— Если вам хочется так думать.

— Крепкий вы орешек, а я-то, ничего себе разговорилась. Единственный мужчина, к кому я прислушиваюсь, так это дядин друг, и, по его словам, вы едва ли не самый странный экспонат в Европе. Рассказывал, как вы коротаете дни в Вене и как, если вам недодадут сдачу, тихо и вежливо говорите: вы меня обсчитали, — потом кланяетесь и идете себе дальше, я обалдела. Ну, в смысле, тогда. Хотите правду.

— Если скажете.

— В общем, когда я вас увидела, была разочарована. Сначала удивилась: вот так вот взять случайно и наткнуться. Потом впечатления утряслись, и я подумала. Как — этот странный тип. Да мой папа ему сто очков вперед даст. Вы извините, это я — правду-матку. С плеча, так сказать.

— Извиняю.

— Потом, когда я выдала вам пару реплик не в бровь, а в глаз и вы сидели весь несчастный, я сказала себе, либо у него и впрямь не все дома, либо это нечто особенное. В Америке, когда парень плачет, обычно это словесный понос. Но вы даже не плакали. Просто из глаз катились большие слезы, сами по себе. Вот почему я хочу узнать вас поближе. По-моему, вы самая интересная личность из всех, кого мне доводилось встречать в Европе. Мне кажется, я могу у вас кое-чему научиться.

— И все.

— Ну, в общем, да, все. Вы как бы неиспорченны, что ли. В смысле, ну, то есть в смысле я не знаю, в каком смысле. Но. Господи, я ведь женщина. А вы мужчина. Потом, в конце концов, мы в Европе, и мы одни. Вас это не возбуждает.

— Возбуждает.

— Ну вот, Сэмми.

— Что, ну вот.

— Ну вот, я же сказала, зачем пришла. Зачем вы меня смущаете. Опять, что ли, повторять. Я ж говорю: вы можете дать мне что-то новое. А я могу переспать с вами.

— Это что, все.

— Конечно все. Что еще. Чего вы ждали-то.

— Я жениться хочу.

— Ну ничего себе. Вы что, спятили.

— И детей наплодить.

— Ой. Давайте лучше сменим тему. Ничего себе — жениться. На мне. Ну и ну. Не будете же вы мне предложение делать. Я-то имела в виду просто переспать.

— Не хочу я просто переспать.

— Не кричите. Я прекрасно слышу. Может, вы хотите, чтобы я ушла. Уйду.

— Насильственно удерживать не стану.

— И впрямь, что ли, не станете. Тогда пора бы вам посмотреть в лицо фактам. На жизненной, так сказать, распродаже. И брать, что дают. С молодой девушкой вроде меня у вас шансов ноль целых, ноль десятых. Вы седеете, значит, припасы тают. И даже на какие-нибудь там регалии вам тоже не опереться.

Сэмюэль С глядит в ее жгучие карие глаза. Сердце колотится. Она сидит нога на ногу, на коленках проступили белые кружочки. Глубокая синяя жилка у косточки. Конечно, телка — она телка и есть. Сколько ни склоняй, в каждом падеже спряжения жаждет. Она смугла, глупа и тощевата. Когда ее валят в постель, мозги выключает, как лампу. И то сказать: ищешь удовольствия — забудь премудрость. А начнешь думать — обрящешь боль.

— По правилам внешнего мира я неудачник. Но живу себе тихо-мирно. Никого не трогаю. Не вожу гостей. Да ведь и вы тут только потому, что элитные мальчики на вас свысока смотрят. Вы, конечно, не уродина, но от подбородка и выше определенно не королева. Самое смешное, что по мне, так вы очень даже хорошенькая, но я в курсе, что думают ваши сверстники. И вам не идет самоуверенность. Делает вас неприятной, жестокой, невоспитанной.

— Погодите, Сэмми.

— Нет, вы погодите.

— Но, Сэмми, как раз что-нибудь такое я и ждала от вас услышать. И рада, что пришла. А все эти мои крутые заходы насчет переспать… Просто мне было неудобно, что так вот с бухты-барахты ввалилась. Вдруг у вас кто-нибудь был бы или чем-нибудь заняты. Но мне сказали, что с вами такое бывает, уходите в подполье, как партизан, и несколько дней от вас ни слуху ни духу. И я не считаю вас неудачником. Честно.

— А кто я.

— Ну, могу повторить, что вы про меня сказали. Может, ваши сверстники на вас свысока и поглядывают. Но на мой взгляд, в вас есть зрелость, которой даже у папы нет.

— А если бы вы меня просто встретили в кафе, ничего не зная, таким, как есть, вы на меня бы и внимания не обратили.

— Но это ж надо, какой упрямый, черт побери.

— Есть немножко.

— При том что парней жениться и под дулом не заставишь. Вам жену с ребятишками подавай, одинокой старости боитесь. Нет, я еще, ха-ха, хочу повыступать с вольной программой, пока ярмо не надели.

Абигейль сидит, оперев локти на стол. Устремленная в будущее. Завязав прошлое ленточкой на бантик. Тогда как я к своему прошлому взял да прибавил еще три дня, полных мучений» Когда ты молод, сердце жужжит, как колибри, а где нектар, сам не знаешь. Слишком усердно спотыкаешься о всякие мелкие условности, из которых такие, как ты, состоят целиком. А теперь — вот он. Слишком долгие годы ты смотрел под ноги. Вытягивал руки перед собой, не дай бог на препятствие налететь. И нектарчик-то проливал, проливал.

— Какой-то у нас прямо семинар выходит. Кофе есть у вас. А то сварю, давайте. В чем дело, что я такого сказала.

— Ничего.

— У вас вдруг такое лицо стало. Так есть кофе.

— Вы позорите американских женщин.

— Это чем же. Тем, что предложила сварить кофе. Странные у вас представления. Мы, по-вашему, что, калеки. Я тут у вас еще и приберу. Ведь тут не прибирались не меньше месяца.

— Три месяца и восемнадцать дней.

— Ого. Учет и контроль.

Пятница ускоряется, уходит, уходит. Прочь из жизни. Вороша пыльные воспоминания о студенческих комнатах и прежних вечерах. Солнце заходит за Альпы. Сэмюэль С сказал, что купит кофе в зернах за углом. Если она одолжит ему денег. Наморщив лоб, она порылась в сумке и, улыбаясь уголками губ, протянула пятидесятишиллинговую купюру. Когда он уходил, она спросила, где швабра.

В висках стучит пульс. На середине лестницы Сэмюэль С остановился и прижал ладонь ко лбу. Иногда приходится самому сочувственно сжимать себя в объятиях, и бывает, что от этого трещат кости. Когда никто другой не обнимет тебя по-матерински. Не стиснет крепко и не сбережет. Однако цель близка. На грудь ей, что ли, кинуться и в поту пропыхтеть: выходи за меня, стирай мне носки, мели кофе, жарь тосты до нежной румяной корочки.

Звяк колокольчика над дверью кофейной лавки. Где две седые престарелые сестры-толстухи почти отчаялись его обсчитывать. Уже обращаются к нему как к директору большой психбольницы. В которую, возможно, сами попадут в один далеко не прекрасный день и будут рады, если герр директор уделит им личное внимание. Ссыпая мелочь ему в ладонь, они кланяются. Спасибо, герр профессор, данке.

На знакомой улице Сэмюэль С замирает. Внезапный озноб, будто над изумленной зеленью возобладала изморозь, пахнуло венской зимой с ее легионами мрака. Расхристанно зарыскал ветер. За витриной лавки свечных дел мастер в белом переднике медленно превращается в видение тонкого гимнастического стана Абигейль. Американской девушки, бесхитростно хлопочущей по хозяйству. Как мило она произносит его имя: Сэмми. Может, он бедственно отстал от событий, и за океаном жены вовсю потеют над раковиной или плитой, пока муженек, задрав ноги в носках, почитывает газетку. При том что американские жены его друзей приучили Сэмюэля С, что, если он попросит яичницу, тосты и немного кофе, он получит. Яичницу осклизлую со сковородки да на штаны. И кофе. Щедрой рукой ему на руку. Так и убили его мечту стать королем, чтоб во главе стола, чтобы в другой комнате бузила дюжина детишек, а когда жена принесет чай с беконом и, может даже, яичницу, чтобы спросила: ваше ловкачество, вам любезна ли трапеза, не прикажете ли еще чашечку чая и ломтик лимона. Да разве станет он, ковыляющий по этим ступенькам, когда-нибудь королем. Лакомый ломтик лимона — щ-щас. Муж и жена — размечтался. Еще отца и сына вспомни.

На полутемной площадке, в тусклых отблесках подслеповатой лампочки с пролета ниже этажом, Сэмюэль С стоял перед своей дверью — снизу пятна пинков, сверху зацепы царапин. За ней — посылка от Господа, сказавшего на последнем собрании совета старейшин: что, аксакалы, испытаем сегодня стабильность сексуальной аскезы Сэмюэля С. Посредством смазливой сучки. Которая предложит Сэму перепихон без обычных отягчающих обязательств. Под доброй дозой дарового кофе. Если Сэм останется неколебим, она приберет в квартире и вымоет посуду. Если его и это не проймет, она выстирает, накрахмалит и отгладит чертову кучу пахучих наволочек, а также подаст глазунью из двух яиц и сосиски, шкварчащие среди шинкованной капусты. Наши диетологи считают, что его желудок справится с таким сочетанием, а если и тогда Сэм на нее не вскочит, мы зашлем ангела, который примет его в послушники, сведет на курсы переподготовки, а после проведем по его кандидатуре голосование и изберем в старшие помощники младшего кассира с присвоением титула «Святой Сумасброд Сэм, Самосвихнутый Сластострадалец Снулый».