– «Вася», – проговорил он одними губами, словно взывая к чему-то.

Я резко отвернулась и с надеждой посмотрела на маму. Губы дрожали.

– Все хорошо, хорошо, – успокаивающе твердила мама, но едва ли это помогало. – Скоро все закончиться. Тебе нельзя сильно нервничать, помнишь?

Что-то влажное упало на мою щеку и скатилось по шее. Я рыдала.

И вот снова. Невидимая рука схватила меня за горло и медленно душит. От страха, я готова свалиться на пол и биться в конвульсиях. Как и раньше, мной овладевала жуткая сила, с которой невозможно бороться. Десятки заточенных ножей воткнулись в мое тело и парализовали его. Мысль о том, что я смогу перебороть этот страх – это полная глупость.

Выдумка. Миф.

Я слышала, как тяжело дышит Ваня, но при этом задыхалась сама. Я чувствовала, что он не сводит с меня глаз, и мечтала стать прозрачной.

– Что для вас «любовь», Иван? – спросил прокурор, скептически поглядывая в сторону Беляева.

– Я не знаю… не знаю, как это объяснить.

– Василиса когда-нибудь отвечала вам взаимностью? То есть, было заметно, что она испытывает к вам чувства?

– Иногда, мне казалось, что да. А иногда, мне казалось, что она ненавидит меня. Я не могу точно ответить на этот вопрос.

– Есть ли человек, в котором вы убеждены? Тот, кто любит вас наверняка?

– В этом и проблема. Моя мать говорила, что любит меня. До тех пор, пока не заскучала и не бросила меня на воспитание отцу, которому я тоже оказался не нужен. Так же было с Василисой. Она говорила о любви, но ее действия говорили об обратном. Так что понятие «любовь» – загадка для меня. Так же, как и Вася.

– Шалава, – снова выкрикнул парень из зала.

На этот раз Ваня вырвался из рук конвоиров и налетел на него головой. В зале суда воцарился полный бардак. Дежурные с трудом оттащили разъяренного быка.

Когда его проводили мимо меня, я вжалась в маму и уткнулась носом в ее плечо.

Но Беляев был на взводе.

– Вася, – его голос пронзил душу, – я виноват перед тобой, слышишь? Виноват! Но я все исправлю! Вася, прости меня! Прости! – на этих словах, два внушительных конвоира усадили Ваню на место и приказали молчать.

Я мысленно скомкала его слова в комок и выбросила в урну.

Замолчи, Беляев. Не смей разговаривать со мной. Твои слова – это ложь, которую ты твердишь во благо себе.

Довольный собой адвокат торжествующе взмахнул руками: воздух рассекли костлявые, хищные пальцы.

– Товарищи, вы прекрасно видите, что молодой человек находиться в состоянии аффекта. Он переживает случившееся ни меньше пострадавшей и пытается взять вину на себя. Это лишний раз свидетельствует о том, что совесть его чиста…

Я едва не вскочила с места, задыхаясь от потрясения. Так, что маме пришлось прижать меня к себе и прошептать: «Тише, тише…».

Да закройте же ему рот! О чем он только говорит? Что в его понятии слово «совесть»? Адвокат готов идти по головам, готов закрыть глаза истинную правду, наплевав на человеческие судьбы. А ему даже не платят за это.

Я уронила голову в ладонь и ждала, когда он перестанет терзать меня словами. Я зареклась, что больше не взгляну на Беляева. Это выше моих сил.

– «Будет больно», – повторила я себе, совершенно убедившись, что этот кошмар не закончиться. – «Но ты терпи, терпи».

Прокурор продолжал задавать вопросы, но Иван отвечал на них слишком туманно. Он будто не старался разогнать от себя дым, который напускал на него обвинитель. Но я знала, что его отрешенность от самого себя, это лишь очередная хитрость, которой он лавирует в личных целях.

После начали выступать друзья Ивана, но я старалась их не слушать. Все их доводы были направлены против меня. Для них, я лишь коварная змея, которая разрушает жизнь их односельчанина. После трагедии с Владиком, они накрепко пришили мне соответствующие бирки:

Как легко они ставят печать на человека, даже не попытавшись услышать его правду.

Как легко они закидывают камнями того, на кого случайно показали пальцем. Люди жестоки, но они никогда не признаются в этом. Зло порождает зло.

Прокурор попросил слово.

– Иван, почему мы должны поверить вам?

– Потому что я говорю правду. Только ее.

– Почему мы должны отпустить вас?

– Это не обязательно. Но, я был бы рад оказаться полезным. Я хочу помогать.

– Помогать? О чем это вы?

Нехорошая пауза повисла в воздухе. Сердце замерло.

– Потому что Василиса ждет от меня ребенка…

Люди ахнули. Мама пронзила меня взглядом, находясь в полном недоумении. Я не сказала ей про письмо…

Зачем он говорит об этом? Как он смеет?

В эту же секунду, мне хотелось сорваться с места, лупить себя по животу, пока я не увижу кровь и кричать: «Ха! Больше нет никакого ребенка! Довольны? Теперь ему нечем прикрываться! Теперь вы посадите его за решетку?».

Громкий удар молотка вернул меня в реальность.

– Суд постановил, вернуть обвиняемого под стражу, для дальнейшего рассмотрения дела, из-за вновь открывшихся обстоятельств. Следующее слушанье повториться через месяц…

Люди в зале заликовали. Я задохнулась.

Господи, что?

Я вскочила со своего места, протолкнулась сквозь толпу к выходу и выбежала вон. Глаза жгло, в груди горело, слова судьи пульсировали в моей измученной голове. Мне хотелось кричать от несправедливости, но казалось, что я лишилась голоса. Я всерьез опасалась, что Беляева могут оправдать, хоть и не могла найти хоть одну вескую для этого причину. Но, слово судьи – закон. И если это действительно сбудется, я отказываюсь следовать этим законам.

Горите в Аду, кто придумал этот свод правил. Тот, кто придумал апелляцию. Тот, кто придумал адвокатов.

Обескураженная, я прислонилась спиной к стене и прижала к лицу холодные ладони, даже не заметив, окружающих меня людей.

– Вася? – услышала я тихий, знакомый голос. Открыв глаза, я увидела стоящего передо мной Рэя. А следом и Аллу.

Что они здесь делают?

Мои руки и ноги одеревенели. Меньше всего я ожидала их встретить. Мы не виделись после того случая, потому что я отрезала какое-либо общение. Я исключила их из своей жизни, как лишнее напоминание о прошлом.

Боже, Рома, неужели это ты?

– Как все прошло? – аккуратно поинтересовался Рэй, будто боялся, что рассыплюсь от его дыхания. А когда его рука потянулась к моему лицу, я отпрянула, и ноги сами понесли меня вперед.

Оставьте меня в покое! Прощу!

За секунды я выбежала на улицу, забыв про верхнюю одежду, и влетела в нашу припаркованную около здания машину. Поджав ноги, я впилась пальцами в собственные колени так сильно, что почувствовала боль от ногтей. Качаясь взад и вперед, я чувствовала подступающий тошнотворный комок.

Нет. Нет. Нет. Это не может быть правдой. Я сплю.

Через несколько минут, на водительское сиденье опустилась мама и взяла меня за руку.

– Милая…

– Я больше так не могу, – проскулила я, уткнувшись носом в колени.

– Знаю, детка, – горько выдохнула она. – Ты главное не накручивай себя. Врач запретил тебе переживать…

– Так какого черта ты притащила меня сюда?! – взорвалась я и поддалась истерике.

Глаза мамы потускнели. Она достала из бардачка пачку папиных сигарет, чиркнула зажигалкой и сделала несколько затяжек. А потом, закашлявшись, выдохнула густую струю дыма.

– Так нужно, дочка. Если мы будем игнорировать заседания, то есть вероятность, что его отпустят. Ты должна набраться сил и протестовать. Только так мы добьемся справедливости…

Казалось, что не существует того человека, который понял меня по-настоящему. Они не хотят меня слышать.

– Господи, Мама! Нет никакой справедливости! Блеф! Все подстроено! Мне плевать на эти заседания! Мне плевать на всех них!

– Мы справимся…