Несчастные родители!..

Как многие из них в наше мучительное лихолетие живут двойным страданием.

Сначала – предчувствуя надвигающуюся грозу. Опасаясь каждую минуту за безумный поступок своего сына, своей дочери.

Как много матерей и отцов, выждав возвращения их сына или дочери, когда они улягутся спать, как мелкие воришки, унижаясь, забыв свой возраст, свое положение, обшаривают карманы своих любимцев, перечитывают их письма, записки: в первом случае – в надежде своевременно убрать яд или револьвер, а во втором – чтобы проследить за состоянием духовной жизни своего детища.

Как жаль эти несчастных, отдавших своим детям и лучшую жизнь, и лучшие годы, и цель всего своего существования, когда они с каким-то болезненным, скорее скорбным подобострастием, как будто боясь обидеть, оскорбить своей любовью, своей заботливостью своего уходящего из дома ребенка, спрашивают его:

– Ты, Петенька, далеко?..

– Ты, Сонечка, скоро придешь?..

И когда не знающие еще силы этой мучительной любви, страдальческой, мученической, родительской любви, сын или дочь, увлекшись товарищеской беседой, веселой пирушкой, запаздывают обычным возвращением домой, – с известного момента в сердцах мучеников-родителей вспыхивает тревожное беспокойство и, разрастаясь до мучительного состояния, до болезненной тревоги, вымученных и жизнью, и возрастом сердец, повергает их на колени к обильной горючими слезами тихой молитве в своих спальнях, в своих кабинетах – за целостность своих отсутствующих детей:

– Господи! Спаси его (или ее); вразуми, сохрани, сбереги! – шепчут пересохшие губы, и в то же время эти страдальцы прислушиваются к каждому шороху, к каждому стуку, к каждому шагу проходящих под окнами людей: «Не Петенька ли, не Сонечка ли возвращаются домой?..»

И все это делается под тщательным прикрытием от тех, кто доставляет им эти страдания, дабы не обидеть Петеньку, не оскорбить Сонечку, и этим самым не ускорить устрашающей их катастрофы; не переполнить ту, какую-то непонятную им, родителям, чашу психических настроений в их молодых сердцах, которая мгновенно может превратить эти любимые существа в бездыханные трупы.

Это первый период родительского страдания, а за ним идет второй, когда ожидаемая катастрофа рано или поздно предстанет перед глазами обезумевших от ужаса и горя стариков.

Я никогда не забуду известных мне 70-летних мужа и жену.

Он – бывший военный врач.

В течение многих лет перекочевывал в малообеспеченной, тяжелой по труду обязанности армейского врача из города в город, отдавая с женой весь свой труд, всю свою жизнь, всю свою любовь, все свои заботы своему единственному Митеньке, от которого они ждали только лишь одного – его личной счастливой жизни.

Самим старикам ничего не нужно было.

Их двое, у них пенсия, которая обеспечивала им и теплый угол, и кусок хлеба.

Вырос Митенька.

Вышел доктором.

Старики наверху блаженства.

Честный, хороший, красивый, жизнерадостный, жизнедеятельный, работоспособный.

Вдруг на пути молодого человека подвертывается женщина, много старше Митеньки, замужняя, с четырьмя детьми.

Митенька увлекся.

Напрасно предупреждали родители.

Напрасно, как старая горлица, любовным воркованием в долгие зимние ночи предостерегала сына мать от грозящей опасности.

Напрасно спокойно, серьезно, рассудочно, как с молодым другом, обсуждая этот вопрос, указывал на невыгоду рокового сближения увлекшемуся юноше седовласый старик-отец.

Ничего не помогло.

Устроили развод, поженились.

«Она ему в матери годится», – говорили те, кто видел эту современную нескладную пару у брачного аналоя.

Прошло три-четыре года; до стариков стали доходить слухи, что их Митенька, переехав после брака в небольшой провинциальный город, несчастлив с избранницей своего сердца.

Адский характер, дикая, безумная ревность старого человека к молодому, почти ребенку, мужу.

Скоро слухи перешли в живые факты.

Митенька, потеряв душевное равновесие, несколько раз убегал от своей новой семьи то в лечебницу для неврастеников, то в санаторий для психических больных.

Наконец приехал опять в Петербург, вместо отца и матери – к старой знакомой его родителей, и заявил ей, что на этот раз он решил прервать свою неудачно сложившуюся жизнь, прося ее взять на себя миссию помочь пережить старикам тяжелое горе.

Заметалась бедная женщина.

Безумно жаль стариков и невыносимо жаль молодую, безвременно погибающую жизнь.

Стала уговаривать его, умолять, упрашивать; наконец, повезла его к старикам-родителям, втихомолку предупредив их о грозящей опасности.

Не нужно говорить, как отнеслись к этому надвигающемуся горю старики.

Но любовь к ребенку заставила позабыть все, они превратились в одно сплошное внимание.

Они в течение этих страшных суток во время его пребывания у них, казалось, всей силой своей любви, всей силой своего внимания, своей задушевности старались воскресить сердце несчастного.

И он как будто поддался, как будто забыл свою ужасную затею.

Наступил вечер, он вместе с ними, как прежде бывало, сидел за столом вечернего чая, шутил, смеялся.

Затем около 11 часов вечера отец надел на него свой халат и, как малого ребенка, уложил в постель.

Сел у его кровати, начал вести с ним беседу об отвлеченных предметах, а чтобы Митя крепко и быстро заснул, положил ему на голову холодный компресс.

Недолго лежал взрослый ребенок.

– Папа, перемени мне, пожалуйста, компресс.

Старик бережно снял с горячего лба дорогого детища мокрую салфетку, поцеловал его в лоб и пошел в ванную, чтобы смочить ее.

Вернулся, но… Митеньки в постели не было.

Стал искать его по комнатам; туда-сюда – Митеньки нет.

Бросился в кухню, прислуга говорит, что молодой барин в одном халате вышел на черную лестницу и побежал вниз.

Задрожали старческие ноги; что-то крикнул жене, бросился за сыном вниз.

Выбежал во двор.

Пробежал одни ворота… другие… у третьих встречает дворника.

– Кормилец, не видал ли сейчас барина в халате?

– Да как же, ваше превосходительство, – задыхаясь и испуганно проговорил дворник. – Сейчас они изволили в третьих воротах застрелиться.

– Как?..

И обезумевший старик без чувств повалился у горячего еще трупа своего сына, которого окутывал нерассеявшийся дым револьверного выстрела.

Что было потом с матерью, с ним – говорить не нужно…

Да! Это один из мучительных ужасов нашего времени.

Это та кара Всемогущего Бога, которая является ответом на все безумства жизни нашего века, которые попирают все высокое, чистое, светлое, идейное, Божеское…

Но что ужаснее всего – изгнана из жизни святая тишина.

Изгнана, несомненно, умышленно князем мира сего, духом тьмы. Со своим уходом лишила она человечество драгоценной возможности под ее святым покровом вдумываться в жизненные явления, анализировать, взвешивать их, отмечать положительные и отрицательные стороны; проводить аналогии между настоящим и минувшим и, несомненно, видеть то, что открыло бы человеку глаза на ужасную действительность.

Заставила бы его задуматься и, почем знать, быть может, изменить весь образ своей личной жизни.

Но врагу рода человеческого это невыгодно.

И вот театры, спорт, скачки, игорные дома, дома терпимости, газеты, журналы, автомобили, новейшие философские системы, моды, разнообразные культы, нервирующие известия о войне, биржевой ажиотаж, гипнотизм, спиритизм, оккультизм, беспрерывная хроника всевозможных событий, вроде убийств, грабежей, самоубийств, – все это настолько отвлекает человека от больных вопросов окружающей жизни, что в миллионах самых мучительных, самых ужасных явлений в наше время и доброго человека, и мыслящего, и религиозного, и нравственного, и образованного, и честолюбца, и труженика, и лентяя, и порочного, и богатого, и бедного, и мирного поселялина, и крупного богача отстраняет от возможности задуматься над всем этим и ужаснуться…