Женщина допивала чай. Вставала, ополаскивала чашки, будила прикорнувшего в кресле сына. Они уходили. Юрий Анатольевич ложился спать... А теперь вот - конец этим умиротворяющим вечерам, на которые он так рассчитывал, планируя дальнейшую дачную жизнь...
- Оттуда ходить далеко, - грустно повторила женщина, - Вы уж кого другого себе найдите готовить...
Юрий Анатольевич на это согласиться не пожелал:
- Да нет уж, я к вам, знаете ли, привык. Бросьте вы это общежитие, оставайтесь у меня. Ту комнату займете, а в этой я сам. И вам удобно, и мне: дом под присмотром, кошка. Я рано буду на работу уезжать, иногда и в Москве заночую...
Он заметил, как мальчишка дернул мать за рукав, явно обрадованный. Она же поломалась:
- Я с комендантшей договорилась... Здесь бы лучше, конечно, Мы бы вам платили.
- Представляю, какие деньги с вас комендантша запросила - с видом знатока сказал Юрий Анатольевич. На самом деле он этого не представлял. Мне платить не надо, бартер: живите здесь и помогайте по дому.
Женщина, наконец, бросилась благодарить, Юрий Анатольевич куда-то поглубже, в подсознание загнал мысль, что именно такого предложения от него ждали. Поймал - и сделал вид, будто не заметил - взгляд, которым женщина обменялась с сыном: две пары великолепных черных глаз так и выстрелили навстречу друг другу, а уж потом мать и сын заговорили наперебой, перечисляя свои будущие обязанности:
- Все листья сожгу, ни одного не будет! - пылко заключил Гоги. - Сад чистый будет!
А Юрий Анатольевич вспомнил почему-то, снова испытав мистическую дрожь, о черной, неприступной двери в своем московском доме. Следователь Пальников, узнай он об этом его чувстве, назвал бы его судорогой больной совести и позлорадствовал бы. Но Юрий Анатольевич вслед за видением железной двери представил долгие вечера в обществе черноглазой смиренницы, подумал - не в первый уже раз, ч то она скорее всего уже вдова, и двум одиноким людям легче скоротать подступающую холодную зиму.
Это некоторым образом справедливо: как он мучился и как страдал, как терзали его два зверя разом: память и совесть! Разве этого недостаточно? лукавил он про себя, - Неужели ещё и людского суда он заслуживает?
Пальников-старший после долгих раздумий и совещаний со старым приятелем Коньковым принял окончательное решение: ничего сыну не рассказывать. Раз Гизела не хотела, чтобы Паульхен знал о её прошлом, значит, так тому и быть. Не должен он знать, что у горячо любившей его Гизелы существовала дочь, которая и была настоящей его матерью, что обе они были преступницами и одну спасла от тюрьмы душевная болезнь, а другую поспешное бегство за границу. У мальчика в спальне - большая фотография Гизелы, на которую он только что не молится. Ангельское личико, кроткий взгляд - ещё один портрет неизвестной в этом доме, ведь и эта женщина вовсе не та, за кого она сама себя выдавала. Не родная мать Павлика. Фотографий той, что на самом деле его родила - Маргариты - и вовсе не сохранилось. Сын ничего не знает о её существовании - и да будет так. На том и согласились приятели. Остальные же посвященные в тайну - отец Гизелы, старая её нянька-кореянка, братья Рудольф и Вильгельм - как говорится, иных уж нет, а те далече...
На душе у Всеволода Павловича стало спокойно.
А между тем в тот самый вечер Пальников-младший, сидя со своей подругой Лизой в любимом кафе Макдональдс возле телеграфа, говорил ей:
- Молчит дядя Митя, как рыба, можешь себе представить? Я ему: что за тюрьма, что за психушка, о какой няньке речь шла и какое это имеет отношение к маме? А он: тебе приснилось. За дурака меня держит. И ещё знаешь, что я вспомнил? Когда мама умерла, телеграмма пришла из-за границы, забыл из какого города, но кажется, Германия... Не до того было.
- Ну и что в телеграмме? - с любопытством спросила Лиза, приканчивая мороженое, - Соболезнование, да?
- "День и ночь плачу. Простите меня все. Грета", - припомнил Паша, Точно, Грета. Понимаешь, у нас родственники есть за границей, но про Грету не слышал никогда. А она - такую телеграмму. День и ночь плачу. Как это понять?
- А ты отца спрашивал?
- Вот сегодня вечером возьму и спрошу. И про все остальное тоже. Какой я к черту сыщик, если в моем же доме от меня что-то скрывают?
И подруга согласилась с ним, призвав, как обычно, на помощь расхожую истину:
- Нет ничего тайного, что не стало бы явным.
Где только она набралась этих банальностей! И ведь не упустит случая, чтобы не изречь.
А Юрия Анатольевича тешила не менее банальная истина, в справедливости которой он все больше убеждался: время - лучший лекарь. И он смотрел на жизнь с некоторым оптимизмом, чувствуя, как возвращается радость бытия. И насчет "нет ничего тайного" и так далее он бы ни за что не согласился. Много, много тайного на свете, друг Гораций, и недосказанного, и неопределенного, и вообще покрытого мраком неизвестности.
Взять хоть будущее - что мы о нем знаем? Темна вода во облацех. К примеру, Всеволод Павлович принял решение ничего сыну не говорить - и успокоился, а тем временем сын принял решение все выяснить, и уже направляется домой. Да и Юрий Анатольевич напрасно строит планы на зиму, потому что где-то в Сванетии, куда и мысль директорская никогда не залетала, не то что он сам, пришел в себя долго пребывавший в беспамятстве некий Паата Ахалкаци и уже начал розыск своей жены Нанули и сына Гоги. Кто-то сказал, что удалось им уехать из Сухуми, и адрес сообщил: поселок Малаховка, под Москвой. И Паата, крепкий мужчина свирепого вида проломленный прикладом автомата череп не улучшил его нрава - клянется всем знакомым и незнакомым, что отыщет жену и сына и не приведи Господь, если что не так в этой незнакомой далекой Малаховке, если завела его супруга дружка... Откуда проникла в его кое-как заживший череп эдакая мысль, никто не знает, но собеседники сочувствуют.
И белая кошка Мурка, урожденная Мариетта, тоже, к счастью, не подозревает, какая судьба ожидает четверых её новорожденных котят, которых она страстно вылизывает, изнемогая от радости первого материнства. А хозяин уже идет с ведром воды, приближается к лавке, под которой в картонной коробке из-под хозяйских сапог копошится семейство... Но не будем об этом.
Вот и ты, дорогой читатель, перевернул последнюю страницу, зевнул и прикинул, чем бы это дальше заняться. Спать, допустим, лечь, или телевизор включить: там, кажется, собирались показать что-то из ряда вон, хоррор пополам с эротикой. А завтра на работу, зато послезавтра уик-энд, и хорошо бы... И отпуск приближается, тоже надо обдумать.
Дай Бог, чтобы планы твои удались!
К О Н Е Ц
