Впрочем, в тот день я немного успокоилась, ведь из речей взрослых я узнала, что Тимотео скоро покинет наш скромный домик и улетит назад в Италию. Искренне порадовалась и, была бы возможность, я бы ему вслед платочком поразмахивала, но, чего нет, того нет. Однако я на свою беду расслабилась, хотя, с другой стороны, я бы все равно ничего поделать бы не смогла, но обо всем по порядку. Думаю, любой мог понять, что я видела и слышала реальность только тогда, когда Тсуна не спала, но влиять на нее или говорить с ней я не могла. Вот и в тот день, наблюдая за ее привычным распорядком дня завтрак-игры-обед-игры-ужин-сказка-спать, вернее пока только завтрак-игра, я была спокойна. Плохо стало, когда на ребенка вновь накинулась выпущенная в наш внутренний дворик соседская болонка, которая не просто накинулась на девочку, но и вцепилась ей в ногу. Судя по тому, как по ее ноге потекла кровь, а она отчаянно закричала, боль была адская, а потом… я не знаю, как так получилось. Я хотела ее исцелить и утешить, а желанием Тсуны было избавиться от боли, защититься. Собачонку откинула волна рыжеватого пламени, а ранка от укуса запеклась.
На крик боли и страха прибежал Иемицу и Тимотео, они успели заметить отсветы гаснущего пламени и повели себя странно. Если отец Тсуны замер, так и не кинувшись успокаивать свою дочь, то вот старик времени не терял. Быстро подскочив к девочке, он подхватил ее на руки, от неожиданности малышка замолчала и перевела на него глаза, в которых все расплывалось из-за слез. Однако, даже таким зрением я успела заметить, как указательный палец Тимотео загорелся очень похожим по цвету с примененным нами ранее огоньком, а после он ткнул им Тсуне в лоб. Первая мысль — зачем? А вот второй уже не было, возникло ощущение, что наши с Тсуной души окружил барьер из очень и очень плотной субстанции, похожей на рыжеватое стекло и он стал стремительно сужаться. Паника, вот что ощутила я. Все барьеры, что столько времени сдерживали мои эмоции, рухнули и меня затопил животный страх. Внезапно пришло понимание, что ни я, ни Тсуна поодиночке не выживем. Удача отвернулась от нас, осталась только вера и надежда на лучшее.
Продолжение следует…
========== Глава 3. Больница ==========
Я не знаю, что происходило в это время снаружи, но внутри… стенки нашей клетки стремительно сужались, буквально вплющивая нас с Тсуной в друг друга. Боль и ощущение беспомощности, накатывающая волнами паника — вот что испытывали мы обе. В какой-то момент все смешалось и мы, ведомые инстинктами, рванули навстречу друг другу, и без того истонченная моими бесконечными попытками преграда начала трескаться и… и исчезла совсем, краткий миг облегчения, а после наши чувства и воспоминания стали смешиваться, резонируя и усиливаясь, а барьер решил сделать последний рывок и скачкообразно уменьшился, не давая времени на плавное слияние. Правда, после я ощутила, что что-то пошло не так и стенки барьера хрустнули, однако они выдержали, лишь чуть-чуть прогнулись, поэтому меня окружал не куб, а бочкообразное нечто. Хотя на прочности образования это никак не сказалось.
Впрочем, невозможность понять кто я, сестра двух братьев-близнецов или Тсунаеши, волновала меня в последнюю очередь. Ощущение от сковавшего меня барьера были хуже, чем в метро в час пик или маршрутке-малолитражке, что едет раз в день из города в ближайший поселок. Этот барьер явно не был рассчитан на две души и должен был сковать, не позволяя развиваться, одну-единственную, а тут такой нежданчик, у ребенка оказалось их несколько. Плюс еще его стенки обжигали то холодом, то нестерпимым жаром, сознание стало меркнуть, как и попытки сопротивления. Однако что-то внутри меня воспротивилось самому простому решению моей проблемы, где-то в глубине моей еще недослившейся сущности разгоралось Пламя, очень похожее на то, что не так давно вызвали мы, дабы отпугнуть соседскую собачонку.
Сильное, необузданное, оно пропитывалось моей болью и паникой, чтобы достигнув критической отметки, рвануть в разные стороны, стараясь уничтожить угрозу нашему существованию. Нахлынуло на стенки, по которым пробежалась сеть тоненьких трещин, и вернулась назад, чтобы через пару секунд опять повторить попытку. И так раз за разом, становясь все слабее и выдыхаясь, но и барьер был уже слаб. Последний удар, и он с тихим звоном оседает осколками на пол, а Пламя возвращается назад, постепенно затухая и оставляя после себя ощущение тепла в районе солнечного сплетения. Ну, а я ощущаю дикое облегчение и проваливаюсь в ставшую уже привычной темноту, понимая, что так надо и так правильно.
Не знаю, сколько я пробыла в ней в этот раз, но проснулась я в больнице, в окружении пиликающих приборов и дикой слабостью в теле. Стоп, теле? Не веря в происходящее, резко принимаю сидячее положение, точнее, пытаюсь принять. Неудачно, тело пронзает импульсом боли, что убеждает меня в реальности происходящего, а стоящие вокруг приборы начинают надрывно пищать. Головная боль нарастает и вот в палату вбегает целая куча людей в белых халатах. Кто-то из них что-то мне колет, и я опять соскальзываю в спасительное забытье.
Следующее мое пробуждение было уже более легким. Тело было слабым и неудобным, как будто я надела одежку на пару размеров меньше, но в целом, состояние было терпимым. Особенно радовало еще и то, что теперь я точно знала кто я. Имя Савада Тсунаеши стало родным, как и ее мать, а вот отец… мы обе к нему относились предвзято, вот и получилось, что Иемицу оказался в пролете и объединенное я воспринимало его, как постороннего дядьку, не более. Это ту часть меня, что раньше была Тсуной, ни капельки не расстраивало, ведь последний год он стал появляться все реже и реже, так что в последний его приезд дите само было неуверенно в том, что правильно помнит черты лица своего бати.
— Тсу-чан! — в распахнувшиеся двери палаты влетела мама, да? Я уже не воспринимала ее по-другому, это была именно моя мама. Она заплакала и обняла мое обессиленное тельце, продолжая бормотать. — Тсу-чан, теперь все будет хорошо.
— Ка-чан, я тебя люблю, — обнимаю ее и говорю те слова, что давным-давно хотела сказать одна из моих частей. Впрочем, я внезапно поняла, что это глупо делить себя на какие-то части, их больше нет, а есть я, носящая имя Савада Тсунаеши. — Очень-очень сильно!
— Тсу-чан? — удивилась, отстраняясь ка-чан, а после счастливо разулыбалась и обняла меня еще крепче. — Я тоже тебя очень и очень люблю!
— Ка-чан, а то-сан приедет? — я не знаю сколько мы просидели обнявшись, но стоило Нане отстраниться, как я задала волнующий меня вопрос. Что-то внутри меня уверенно говорило, что ему лучше не знать, что техника не сработала, пусть лучше считает, что я просто заболела, но барьер не был разрушен. Я верила этому голосу, но единственным источником информации была именно мама. Не бог весь что, но все-таки…
— Нет, извини, Тсу-чан, у него много работы, но он передавал тебе… — дальше я уже не слушала и просто кивала, искренне радуясь, что у меня появилось время привыкнуть к телу, а главное придумать, как жить дальше, ведь возможности вернуться у меня нет. — …хорошо? — донеслось до меня, и, выплыв из своих далеко не радужных мыслей, я наткнулась на заботливый взгляд Наны.
— Угу, ка-чан, я хочу спать, — не помню, что она мне говорила, но железобетонная уверенность, что мама никогда не сделает мне ничего плохого, заставляет меня согласиться не раздумывая.
— Ой, точно! Прости, Тсу-чан, — только сейчас, смотря на засуетившуюся вокруг меня Нану, помогающую лечь поудобней и подтыкающая углы одеяла, я поняла, что не соврала, я и правда хотела спать. — Отдыхай… — ее голос становится тихим, так что я скорее угадываю по губам ее следующие слова, чем по-настоящему их слышу, — …и не волнуйся, я ему ничего не скажу, Дон не узнает.