-- Мне нет дела до образа Пенелопы. Я не хочу, чтобы Питер Крен-Смит вернулся и пронзил меня стрелой. Вы говорите, что чистое существо не передает свои страдания дальше. Но в то же время вы считаете, что кто-то должен страдать вместе с ней.

-- Да, но она не должна быть причиной страдания. Страдания только тогда имеют оправдания, если они очищают.

-- Вы имеете в виду сострадание. Да. Если нам приходится вкладывать столько труда, -- возможно, в конце концов, не имеет значения, опасная ли она чаровница или нет, если она сделала из нас святых! Но я пока не готов к такой духовной авантюрной истории. Мне просто хотелось бы понять ее. Она обладает каким-то необычным, сверхъестественным спокойствием. Сегодня она, например, сказала, что ничего вообще не чувствует. Но это невозможно. Женщины созданы для того, чтобы чувствовать, любить. Она должна чувствовать и должна любить. И она по-своему любит меня, мне только жаль, что она не любит меня обычной любовью.

-- Она не может позволить себе обычной любви, -- сказал Макс. -- Я думаю, это то, что она поняла за последние годы. Если бы она поддалась обычной любви в такой ситуации, то пропала бы. Единственное существо, которое она может позволить себе любить сейчас, -- это Бог.

-- Бог, -- сказал Эффингэм. -- Бог! -- повторил он и задал вопрос, который, казалось, был на кончике языка всю его жизнь: -- Вы верите в Бога, Макс?

Макс снова помедлил и ответил тем же тоном:

-- Не знаю, Эффингэм. -- Масляная лампа тихо потрескивала в безмолвной затемненной комнате, направляя вверх спиралью сигарный дым. Он добавил: -Конечно, в обычном смысле я, безусловно, не верю в Бога. Я не верю в этого старого тирана, в этого монстра. И все же...

-- Я подозреваю, что вы тайный платоник.

-- Даже не тайный, Эффингэм. Я верю в Добро, так же как и ты.

-- Это другое дело, -- возразил Эффингэм. -- Добро -- это вопрос выбора, действия.

-- Это вульгарная доктрина, мой дорогой Эффингэм. То, что мы видим, определяет наш выбор. Добро -- отдаленный источник света, это невообразимый объект нашего желания. Наша падшая натура знает только его имя и его завершение. Вот идея, опошленная экзистенциалистами и философами-лингвистами, когда они вносят понятие добра в дело всего лишь личного выбора. Оно не может быть определено не потому, что это функция нашей свободы, а потому, что мы не знаем его.

-- Звучит как таинственная религия.

-- Все религии таинственные. Единственное доказательство Бога -онтологическое доказательство, и это тайна. Только духовный человек может воспринять его в тайне.

-- Я всегда думал, что онтологическое доказательство основано на грубом логическом заблуждении, и осознал, что я не в состоянии представить это себе.

-- Желание и обладание истинным добром -- едино.

-- Бог существует, потому что я желаю этого? Будь я проклят, если я так думаю.

Макс улыбнулся и сказал:

-- Я найду прибежище у Федра. Помнишь, в конце Сократ говорит Федру, что слова не могут быть перемещены с места на место и сохранить свое значение. Истина передается от отдельного говорящего к отдельному слушающему.

-- Я признаю упрек и припоминаю это место. Но здесь намек на таинственные религии, не так ли?

-- Не обязательно. Это можно отнести ко всем случаям познания истины.

-- Вы думаете, Ханна желает истинного добра? После долгого молчания, во время которого Эффингэм задремал и клюнул носом, Макс произнес:

-- Я не уверен и не знаю, сможешь ли ты сказать мне. Может быть, все это удовлетворяет какие-то мои потребности. Всю свою жизнь я собирался отправиться в духовное паломничество, и вот уже близок конец пути, а я все еще не отправился, -- проговорил он с неожиданной горячностью, быстро обрезал и зажег сигару и с шумом отодвинул пепельницу. Затем добавил: -Возможно, Ханна мой эксперимент! У меня всегда были большие теоретические знания о морали, но практически я и пальцем не шевельнул. Вот почему моя ссылка на Федра нечестна. Я тоже не знаю истины.

-- Хорошо, -- сказал Эффингэм, которому все больше хотелось спать, -может, вы и правы относительно нее. Здесь есть что-то необычное, что-то духовное. Это исключительное спокойствие...

-- Спокойна мышка, пойманная кошкой! -- резко бросила Алиса у него за спиной. Она зашла так тихо, что ее не заметили.

Алиса обошла вокруг стола и с шумом поставила поднос между двумя мужчинами.

-- Вот ваш чай. Я нашла эту вербену, что Эффи привез из Франции. Надеюсь, она хорошая, хотя и старая как горы.

ГЛАВА 13

Дорогой Эффи!

Возвращайся поскорее, без тебя в офисе ад. Когда ты здесь (забавная вещь, она открылась мне только сейчас и, возможно, связана с тем, что ты блестящий администратор), когда ты здесь, кажется, что ты целый день ничего не делаешь (дерзкие слова твоего подчиненного). Но как только ты уезжаешь, все разваливается (нас это беспокоит и выбивает из колеи). Мы будто перестаем понимать, зачем приходим сюда по утрам, садимся за эти столы и перебираем бумаги. Без тебя все это кажется абсурдным, и, возможно, вернувшись, ты обнаружишь, что все мы исчезли, офис опустел и телефоны звонят в пустых комнатах. Это я пытаюсь объяснить, как ты, конечно, поймешь, мое собственное психологическое состояние, хотя не только мне тебя здесь не хватает, существует множество вопросов, с которыми сотрудникам других отделов не к кому обратиться, кроме тебя. Твой ящик для входящих бумаг -это картинка. Бедняжка!