- Черт-те что! - Юрию Анатольевичу и смешно стало, и, главное, неловко. Эх, видывал и раньше виды его рабочий стол. Впрочем, диванчик кожаный напротив стола, хоть и коротковат, но тоже послужил... И сам он с Мирой... И не с Мирой... Вот, стало быть, как со стороны это выглядит. Забавно и несколько - брр-р! А этим двоим наверняка тоже кажется, что у них необыкновенная, романтичная, неземная, а, может быть, даже трагическая любовь...
Дурацкое событие, поначалу развеселившее директора, по дороге в Малаховку стало казаться чрезвычайно неприятным, возмутительным даже, марающим его как руководителя. Что они, эти двое, с ума посходили? Выгнать бы их - да ведь не скажешь ничего, только и оставалось, что ретироваться как можно быстрее...
Чтобы прогнать неприятные мысли, Юрий Анатольевич в супермаркете (девичья фамилия "Гастроном") купил бутылку армянского коньяку и положил в кейс, где уже помещалось благополучно найденное, давным-давно перепечатанное начало статьи и две коробки кошачьего корма "вискас", купленного ещё по дороге в институт, Топси до него большая охотница.
После этой знаменательной поездки прошло-пробежало ещё сколько-то однообразных дачных дней. Статью пришлось перелопатить - многое устарело, а всего-то два месяца назад писал, за жизнью трудно стало поспевать, экономика стала зыбкой, переменчивой, многообразной... Он переписывал собственные строки после долгих раздумий, сам печатал на древнем, но вполне работоспособном "рейнметалле"... Прежде, чем заложить свою страницу, пришлось вынуть Тамарину, недопечатанную. Странное что-то там было: "Я живу в аду...Я это сделала, сделала, сделала"... Должно быть в оригинале так Тамара в последнее время переводила для какого-то издательства сплошь одни триллеры, на них большой спрос. Почему-то каждая фраза повторена по нескольку раз, собственно, кроме этой белиберды на странице больше и не было ничего...
С непривычки Юрий Анатольевич скоро уставал печатать, садился на скамейку под яблоней. Его обволакивало специфическое дачное одиночество Тамара в свое время жаловалась, что никак к нему не привыкнет. А ему вот даже нравится... Рюмка коньяку гонит грустные мысли и снимает усталость. Не додумалась супруга - вот в чем её беда...Бутылка, привезенная из Москвы, давно кончилась, он уже пару раз сходил в магазин при станции, пополнил запас. Вот и сегодня собрался, но явился нежданно-негаданно молодой милиционер в штатском, как его там? Пальников, кажется. Сидит, мелет что-то насчет соседок - уж не они ли, Господи спаси и помилуй, расправились с несчастной Тамарой?
- Соседки? - изумился Юрий Анатольевич, - Да вы их просто не видели. О-очень интеллигентные люди - так они сами о себе отзываются. На самом-то деле сутяги, но уж убить... Да и за что? Они же у нас что-то там отсудили, а не мы у них.
- Извините, Юрий Анатольевич, всякую версию проверять приходится, дело очень уж темное, невнятное, никаких следов.
- Голубчик, да это и не версия вовсе, а бред. Среди наших знакомых искать нечего, пустая трата времени.
- А не могло быть у Тамары Геннадьевны на стороне кого-нибудь? Ну, вы понимаете... Простите, но приходится такими вещами интересоваться...
- Муж, правда, узнает о "таких вещах", как вы изволили выразиться, последним, так что мои показания, может, и недостоверны, - кисло пошутил хозяин, - Но не думаю, не думаю, что могло иметь место преступление по страсти, crime de passion, так сказать. Наш с нею брак, не скрою, далек был от идеального в последнее время, катился, можно сказать, к финалу. И она это воспринимала болезненно. Но главное, знаете, было даже не в этом...
- А в чем же? - удивился следователь Пальников.
- Я и сам все время об этом думаю, - признался старший из собеседников, - Можно друг другу изменять, разлюбить даже и все же оставаться вместе, супругов многое связывает и помимо любви. Привычка, привязанность, близость если не физическая, то душевная - это иной раз покрепче любви, она-то как раз понятие относительное...
Он рассуждал с видимым удовольствием, рад был представившейся возможности поговорить... Одичал совсем на даче, - подумал Павел, продолжая внимательно слушать.
- ...Мы с Тамарой Геннадьевной перестали друг другу верить. Она в каждом моем слове сомневалась, и то же самое происходило со мной. Вот что с нами случилось, молодой человек.
- А рыжая секретарша не в счет, что ли? - вертелось на языке у Павла, но вслух произнести не посмел. Похоже, старый греховодник говорит искренне. Наверно, он и прав: секретарши приходят и уходят, а семья может и сохраниться. Но действительно, если не веришь тому, кто рядом с тобой дышит, по утрам кофе варит... Если подозреваешь, что этот человек за твоей спиной тайные планы строит и поминутно их корректирует, все обстоятельства принимая в расчет: и твою привязанность, и боязнь одиночества, даже здоровье. Вглядывается в спящее лицо - присматривается, как бы заботится, а сам проясняет для себя, скоро ли Бог супруга (супругу) приберет...
Нарисовав мысленно такую картину, Паша даже вздрогнул...
Сиамская кошка, вольно расположившаяся на столе, за которым сидели гость и хозяин, настойчиво толкнула лбом Пашину руку: погладь, мол, немедленно и за ухом почеши. Паша послушно исполнил все требования и только что круглые и строгие голубые глаза красавицы удовлетворенно сощурились.
- Скучает, - грустно заметил хозяин, - Кто придумал этакую глупость, будто кошки только к дому привыкают? Они нас любят не меньше, чем собаки. Вот эту я котенком на улице подобрал, думаете, она не помнит? А вторую - у нас две было - Тамара принесла с помойки зимой. Отмыла, вылечила, Майка за ней хвостом ходила. А потом пропала...
Точно, вспомнил Павел, кошек было две.
- Вы её искали?
- А как же! Все подвалы обошел... Если вы на станцию, юноша, я вас провожу, мне в магазин надо.
После столь недвусмысленного намека ничего не оставалось, как вслед за хозяином подняться и топать на выход.
...Возле станции кипела жизнь: в Малаховке от века по выходным существовала толкучка, блошиный рынок. Теперь же старьем почти не торговали - в основном, гонконгская, турецкая продукция, пестрая завлекательная дешевка, продавцы - что молодые, что старые - все в неё наряжены и смотрятся неплохо, не бедно, не то, что в прежнее время. И покупает народ, но без недавнего азарта: напокупались. Вот худая глазастая женщина даже цветами торгует нездешними, в малаховских да удельнинских садах такие не произрастают: эти куда крупнее, пышнее, вполне живые, но смахивают на искусственные, больно уж безупречны...
Они вдвоем продирались сквозь толпу к гастроному.
- Как бы не закрылся, - беспокоился Юрий Анатольевич, - Воскресенье...
Но тут его остановила вдруг женщина - та самая глазастая цветочница. Догнала, за рукав поймала.
- Извините, не знаю, как вас зовут. Если что не так, снова извините, спросить хочу...
Голос гортанный, акцент грузинский, что ли?
- Может, Тамаре Геннадьевне неудобно заниматься с Гоги бесплатно? Я бы платила... Немного. Много не могу...
Павел не стал дожидаться ответа Юрия Анатольевича, круто повернул назад. Не бросила же цветочница свой товар без присмотра. Гоги - её сын, конечно, мальчик-кавказец, его ни с кем не спутаешь. Так и есть - вот он возле ярких, пестрых букетов, рассованных по высоким вазам, - ишь какая культура торговли - загляденье, заморская красота. Мальчонка глазастый, в мать, кудрявый, смуглый, и за цыганенка бы сошел, Лиза права.
- Ты Гоги?
- Ну! А вы кто?
- Сейчас объясню. Только сначала расскажи, чему тебя Тамара Геннадьевна учила - плавать?
- Почему плавать? - удивился мальчик, - Я хорошо плавать умею. Английскому языку учила и русскому - я в школе отстаю. Пропустил много...
Павел не сдался:
- Ты на озеро с ней ходил когда-нибудь?
- Один раз ходил. Мама меня с местными ребятами не пускает, а с тетей Тамарой отпустила. Жарко было...
