Информации о произошедшем было так мало, что Дерек злился и подгонял водителя такси, пока старший Хейл терпеливо объяснял ему по телефону:
- Сегодня в “Вавилоне” не танцульки, а благотворительный концерт. В защиту чего-то там... Какая-то политическая голубая акция, как обычно, и я один из спонсоров. Мой фонд представлял... солнышко. От моего лица...
- И где же в это время, когда... – Дерек запнулся, понимая, что орет на дядю несправедливо, но продолжил орать, – где в это время было твоё лицо?
Питер сделал тяжелый вздох:
- Меня там не было, – сказал просто, не став отчитываться перед племянником.
У Дерека кулаки чесались. А такси ехало так медленно, что скопить злость для хорошего удара было проще простого. Но выскочив по указанному адресу прямо в толпу обезумевших и каких-то грязных, закопченных сажей людей, Дерек порастерял её, сразу же впитав в себя новые, страшные эмоции произошедшей катастрофы: панику, страх, ужас...
Странно, что столько лет проходив в “Вавилон”, Дерек никогда не видел его хозяина. Умопомрачительно красивого по слухам, породистого жеребца с репутацией отменной шлюхи. Питер был знаком с Брайаном лично, но даже будучи почти в одной возрастной категории, они не были дружны, как никогда не дружат между собой предводители отдельных волчьих стай, предпочитая не лезть на территорию другого самца и осеменять свою. Тем более, что брюнету Кинни нравились блондинистые задницы, в то время как русоволосому Питеру – уже нет.
Питер до Брайана не дозвонился. Уже на месте, когда они с Дереком, узнав друг друга в толпе встретились, кто-то знакомый на бегу прокричал им, что взрыв прогремел в самом начале концерта; что зацепило многих; что у самого хозяина заведения кто-то пострадал и искать его бесполезно. Что всех раненых уже вынесли. Мертвых – тоже. Надо ехать в госпиталь, который принял первую волну пострадавших на себя.
Дерека трясло. Питер держался. Алкоголь выветрился из него мгновенно, и, не пробившись к отделу регистрации, атакованному родственниками пострадавших, на каком-то этаже большой больницы именно он разыскал врача, который принимал несколько первых машин скорой помощи.
- Тёмненький мальчик, стройный, в родинках. Весь в родинках, – терпеливо перечислял он врачу приметы, цепко держа того за рукав.
Медик хмурился и пытался высвободиться. Ему нужно было бежать, спасать других людей, констатировать смерти. Но Питер все держал его и держал, как заведенный повторяя описание облика своего бывшего парня, словно имя его уже ничего не значило, испепелённое тепловой волной взрыва...
- Я кажется понял, о ком вы, – наконец произнёс врач и аккуратно отцепил пальцы Питера от своего зеленого халата. – Странное имя и родинки. Да. Его принимал я.
- Он жив?- одновременно спросили Хейлы.
- Жив. Травма головы, кажется, – подтвердил врач и взмолился. – Обратитесь, пожалуйста, к администратору, мне нужно бежать.
Питер уронил руку, окончательно освобождая плененный рукав, и медик умчался куда-то по коридору.
Уже позже, когда они отстояли очередь в регистратуру к строгой администраторше, она, поискав по спискам, подчеркнула искомое имя и подняла на них усталые глаза.
- Стилински, был доставлен час назад второй бригадой парамедиков. В сознании. Ушиб мозга, внутричерепная гематома височной области... Отделение нейрохирургии...
Потом они снова искали врача, чтобы узнать подробности, и врач сам нашел их, сообщая свежие новости.
- Гематома небольшая, – говорил он мало понятными, медицинскими терминами, – есть шанс на самостоятельное рассасывание, потому как организм молодой, регенерация быстрая. Схема лечения, если кратко – пациента вводят в состояние искусственной комы, чтобы силы не расходовались ни на что, кроме дыхания, и атакуют кровяной сгусток рассасывающими препаратами*. Прогноз хороший, но травма есть травма, я не могу обещать... Сейчас мы ждем отца мальчика. Он полицейский, кажется?
Дерек кивнул. Питер тоже.
- Он едет сюда и уже дал согласие на процедуру.
- Сколько продлится сон? – Питер нетактично дернул за рукав уже этого врача.
- Неделю, две, – ответил тот, не обращая внимания на грубость. – У нас есть время дать организму шанс на самостоятельное излечение: пока гематома не создает опасного давления на здоровые области мозга, но если медикаментозная терапия не даст результатов, нужно будет вскрывать и удалять сгусток оперативным путем.
- Ясно, – кивнули Хейлы, хотя ясно им ни черта не было.
- Сейчас ему нужен покой и уверенность, что все будет хорошо, понимаете? – заглянул в их лица хирург, определив по внешнему виду двоих мужчин отсутствие родственных связей с пациентом и наличие совсем других. – Кто из вас его... бойфренд?
Он запнулся и покраснел, вдруг смутившись формулировки вопроса, но продолжил снова:
- Отец едет издалека и вряд ли успеет. Ждать мы не можем. У вас полчаса, чтобы поговорить с ним, успокоить, побыть рядом. Потом мы станем готовить его ко сну. Идите кто-нибудь один: сейчас он в палате двадцать четыре...
Странно, думал Дерек, идя по направлению к отделению интенсивной терапии, разве должны они пускать туда посторонних? Не родственников? Неужели все так плохо, что они не могут подождать Джона? Но оглядываясь по сторонам, видя вокруг только хаос, ему становилось понятно – правила никому не нужны, когда все только думают о том, чтобы люди выжили. И если рука, держащая руку, поможет, то какая разница, чья она...
Питер шел рядом с непроницаемым лицом, думая наверно о том же. Но на подходе к палате он притормозил и привалился к стене, прилипнув к ней намертво.
- Питер. Тебе надо идти. Стайлза скоро заберут.
Дерек коснулся плеча старшего Хейла и поразился, насколько оно было напряжено, словно Питер готовился к тому, что его потащат в двадцать четвертую насильно.
- Тебе пора, – повторил Дерек, безоговорочно веруя в то, что именно такие трагедии и толкают людей навстречу друг другу. Даже тех людей, которые расстались.
- Я не пойду туда, Дер. Иди ты, – прозвучало неожиданно, и Питер вжался в стену еще сильнее.
- Как это ты не пойдешь к нему? Питер? Ты же его... – Дерек хотел сказать – “бойфренд”, но вовремя себя одернул. Не оттого, что дядя со Стайлзом расстались, а потому что Питер никогда себя ничьим бойфрендом не считал.
Но это была, страшно сказать, идеальная ситуация, чтобы взять раненого мальчика за руку и признаться. Ситуация, в которой принципы летят к чертям; классический поворот событий в любой драме: ты врываешься на сцену после случившейся катастрофы, находишь в людской толпе ЕГО, живого и почти невредимого, и обнимая, говоришь ЭТО.
Что ж, Питер так не думал.
- Я не пойду к нему, Дер. Это пошло, банально и предсказуемо, то, о чем ты сейчас думаешь. Все твои аргументы – дерьмо. Ты ждешь, что я кинусь в палату, так ведь? Вот только я не кинусь, потому что прекрасно знаю, как будет выглядеть эта долгожданная капитуляция Питера Хейла. Она будет означать, что мальчику пришлось чуть ли не умереть, чтобы добиться её. Понимаешь? Осознаешь? Вот я осознаю и послал бы такого пораженца на хуй, потому что никто не вправе требовать от тебя смерти только ради того, чтобы услышать слова любви.
Питер холодно, незнакомо улыбнулся.
- Ты знал, кстати, – продолжил он неуместную лекцию, – что по статистике пары, связавшие себя после пережитых катастроф, расстаются самое большее через год? Их так называемая любовь себя изживает: это всего лишь эндорфины, адреналин и еще парочка химических элементов, туманящих мозг. Поэтому кричать сейчас о любви не самый подходящий момент, Дерек. Тем более, что я уже...
Питер сделал паузу, о чем-то задумавшись.
Подвел итог:
- В общем, все эти признания на крови глупы и лживы. Иди к нему сам.
Дерек разозлился, подумав вдруг, а кто-нибудь сейчас вообще заметит, если он вот прямо здесь, в больничном коридоре, даст этому трусу по морде?
- Ты говоришь не о том, Питер, – слишком сдержанно начал он, показывая, что под этой сдержанностью кипит возмущение. – Ты вообще понимаешь, что для разговоров сейчас немного поздно? Надо просто войти в палату к Стайлзу и поддержать его, без всех этих признаний, которые кажутся тебе такими неуместными. Никто не заставляет тебя кричать о любви... Тебе что, так сложно взять мальчишку за руку?
