- Прекрати, – только и смог сказать он на всё это. – Прекрати...

- Отчего же? У тебя стоит, – справедливо заметил Питер, вытаскивая руку из белья начавшего выкручиваться Стайлза, – поэтому не говори мне, что это не имеет для тебя значения.

- Есть и другие вещи, Питер! – воскликнул Стайлз.

- Какие, например? Дареная дружба бывшего любовника? Его восторженные рассказы о тех букетах, что ты заслуживаешь и которых не дарил тебе я? Совместные мечты о пикниках с парочкой таких же романтических идиотов? И может, даже в сопровождении скрипичной музыки?

- Скрипичной – что?.. – Стайлз, полностью запутанный, все же возмутился: – Дерек уважает меня и мои желания! Он разделяет их!

- Желания? – поднял бровь Питер, из слов Стайлза выхватывая самую суть. – Поправочка: ты не желаешь его.

И напоследок откровенно припечатал правдой:

- А он не любит тебя. Больше – нет.

Стайлз никогда не чувствовал себя таким несчастным. Он знал все то, что озвучил для него Питер, но был не готов услышать это так отчетливо.

- А кто меня любит? Питер? Ну кто? – спросил отчаянно. – Есть этот кто-то? Что ты молчишь? Отвечай!!!

Потом, сморгнув слезы, которые не пойми откуда повисли на ресницах, прошептал в лицо все еще склоненного к нему Хейла:

- Ты не можешь, да? Просто не можешь сказать мне этого?

- Я не стану.

Стайлз зажмурился и позволил слезам сорваться с ресниц, ощущая на губах их соль и горечь.

Дались тебе, Стилински, эти три слова!

Но как же хотелось, хотя бы шепотом...

Он вряд ли видел, зарёванный, как девчонка, что Питер медленно стаскивает с себя бежевое кашемировое пальто, доставая из кармана и кидая на шкуру пару серебристых квадратиков. Весь растрёпанный своим новым поражением, Стайлз плохо чувствовал его руки, аккуратно расстегивающие ему пуговицы рубашки. Но очень четко ощутил тот момент, когда понял, что ни в коем случае не должен допустить этого прощального секса между ними, который ничего бы уже не изменил.

Дернулся под прикосновениями, пытаясь избежать последующих.

- Что ты делаешь, Питер? – спросил осоловело, обессиленный всего-то от пары упавших с его глаз слезинок, которые оказались чертовски тяжелы.

- Я? – удивленно поинтересовался Питер, будто и не трогал сейчас своего бывшего любовника между ног, нащупывая крепнущую эрекцию. – Я, солнышко, напутствую тебя. Как умею. И если мои слова, поступки и признания – какими уж они бедными тебе не показались – ничего не объясняют, то может, член объяснит лучше?

- Ты с ума сошел, – снова дернулся Стайлз из-под тяжелого тела, пропустив момент, когда же Питер так по-хозяйски на него навалился.

- Да брось, детка, – пропел сладко Хейл, – не будь жестоким к себе – оставь на память воспоминания о лучшем своём трахе!

Питер не шутил, Стайлз чувствовал это. Он был загипнотизирован наглой настойчивостью; руками, гладящими везде-везде, шарящими у него между ног с уверенностью знающего все потайные местечки любовника. Он тек позорно как сука снова, но все же не мог позволить себе ничего из того, что предлагал ему сейчас Хейл. Потому что изначально определил для себя – Питер предлагает ему мало. Недостаточно. Поэтому и произнес первое за вечер тихое “Нет”.

- Нет, нет, нет, – как заведенный стонал он, пока Питер кое-как раздевал его, не обращая внимания на протесты.

- Нет, пожалуйста, нет, – выдыхал Стайлз, выкручиваясь из рук, которые переворачивали его непослушное тело на живот, заставляя тереться щекой о пушистую шкуру.

И выкручивался он пока не в полную силу, и не сопротивлялся, как надо было бы, с мысленной несмелой улыбкой надеясь на то, что всё это шутка; ненастоящая, киношная борьба между ними, и она вот-вот прекратится – Питер хлопнет его по плечу, огреет пятерней по заднице на правах бывшего и рассмеётся, сказав что-нибудь хейловско-ироничное, подобающее моменту. Только вот никакие подходящие слова на ум не шли, чтобы вписаться в происходящее, пусть Стайлз и верил до последнего – Питер придумает правильные. Как обычно.

А пока...

- Нет, прошу тебя, Питер, нет, не смей, не надо, я не хочу, нет...

Стайлз еще мог бы вывернуться, применив силу, начать защищать свою уже порванную в клочья честь, но, попытавшись, с нарастающим ужасом и странным, пассивным облегчением понял – Питер его сильнее. Намного сильнее. Его красивые руки, точнее, одна рука, удерживала его сплетенные запястья – оба – с легкостью. Второй он настойчиво раздевал Стайлза. Хотя, нет. Он обнажал лишь нужные ему участки тела, скрытые под классическими брюками, которые уже смялись в некрасивую кучу в районе узких мальчишеских бедер.

Стайлз понимал, что эта превосходящая его собственную сила и есть сейчас спасение. От некрасивой между ними бойни – с кулаками и кровью на них.

Осознанная бесполезность сопротивления, как некая необратимость, она странно успокаивала, вместо того, чтобы рождать внутри панику. Воспитанная Питером миролюбивость была не против: только драки им напоследок не хватало.

Бывало, они устраивали шутливо-чувственные потасовки, с азартом скатываясь с кровати на пол, где дрались голыми, стукаясь коленками и локтями; притираясь друг к другу членами, хватаясь за задницы и ляжки. Мерялись силами, предвосхищая секс. И никогда Питер не демонстрировал явного превосходства. Он даже позволял положить себя на лопатки, щурясь сытым котярой, когда Стайлз сверху оседлывал его вставший член...

Это были не драки. Это были прелюдии.

Сейчас, даже осознавая тщетность усилий, Стайлз все еще пробовал сопротивляться. Он зло и грязно ругался, зная, как этого не любит его Хейл, и глаза горели сухими горячими слезами, потому что Питер продолжал.

Он продолжал, черт возьми!

Питер, который смеясь, соблазнял самых клевых парней на вечеринках и доводил до истерик женственных педиков, готовых за него драться, лишь бы отсосать.

Питер, которому никто и никогда не говорил “Нет”, сейчас насильно и грубо ласкал Стайлза, уже почти раздетого, сминая его гениталии под тонкой тканью трусов всей ладонью, пользуясь тем, что приспущенные брюки лишь затрудняли движения жертвы.

- Не смей, я не позволяю тебе! Пусти меня, скотина!!! – орал Стайлз ртом, забитым пушистыми ворсинками, а они только глушили его отчаянные крики.

Питер страшно молчал.

Он мог бы шептать в загривок что-нибудь грязное в ответ или же ругаться, как делал это Стилински.

Он мог бы именно сейчас ляпнуть про любовь, обездвижив этим признанием Стайлза, словно парализующим ядом.

Но он просто молчал, пальцами одной руки раздвигая ягодицы мальчишки и грубо массируя ему сжатый анус. Подушечка одного со скрипом, по несмазанному, толкнулась внутрь и кожу зажгло от жесткого трения. Но это был единственный дискомфортный момент в их насильственном сексе.

Разработанное отверстие травмировать сложно, если только не чем-то несоразмерно толстым или, боже упаси, острым. Вторжение пальцев – одного, двух, трех даже – никак не могло навредить. Что уж говорить про член. Член Питера был идеальным орудием сладкой пытки, и Хейл, в общем-то, не собирался им Стайлза рвать.

С воткнутым лицом в шкуру, с подкинутым задом, Стилински елозил раздвинутыми коленками по скользкому меху, глухо мычал в откуда-то появившуюся подушку, положенную ему под щеку, и понимал – больно не будет. Но все равно со страхом ждал боли. Ждал первого толчка, впервые осознавая происходящий акт насильственным, и было от этого тошно, гадко до слез.

Изнасилование. Какое некрасивое слово, думал Стайлз.

Пытался сжать сфинктер, но понимал – тело предает, автоматически расслабляясь там, где это требовалось. И лишь вялый пенис, который наверно один понимал смысл повторяемых Стайлзом слов, обмяк и болтался между ног смешно и некрасиво: Питер поставил Стилински повыше на четвереньки, наверно боясь смотреть в его заплаканное лицо, да чтобы не потерять эрекции самому.

Теплая головка коснулась входа неожиданно – Стайлз вздрогнул, хотя всегда любил момент первого проникновения, когда мышцы еще немного болезненно, немного туго принимают член. И так приятно лежать с закрытыми глазами, ощущая внимательный взгляд осторожного, ласкового любовника, Питера, и преодолевать первые ощущения, вылавливая с каждой секундой утекающую из них сладкую боль; запоминая её, этот желанный ингредиент анального секса.