ление?

Ю. К.: Вот ты поэт. Я считаю, что ты прежде всего поэт и в книгах

своих прозаических, философских, и в других работах, в статьях и так

далее. Как у тебя произошел этот переход, скажем, от поэзии к прозе, от

прозы художественной к прозе научной?

М. Н.: Нет, научной прозы я не пишу. Это не мое. Я никогда не хо-

тела работать в науке. Это не мое пространство, и мне там делать совер-

шенно нечего.

Ю. К.: Почему  ты  в  стихах  не  написала  «Камень.  Пещера.  Гора»?

У тебя ведь нет этого в стихах.

М. Н.: Об этом нельзя писать в стихах.

Ю. К.: Почему?

М. Н.: Ну ты же сам понимаешь, что поэзия не занимается тем, что

передает информацию.

Ю. К.: Ты ведь не передаешь никакой информации…

М. Н.: О чем-то я все-таки там говорю. У меня даже есть один вы-

сокоумный товарищ, который мне говорит, чтобы я не становилась экс-

курсоводом. Что касается поэзии, давай сразу вспомним Мандельштама

и Блока. Она начинается там, где все эти геологические слои, подвижки,

все эти невероятные движения, вибрации от которых доходят сюда, и мы

их здесь ловим. Это действительно, наверно, так. Я уже много раз гово-

рила, потому что это меня ужасно удивило. Павлова Вера сказала, что

писать стихи можно только о том, о чем стыдно говорить вслух. Это со-

вершенно ужасно и какое-то такое очень вульгарное…

Ю. К.: Она просто мэйнстримщица.

М. Н.: Или, может быть, провокационное, для того чтобы привлечь

к себе внимание. Поэзия занимается как раз улавливанием этих самых

вибраций, которые, может быть, через какое-то время можно будет опи-

сать и в прозе. Но, допустим, когда Блок начинает нам петь о том, что

14

« Над бездонным провалом в вечность, / Задыхаясь, летит рысак» 2 – ведь

это же страх! – и сейчас все это наше прекрасное, цветущее отечество

ухнет туда и будет тонуть в крови. Прямо так вот можно одно за другим

стихотворение читать – и слышно, что это движение усиливается, и мы

приближаемся к этому краю, и при всем при том просвечивает еще рай,

где  «Свирель запела на мосту / И яблони в цвету» 3 .  Это всем дано видеть,

и тем не менее мы летим в бездну. Обрати внимание, жутко интересная

вещь: он не дописал «Возмездие», потому что об этом говорить уже было

не надо. Это уже случилось. Это уже случилось. Все.

Ю. К.: Майя, а кто у тебя самые родные поэты? Из русских только.

М. Н.: Ну, их, естественно, несколько. Мне было 4 года, когда меня

потряс М. Лермонтов. Я до сих пор люблю его так же. Я перед этим чита-

ла Пушкина и так далее…

Ю. К: Сама читала?

М. Н.: Сама читала. Да у меня и Маша читает с 3 лет. Я даже пре-

красно помню, где я его прочитала: у нас был такой двухэтажный сарай,

с галерейками, чрезвычайно романтическое, приятное место. Что меня

поразило в Лермонтове: не эта роскошная красота в говорении Демона,

где  действительно  красиво,  где  все  эти  роскошные  камни  и  так  далее,

а то, где он ведет разговор о событии, меня совершенно поразила фраза:

« На трупы всадников порой верблюды с ужасом глядели…»4. И вот эти

верблюды… Я стояла, я ходила, я не знаю, что было со мной. Что я по-

няла: ну солдаты, караван идет… Но ощущение ужаса, того, что смерть –

навсегда, это что-то невероятное и зависит только от слова  верблюды. По-

тому что это, во-первых, безумная фонетика, а во-вторых – это смотрение

сверху вниз. Да что ты! И еще одно, сейчас я тебе скажу, вот что:  «Поныне 

возле кельи той /  Насквозь прожженный виден камень / Слезою жаркою, 

как пламень, нечеловеческой слезой» 5 . Где  прожженный и  жаркий – ши-

пящие и рычащие, и вот они как сверлом это камень прожигают. Меня

потрясло как раз вот это. Я «Демона» читала много раз. И как-то посреди

ночи проснулась и поняла, что если сейчас его не прочту, то все, жизнь

моя  кончится.  Вещь  немыслимой  красоты,  совершенно  загадочная,  на

мой ум, до сих пор не прочитанная. На мой ум, вся поэзия так и должна

читаться. Она должна тебя волновать, колебать, вводить в какой-то тре-

2 А. А. Блок. «Черный ворон в сумраке снежном…».

3 А. А. Блок. «Свирель запела на мосту…».

4 М. Ю. Лермонтов. «Демон».

5 Там же.

15

пет, и мне совершенно не нужна информация, которую человек получает,

нажимая какую-то кнопку, и ему идут какие-то данные.

Вообще, надо сказать, что есть фразы, которые до сих пор передо

мной стоят. Например, фраза из «Бежина луга»:  «Побледневшее небо ста-

ло опять синеть – но то была уже синева ночи»6. И эта неотвратимость

наступления ночи – это просто невероятно! Вот эти чудовищные заряды,

казалось бы, обычных фраз, я их слышала очень рано. Дело в том, что

они, правда, слышны. Но, когда человек читает, он вычитывает содержа-

ние, он ищет информацию. И надо сказать, что те люди, которые читают

стихи, совершенно не заинтересованы в информации. Чаще всего то, что

в стихотворении есть, ты уже знаешь, потому что стихи – это вечная тема:

жизнь, любовь, смерть, встреча, невстреча. Ну вечные.

Когда я начала читать древнюю литературу, я просто была совершен-

но потрясена и сейчас я потрясена «Сказанием о Гильгамеше». До Гомера,

в сущности, все темы, над которыми бьется теперь великая философская

литература, обозначены. И меня совершенно поражает, что в 4–3 тысяче-

летии до нашей эры человека волновало абсолютно то же самое: откуда

мы, кто мы, куда идем. И вот, в конце концов, вспомним Достоевского:

«Тварь я дрожащая или право имею?» 7  Над этим же самым бился Гильга-

меш. Это совершенно удивительно. И удивительно то, что это все одето

в совершенно другие одежды. Вовсе не в худшие, чем нынешние.

На  мой  ум,  абсолютно  никакого  поступательного  движения  в  ис-

кусстве  нет.  И  не  может  быть,  и  не  надо  ждать.  И  вот,  что  меня  пре-

жде всего поразило в Лермонтове… Я и сейчас считаю, что Лермонтов

оказал  на  русскую  литературу  гораздо  большее  влияние,  чем  Пушкин.

Я не вижу прямых наследников Пушкина. А вот Лермонтова, этой его

горечи… Блок – ну, конечно, Лермонтов, об этом и думать нечего. Об-

рати внимание, ты помнишь, какая природа у Пушкина?  «И равнодушная 

природа…» 8  А у Лермонтова?  «Надо мной чтоб вечно зеленея, / Темный 

дуб склонялся и шумел» 9 . Она у него одухотворенная и живая. У него есть

стихотворение «Сон», ну это, в сущности, фантом. Он там сон в сон поме-

щает, это повторение сигнала фантома, это что-то невероятное. Степень

одухотворенности природы у Лермонтова с Пушкиным ничего общего не

имеет. Зато именно отсюда пошел, конечно, Тютчев. Никакого сомнения.

И даже Фет. Нет, я считала и согласна с тем, что Пушкин – наше все.

6 И. С. Тургенев. «Бежин луг».

7 Ф. М. Достоевский. «Преступление и наказание».

8 А. С. Пушкин. «Брожу ли я вдоль улиц шумных…».

9 М. Ю. Лермонтов. «Выхожу один я на дорогу…».

16

Какой разговор!.. Но я всегда удивляюсь, когда мне говорят, что Иосиф

Бродский – пушкинская традиция. Ну, какая традиция…

Ю. К.: Нет…

М. Н.: Ну, конечно, нет.

Ю. К.: Это  истерика  цветаевская,  постоянная,  тщательно  скрывае-

мая. М. Н.: Нет, по градусу – не цветаевская. Я от восторга дрожу, когда

вижу, что Цветаева поэзию делала из истерики. Ну, это же классно! Что

касается « Мой милый, что тебе я сделала?!» 10  – это в сущности все. Это