Но никогда с того майского дня я не чувствовала такой лютой, неистовой, злой гордости. Он подставил меня! Сделал мишенью для любопытства толпы, прилюдно объявил меня своей собственностью! Весь мир узнал, что он выбрал меня! Он принадлежал только мне, мне одной, он был моим!

Я шла вниз по ступенькам, вскинув голову так, будто её венчала корона, видя только сияющие глаза Стива на совершенно бесстрастном лице.

И, хватаясь за его протянутую руку, чтобы усесться перед ним на спину жеребца, я так же бесстрастно процедила:

– Убью!

И этот чёрт наконец расхохотался.

Когда он, галопом проскакав по кругу вдоль трибун под несмолкающий восторженный рёв толпы, повернул коня к выходу со стадиона, я уже понимала, что произойдёт сейчас между нами, и мне было всё равно, что мой отец и все зеваки на стадионе это тоже понимали.

Сердце у меня то болезненно замирало, то отчаянно колотилось о рёбра. Я не оборачивалась, плотно прижавшись к Стиву, в твёрдом кольце его рук, так остро ощущая всё его тело, будто была нагишом. Моя юбка задралась, ноги заголились до бёдер… мне было всё равно.

Он вывез меня далеко в прерию и, соскочив на землю, сдёрнул меня следом. Жеребец ускакал, недовольно заржав, – я отметила это краем сознания.

Мы со Стивом не обменялись ни единым словом. Мы просто слились в нескончаемом яростном поцелуе, будто клеймя друг друга, будто ставя тавро. И уже не было никакого «нет», никакого «я». Мы дрожали, стаскивая с себя одежду и падая прямо в свежую и пронзительно зелёную траву.

Сырая прохлада этой травы подо мной. Обжигающий жар его тела сверху.

– Скай… – услышала я его срывающийся шёпот.

Я не сразу сообразила, что он обращается ко мне. Потому что небо опрокинулось над нами ослепительным синим куполом, где медленно кружил ястреб – чёрной далёкой точкой.

Стив скрипнул зубами:

– Скай… я ведь без…

И я поняла.

– У меня есть таблетки, – прошептала я, с силой сцепив руки у него за спиной. – Ну же!

Я задохнулась, когда он заполнил меня до предела.

Он давно хотел, чтобы я кричала под ним, и я кричала, зажмурившись и мотая головой, и мне совершенно не было стыдно.

Мне и сейчас не стыдно это вспоминать. Я всё ещё чувствую ту яростную гордость.

Его жена написала у себя в дневнике: «Он принадлежал мне. Он был моим!»

Но моим он стал раньше.

Лёжа тогда на его плече и по-прежнему глядя в небо, я не выдержала и спросила его – хрипло и совсем неромантично:

– Все знают, что у тебя всегда с собой резинки, Стив Токей Сапа. Почему же сегодня ты?.. – Я осеклась.

И услышала его такой же хриплый смешок.

– Вот именно – все. Оайсин! Засранец Джереми выклянчил у меня пачку в раздевалке перед родео, он тёлку одну на вечер подцепил… а я вовсе не собирался… – Он тоже осёкся.

Я села, глядя на него сверху вниз округлившимися, наверно, глазами:

– Ты не собирался меня сегодня… подцеплять?

– Хийа, – безмятежно ответил он, улыбаясь во весь рот.

Я упёрлась обеими руками в землю по обе стороны от его головы, так что мои волосы упали ему на лицо:

– Нет?! Ты попросил, чтоб я пришла на родео, но ты не собирался…

– Хийа, – фыркнул Стив, сгребая меня одной рукой за волосы, другой – за шею и снова опрокидывая на себя. – Щекотно.

– Ах, щекотно! – выдохнула я, изо всех сил впиваясь ногтями в его предплечья, и тогда он, хохоча, перевернулся и опять подмял меня своим крепким телом.

– А теперь ты скажи, – потребовал он, уставившись мне в глаза. – Не помню, чтоб ты с кем-то гуляла здесь, Скай Адамс. Был кто-то в Миннеаполисе?

– Ты считаешь, что получил право это спрашивать? – вспыхнув от гнева, я оттолкнула его.

Отстранившись, Стив тяжело молчал. И ждал.

А потом наконец проговорил:

– Я не из любопытных. Не хочешь – не рассказывай. Просто… мне надо знать, что тебя никакой мудак не принуждал.

Чувствуя, как он напряжен, я вздохнула и неохотно ответила:

– Никто меня не принуждал. Это был… друг отца, у которого я работала. Всё произошло один раз и по моей инициативе. Просто… было интересно. Но не понравилось. И я не буду больше это обсуждать. – Я помедлила. – Что бы ты сделал, если б оказалось, что он действительно меня принудил?

Я могла бы не спрашивать.

– Поехал бы туда, – так же прямо отозвался Стив, – и вышиб бы из него всё дерьмо.

Я только покачала головой.

– И ты больше ни с кем другим не ляжешь, только со мной, Скай Адамс, – негромко добавил он. Его пальцы тисками сжали мои плечи, и я отрешённо констатировала, что поутру увижу в зеркале целую коллекцию синяков.

– Как и ты, Стив Токей Сапа, – откликнулась я так же тихо. – Как и ты.

***

Мы пробыли в прерии до самых сумерек. До серых прохладных сумерек.

Я подняла с травы свою когда-то белую блузку и измятую юбку и тяжело вздохнула, а Стив хмыкнул:

– Лучше б ты надела набедренную повязку, Скай Адамс. Или вообще ничего не надевала.

– Размечтался! – отрезала я, а он только расхохотался и пронзительно свистнул своему чудовищному жеребцу.

Водородная Бомба – что за кличка для коня, мне и выговаривать-то её не хотелось. Кстати, он меня терпеть не мог, вечно норовил укусить и скалился, будто насмехаясь.

На выгоне у нашего дома Стив придержал жеребца и спросил:

– Может, пойти с тобой? Твой отец…

– Не смешно, – я отстранилась и решительно спрыгнула на землю, но он наклонился, поймал меня за плечо и снова требовательно накрыл мои губы своими. Мы целовались и целовались, пока его конь не зафыркал, протестуя, и тогда я вырвалась и, не оглядываясь, направилась прочь.

Дом встретил меня молчанием. В холле не горел свет, дверь в родительскую спальню была плотно закрыта, и там едва слышно бормотал телевизор – на CBS News выступал любимый отцом Кронкайт.

– Я дома! – крикнула я, проходя мимо двери.

– Хорошо, – выключив телевизор, откликнулся отец.

– Я возвращаюсь в свою старую спальню, – сообщила я.

– Хорошо, – повторил он после паузы. Мать что-то проговорила, и он чуть повысил голос, обращаясь к ней: – Подожди, дорогая… Скай?

– Да?

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

Это был не вопрос, а утверждение. И оно относилось вовсе не к выбору мной комнаты.

– Да, знаю, – ровно ответила я.

– Тогда мы больше не будем об этом говорить, – так же ровно сказал отец. – Спокойной ночи, Скай.

Он всегда знал, что мною руководит разум. И что заставить меня сделать что бы то ни было силой невозможно – если уж я совершила свой выбор.

И мы не говорили «об этом» почти год. Я уже писала выше – год и двадцать два дня.

Оказавшись в своей спальне, я даже не отправилась в душ, а сразу рухнула на постель. Мне хотелось ещё ненадолго сохранить всё, что произошло в прерии между мной и Стивом.

Но таблетки, которые год назад купил мне в Миннеаполисе мистер Райт, я приняла. Я хотела сохранить следы нашей со Стивом любви на своей коже, но отнюдь не его гипотетического ребёнка внутри себя.

Я провалилась в сон, а ровно в полночь поднялась, как от толчка, и тогда уже отправилась в душ. Заворачиваясь в большое махровое полотенце, я почувствовала какое-то движение за дверью, и не сдержала блаженной улыбки. Тело мгновенно отозвалось, вспыхнув огнём внутри и снаружи.

«Айсберг, – написала про меня Вайнона. – Стиву удалось растопить этот айсберг».

Она считала, что всё знает обо мне!

Но да – он будто метнул пылающий факел в высохшую высокую траву прерии, и пламя взметнулось до самых небес.

Всё, что тогда происходило между нами, навсегда осталось во мне, и не только в памяти мозга, но и в памяти тела – тепло его шершавой ладони, которой он, смеясь, зажимал мне рот, глуша вырывавшиеся против воли крики… сладостную мгновенную боль внутри, когда он входил в меня… запах его кожи…

Все досужие болтуны в Оглале наверняка представляли секс между нами, как случку двух кугуаров. Что ж, иногда так оно и было. Я помню, как девчонки шептались о том, что Стив пересчитал зубы Джереми Литтлу в раздевалке перед баскетбольной тренировкой, когда тому вздумалось высказаться по поводу царапин, оставленных мною у Стива на спине. Но, кроме страсти, была и нежность… такая пронзительная, что щемило сердце, которого, по всеобщему мнению, у меня не было вовсе.