Дереку что, не нравилось, конечно.

Сейчас он уже спал, являя собой классический образец любовника, который после соития отрубается минут на двадцать, проваливаясь в благодатный сон. И Стайлз, как обычно, оставался предоставлен сам себе, что, конечно, давало ему еще больше поводов размышлять. Задумываться. И делать выводы. Каждый раз, сука, разные.

И начинал он, конечно же, анализировать с самого начала, с той секунды, когда сойдя с трапа самолета, втянув ноздрями прохладный воздух чужого штата, не вспоминая наставлений своего психолога – не отказываться от помощи, смешно и гордо не принял предложенного гостеприимства своего попутчика, спасителя и молчаливого друга, нырнув в первое же такси и уехав в гостиницу.

Он проклинал свой болтливый язык, выдавший тайну, одну на двоих с Питером, и, что уж теперь, теперь посвященную в нее и Дерека, словно всем парням с фамилией Хейл позволено было вникать во все передряги жизни Стайлза Стилински.

Дерек, умничка, его от побега удерживать не стал, словно понял – напрасно. Махнул рукой, успев назвать таксисту адрес недорогого отеля в своем районе и, строго нахмурившись, приказать немедленно ему оттуда позвонить. Этим заботу свою ограничил, или же Стайлзу просто хотелось в это верить. Но даже так, всего лишь парой фраз успел убедить убегавшего от него Стилински в том, что он рядом, словно и не размыкали они соприкасавшихся всю дорогу в самолете плеч.

И все же одиночество, как только устроился Стайлз в отельном номере на ночлег, оно накатило сразу же, сильно и мощно, гигантской волной; и стало страшно, тоскливо, плохо.

Впрочем, к одиночеству весьма особого сорта Стайлз уже привык. Лет с тринадцати, когда осознал про себя одну вещь – он не такой, как мальчики в его классе. Не сыскалось друга, похожего на него и в параллельных, и в колледже, и даже на улице их маленького городка. И он вынужденно привык быть одиноким, уже не особо страдая этим годам к шестнадцати, когда, сжав волю в кулак, признался отцу, что гей и через месяц сбежал из дома терять девственность к огням развеселого “Вавилона”.

Оно, это одиночество, все еще было с ним, даже когда появился Питер Хейл, которого сейчас рядом не было. Не потому, что Стайлз его бросил, а из-за проклятых тысяча четырёхсот миль, разделивших их физически так страшно и реально, что Стилински теперь немного терялся: хотел его ненавидеть, но почему-то уже не мог именно из-за количества нулей в расстоянии, их разделившего. Словно растворилась вся ненависть, исчезла в разряженной атмосфере, как исчезает след от летящего самолета в небе. Осталось лишь чувство осознанно выбранного одиночества, больше похожего на добровольную изоляцию.

Эти чувства не очень успешно разбавлял Дерек плохо замаскированной заботой. Стайлз принял руку помощи лишь раз, и она ограничилась помощью в поиске небольшой квартиры. Дальше он хотел сам. Но раскис, как девчонка, прожив в огромном пустом лофте неделю и вскоре стыдно, банально, предсказуемо затосковал по хорошему крепкому херу.

Привыкнув к известной регулярности, пережив почти полгода воздержания по медицинским показаниям, теперь – физически полностью восстановившийся, он хотел заполнить пустоту внутри твердой и горячей плотью. Мечтал о члене по вечерам, когда уже отчеты были готовы и отосланы работодателям. Мечтал так, что даже было уже не стыдно представлять себя скачущим сверху на любовнике во весь опор, с трясущимися гениталиями, перекошенным от напряжения лицом и пляшущей на животе партнера затвердевшей от спазма мошонкой.

Любовника было взять неоткуда. Откровенно боясь толпы и больших скоплений народа, он устроился аналитиком в фирму, где ему позволили работать дистанционно. Изредка бегал в кофейню напротив дома, пряча красивые свои глаза под капюшоном бывалой худи, ни разу не дав себе шанса пофлиртовать хотя бы с баристой.

Все они – бариста, его клиенты, мимо проходящие прохожие, которых успевал встречать на своем пути Стайлз, были чужаками, незнакомцами, отчего-то внушавшими если не страх, то какое-то неопределенное чувство опасности. Ничего ужасного, конечно, в пареньке одного со Стайлзом возраста, на самом деле не было, когда тот мило и немного застенчиво поглядывал из-под своих очков на спешащего симпатичного парня в красной худи, но Стайлз отводил глаза в сторону, не замечая, как обжигающий через картон напиток жжет пальцы. Никаких сторонних пареньков не хотелось, а лицо того парня, с которым Стайлз вот уже который вечер занимался убойной мысленной еблей, было спасительно размыто до неузнаваемости. Зато придуманный член его был хорош, а большего и не требовалось.

С Дереком они встречались нечасто. Нечасто – по инициативе Стайлза. Он не хотел, чтобы бывший любовник и не случившийся друг увидел его разочарование, его растерянность и отчетливое чувство явной нелюбви к прохладе Массачусетса. Но в заведенном распорядке, устоявшемуся спустя месяц, видел что-то стабильное и безопасное, поэтому трусливо не спешил ничего менять: страдал бессонницей по ночам, строчил отчеты, получая приличные деньги, и яростно мастурбировал дважды в день.

Тогда и случился тот благотворительный вечер, уже не такой травмоопасный, а вполне спокойный и респектабельный.

Дерек вытащил Стайлза туда почти насильно – “Ты должен куда-то выйти, пересилить себя и показать нос из норы! И не надо мне говорить, что терапевт из центра не советовал тебе сделать того же самого!”.

Народу было немного, все было камерно. Гости чинно прохаживались по залам, совершая нужные знакомства; посверкивали бриллианты в сережках дам, а кое-где и в запонках, а Стайлз с удивлением слушал, не отдаляясь намного от своего провожатого – Дерека, как к нему обращаются очень... знакомо.

“Мистер Хейл”.

А не могли бы вы, мистер Хейл...

А как ваши разработки, мистер Хейл...

Вы знаете, что ваша лаборатория считается лучшей на побережье и очень перспективна...

Мистер Хейл был ослепителен.

Стайлз, с некоторым сомнением оглядывая свою зафраченную фигуру в зеркале, вдруг отметил, вглядевшись в своего бывшего бывшего парня, как он в своем фраке красив. Как... богоподобен.

Невероятно зеркальными, хвойно-дымчатыми радужками, в которых отражалась толпа и он, потерянный среди незнакомцев, талантливый юный аналитик Стайлз Стилински.

Знакомое сочетание звуков родной фамилии рождало странные аналогии, и Стайлз закрывал глаза, просто слушая. Он, сбившись со счета выпитым бокалам шампанского, наваливался по-хозяйски на хейловское плечо, попутно конспектируя у себя в голове, как плотно натягивается ткань смокинга на его литой бицепс.

Плыл, отпустив себя, позволив своему одиночеству быть немного разбавленным присутствием этого красивого мужчины, который всегда был рядом, который привез его сюда, и очень старался помочь. И черт с ней, этой самостоятельностью, этой взрослостью, которая подразумевает, что ты будешь жить теперь один одинешенек в своем пустом жилище, не нуждаясь ни в ком!

Стайлз так отчаянно захотел принять все то, что предлагал ему изначально младший Хейл – сочувствие, сострадание, помощь... Руку друга.

Только вот рукой, пожалуй, он бы не ограничился. Хотелось... член. Чисто по-дружески. Поэтому наверно он всё не отпускал и не отпускал руки Дерека, повиснув на ней окончательно, а после приема откровенно затащив Хейла в свое такси и вынудив его подняться к себе в квартиру.

- Ты пьян, детка, – мягко сказал Дерек Стайлзу, а тот лишь сердито подумал о том, почему же Хейл настолько трезв?

- Я буду в порядке после чашки кофе, – ответил он ему с запинками, но вместо кофе достал бутылку воды из холодильника и стал неряшливо, промахиваясь мимо рта, оттуда пить.

Ход был неверный и откровенно смешной, но мокрый пьяный Стайлз был все равно соблазнительным: Дерек не мог не смотреть.

Смотрел он внимательно и строго. И в этот раз не отвел рук, протянутых к нему с жаждой.

Не увернулся и от поцелуя.

Стайлз упал к нему в подставленные объятия, мазнув губами по шее, отчаянно шепча – останься. Останься со мной или я умру!