Всякое сбывающееся предсказание духов закрепощает его жалкую душу в область этого учения, а всякое несбывшееся, обман, ложь рассматривается как испытание, как особого рода искус для более вящего усовершенствования неофита на пути духовного следования.
Но как только человек утрачивает возможность бороться с внешним течением, духи, или непосредственно сами, или через людей, вводят его в область оккультизма, где перед ним открываются более широкие, более возвышенные горизонты.
Здесь развертывается новая форма деятельности: адепт приобретает способность властвовать сначала над низшими, а потом и над «высшими» духами.
Ранее он последним молился, теперь он будет им приказывать.
Ранее он имел дело только с отошедшими, с умершими, теперь он может властвовать и воплощенными духами и всеми силами природы.
И для того, чтобы не особенно ясно указывать человеку на его окончательное падение, дух тьмы вводит его в благодетельную область оккультизма – в белую магию, посредством знания которой вновь испеченный маг может, если пожелает, делать только лишь добро, по своей собственной воле, по своему собственному желанию и по своей самочинности.
Венцом оккультных доктрин следует назвать теософию, которая, трактуя о целом ряде перевоплощений человеческих существ все в новые и в новые особи, до тех пор пока каждая душа совершенно не очистится от греха, довольно неприкровенно отрицает Божественность Христа, значение Его искупительной жертвы за человеческий грех, сравнивает Его с Буддой, Магометом, Пифагором, Моисеем и таким образом окончательно вырывает из человеческой души самую главную, самую мощную, самую твердую ее опору.
И нетрудно представить себе весь ужас, весь трагизм той души, которая в одно прекрасное время увидит в этой области один только лишь сплошной обман.
О, гибель ее предусмотрена!
Спириты и оккультисты любят особенно подчеркивать то, что среди них нет самоубийц.
Что спиритизм, в особенности, навсегда излечивает от самоубийства.
Это неправда.
За короткий промежуток времени мне лично пришлось наблюдать до пяти случаев самоубийства спиритов и оккультистов, среди которых можно встретить такие имена, как бывший председатель петербургского спиритического кружка О.Ю. Стано, а затем – запутавшийся в дебрях спиритизма и оккультизма бывший монах московского Чудова монастыря В.Э. Якуничев…
Вот обычная схема жизни современного человека, и человека, к сожалению, интеллигентного.
Но не следует упускать из виду, что такие этапы человеческой жизни были всегда и везде.
Самым ярким примером в этом направлении может быть жизнь библейского царя Саула.
Жил человек в строгом исполнении воли Божественного Промыслителя, и все вокруг него дышало обилием благословения.
Уклонился человек от Божественной правды, и Дух Господень оставил его.
В мучительной тревоге, как человек, потерявший ярко горящий маяк веры, Саул, потерявший нормальный путь, стал бросаться то туда, то сюда и в конце-концов обратился к Аэндорской волшебнице…
И это последнее привело его к самоубийству.
Так умер Саул за свое беззаконие, которое он сделал пред Господом, за то, что не соблюл слова Господня и обратился к волшебнице с вопросом, а не взыскал Господа. [За то] Он и умертвил его, и передал царство Давиду, сыну Иессееву (1 Пар. 10, 13–14), – говорят страницы Библии.
Но библейская история богата миллионами примеров, где люди, потерявшие сами себя, возвращались к правде, обращаясь к форме своих первобытных отношений к Господу Богу и к жизни.
«Да, – скажут нам, – но то была своя эпоха и люди своего века, а что нужно делать нам, людям нашей эпохи?»
Я на этот вопрос хотел бы ответить примерами из жизни простого народа, который, как бесхитростное дитя природы, разрешает свои больные вопросы самым примитивным, бесхитростным и, в то же время, самым верным путем.
Я хочу указать на то, как болезнь века излечивает наш простой русский мужичок.
Болезнь духа, неврастения, истерия и все другие виды нервной, больной психической природы человека далеко не есть достояние только лишь одной интеллигенции.
Разница только в том, что мы, интеллигенты, лечим эту болезнь, явившуюся результатом сутолоки жизни, тем, что удаляемся для излечения тоже в сутолоку жизни, а у неинтеллигентного человека свои методы.
Попытайтесь спросить, откройте душу каждого интеллигента, отправляющегося для излечения своего недуга на Кавказ, в Крым, на Ривьеру, в санаторий, на дачу, на кумыс, что его вымучило и чего ему хочется.
Он вам ответит: «Устал, измучился, изо дня в день, как заведенная машина… погоня за деньгами, за положением… стремление не стать ниже своего собрата… нехватки, недостатки… отсутствие возможности хоть на минуту остаться самим с собой… дети, нестроение в семье, полная неудовлетворенность у всех и каждого… ох, как я устал…»
Спросите теперь изнервничавшегося мужичка нашей деревни, и он точь-в-точь скажет то же, что сказал интеллигент.
Та же нужда, та же нищета, та же погоня за лучшим, та же издерганность и то же патетическое: «Устал, барин, пра-слово, устал».
Но посмотрите, как разрешает этот вопрос одинаково думающая и страдающая с интеллигентом сермяжная мужицкая душа.
Если бы чуткая наблюдательная душа посмотрела летом на наши большие шоссейные дороги, то какую трогательную и вместе с тем чудную картину увидала бы она.
В то время, когда наш интеллигент отправляется на заграничные и русские курорты, на дачи, на теплые моря, наша серая, уставшая от непосильных работ и переживаний Русь протаптывает тысячеверстные, по бокам шоссейных дорог, гладкие, как отполированная сталь, тропочки.
И идет эта истовая Россия на поклонение к русским святыням, к мощам, в Троицкую Лавру, к Киево-Печерским угодникам, к Серафиму Саровскому, к Иосафу Белгородскому, в Оптину пустынь, в Шамордин монастырь.
В святую тишину благодатных обителей.
К праведным старцам.
Чтобы отдохнуть в этой святой тишине, чтобы свое горе, печаль оставить у святых печальников православного верующего люда.
Время бурлачества миновало.
Но когда я вижу эти серые пыльные лица, облитые потом впавшие щеки; когда перед моими глазами движется эта темная лапотная Русь с узлами и котомками за плечами, в которых, думается, не столько добра, нужного для пешехода, сколько горя народного, тоски беспредельной, муки мученической, нужды, нищеты, бабьей доли сиротской, болезней неизлечимых да надрывающегося терпения, – мне вспоминаются слова нашего поэта-народника H.A. Некрасова:
Волга, Волга, весной многоводной
Ты не так заливаешь поля,
Как великой скорбью народной
Переполнена наша земля…
Стоит только побывать в конечных пунктах этих мужицких летних этапов, у кельи того или другого старца, у мощей того или другого угодника; стоит лишь только прислушаться к глубоким стонам – вздохам этой преклоняющейся серой массы, чтобы постигнуть и пережить тяжесть тех скорбей, которые приносит простой люд к великим православным святыням.
Эти вздохи у раки великого Саровского угодника в одно из моих первых путешествий туда почему-то напомнили мне тот легендарный стон земли, который был слышен в великий момент Мамаева побоища на Куликовской битве, освободившей Святую Русь от нещадного ига татарского.
И здесь я видел, как после этих глубоких вздохов, сошедшихся с разных концов нашей страны простых бесхитростных детей земли, после их бессвязных, пожалуй, даже бессмысленных лепетаний, вроде: «Господи, Мать Пресвятая Богородица, Серафим Саровский… батюшка ты наш… преподобненький… ох, Господи», – эти люди вставали освобожденные от другого Мамая – от современной тоски сердечной, беспредельной, бесконечной печали, от давящей душу, сердце и изможденные плечи нужды.