– Простите, это больше не повторится. – И Анни Мозерша поспешила прочь.
А Роман Монфор мрачно посмотрел ей вслед и только после обернулся и поприветствовал сына. Я не расслышала, что именно Монфору-старшему сказал Бен, но, судя по тому, что его лицо осталось мрачным, особой радости ему это не доставило. Вместо сердечных объятий папочка лишь хлопнул Бена по плечу, а Бен последовал его примеру. В следующую минуту вены на лбу владельца отеля снова набухли, и Роман Монфор опять взорвался от ярости – на этот раз оттого, что он обнаружил на вертящейся наружной двери отпечатки жирных пальцев (примерно на уровне пальцев рук низкорослого девятилетнего ребёнка, заметим в скобках).
Судя по всему, его сыну такого рода общение было не в новинку. Во всяком случае, он и глазом не моргнул, услышав гневную тираду своего отца. А вот двое гостиничных посыльных, непривычных к разносам Романа Скандалиста, по-видимому, напугались до смерти и наперегонки побежали за тряпкой.
Стоя за конторкой регистрации в чёрном форменном пиджаке, Бен выглядел старше, чем сегодня днём, когда мы познакомились. И косого пробора у него тоже не было, насколько я помню. Вежливо улыбаясь, он протянул Маре Маттеус ключи от её номера.
Эпоха цифровых технологий и магнитных карточек ещё не добралась до Замка в облаках. Точнее, в вопросах, касающихся ключей и замков, отель прочно застрял в девятнадцатом веке. Некоторые постояльцы находили это устаревшим и возмущались, однако большинство наших гостей считали, что вычурные кованые ключи с подвешенными к ним тяжёлыми золотыми кистями были частью тщательно продуманной ностальгической концепции гостиничного интерьера.
– Позвольте, я провожу вас в ваш номер. Я хотел бы лично убедиться в том, что всё в нём устроено согласно вашим пожеланиям, – просюсюкал Роман Монфор и цапнул со стойки ключ прежде, чем весьма привлекательная Мара Маттеус протянула к нему руку. – Этот – как его там? – Якоб позаботится о вашем багаже.
Как-его-там-Якоба на самом деле звали Яромир. И сейчас он, одетый в униформу швейцара, в цилиндре и расшитой галунами ливрее, являл собой весьма впечатляющее зрелище. Он переносил это стоически, но я знала, что маскарадный костюм ему не по душе: за предыдущие два дня он не упустил ни единого случая пожаловаться на судьбу. Мои знания чешского языка за последнее время сильно расширились, причём я сомневаюсь, что их можно было найти в языковых учебниках. Кроме того, я выучила по-чешски прекрасное предложение: «Я завхоз, а не директор цирка, чёрт бы их всех побрал!» Вообще-то Йонасу и Нико, приехавшим в отель подработать на праздниках из того же гостиничного колледжа в Лозанне, что и Гортензия и её девицы, приходилось ещё хуже. Они щеголяли в форме посыльных: в курточках до талии, расшитых теми же галунами, и идиотских круглых шапочках, напоминающих крышки шляпных коробок. Однако тот факт, что Йонасу и Нико приходилось ещё хуже, Яромира не утешал.
Только когда я напомнила ему, что такой шикарный швейцар просто обязан получать много чаевых, Яромир немного успокоился. Наверное, поэтому, завидев меня, он прикоснулся пальцем к полям шляпы и подмигнул, волоча тележку с багажом к служебному лифту.
Вообще-то в «Шато Жанвье» уже давно не было ни посыльных, ни швейцаров, ни мальчиков-лифтёров. По приезде гостей в отель дежурный на стойке регистрации приветствовал их и разбирался с багажом. Однако на рождественские праздники, когда в отеле собирались сливки общества, по традиции эти должности вместе со старой униформой, пахнущей нафталином, вновь извлекались на свет божий.
Несколько недель назад, когда я ещё работала в прачечной, я помогала Павлу доставать из чехлов и приводить в порядок тяжёлые, расшитые золотыми галунами ливреи из грубошёрстного сукна, которые могли бы стать гордостью любого музея. Мы отпаривали их и полировали латунные пуговицы. В процессе я выучила арию «К милой невесте скромной прошу вас поспешить» из оперы Моцарта «Дон Жуан», а также очаровательное слово «эполет» – так назывались нашитые на ливреи наплечники из золотого галуна. Слово это мне ужасно нравилось, и я ждала случая, когда можно будет непринуждённо ввернуть его в разговор.
Когда решётка старинного лифта со скрипом и лязганьем захлопнулась, увозя наверх Романа Монфора, Мару Маттеус и прекрасно воспитанных собачек, по холлу прошелестел общий вздох облегчения, а я наконец-то смогла выглянуть из своего убежища.
Месье Роше подмигнул мне поверх очков, восседавших на его носу.
– Если собаки не заливаются лаем и не преследуют кошку, я ничего против них не имею, – заметил он. – Только жалко, что после собак снег… скажем так, уже не белоснежный.
Я хихикнула:
– Это точно! Это было первое, что мне рассказывала мама, когда шёл снег: «Не лезь туда, где он жёлтый!» Но у нас дома, на равнине, снег всё равно долго не лежит.
Взгляд месье Роше засветился сочувствием.
– Особенно на Рождество, – добавила я. – На Рождество у нас всегда идёт дождь.
– Какой кошмар! Ещё один марципановый трюфель, юная леди? – В качестве утешительного приза за бесснежное детство месье Роше протянул мне серебряную вазочку с конфетами, шоколадная глазурь которых, по мнению гостиничной кондитерши мадам Клео, была недостаточно совершенна и поэтому их невозможно было предложить гостям.
– Да, спасибо, но это уж точно последний!
Я с наслаждением закрыла глаза, ощущая, как шоколад тает на языке. Какое счастье, что кондитерша оказалась законченной перфекционисткой, и какая удача, что все недостаточно совершенные образцы её творчества доставались служащим! К примеру, кусочек апельсиновой цедры, выглядывавший из глазури, считался веским поводом забраковать птифур. А однажды она отослала обратно на кухню целый противень эклеров. Знаете почему? Потому что, по её мнению, они слишком походили на… пенисы.
– Ну что, твой первый рабочий день в качестве няни выдался таким ужасным, как ты и воображала? – осведомился месье Роше.
– Он затмил мои худшие предположения. – Я драматически закатила глаза. – А ведь детей было только двое. Но с завтрашнего дня рядом со мной будет настоящая воспитательница, которая наверняка будет знать, что делать, если дети убегают с детской площадки и бросаются под машину, вместо того чтобы лепить снеговика…
С воспитателями в «Шато Жанвье» дело обстояло примерно так же, как со швейцарами и посыльными, – в любое другое время года услуги воспитателя здесь не предлагались. Конечно, за исключением случаев, когда кто-то заранее запрашивал услуги няни. Тогда владельцы отеля лезли из кожи вон, но в итоге добывали няню. Однако на рождественских каникулах из ближайшего городка в отель ежедневно приезжала воспитательница, официально развлекавшая всех юных гостей (до двенадцати лет) с девяти утра до шестнадцати тридцати. А в этом году ей ассистировала ещё и я, талантливая практикантка, обожающая детей.
– Хм-м! – Ни в чьих устах «хм-м» не звучало столь очаровательно, как в устах месье Роше. Ни тени осуждения или сомнения, одно лишь искреннее участие и поддержка. – В такую погоду завтра вам, вероятно, так или иначе придётся остаться в здании. Кстати, при необходимости игровая комната запирается на ключ. Ключ лежит внутри, на притолоке, на случай, если кто-то захочет удрать.
– Или прорваться внутрь, – продолжила я, вспомнив о Доне Буркхардте-младшем.
В единодушном молчании мы прихлёбывали капучино, который я принесла с собой. За разговорами он, к сожалению, успел почти остыть, но кофе в отеле был настолько хорош, что его можно было пить даже холодным.
Я чувствовала, как напряжение и нервозность уступают место спокойствию.
Консьерж месье Роше действовал на меня успокаивающе, как бальзам на душу. Понятия не имею, как это ему удавалось, но в его присутствии я становилась увереннее и спокойнее. Конечно, мои проблемы при этом никуда не девались, но словно бы уменьшались в размерах. Вот и сейчас ссора с Гортензией и утреннее пихание локтями в душе показались мне мелочами – такими, что я даже не рассказала о них месье Роше.
