Чарльз Л. Харнесс

Вероятная причина

Перевод с английского Белоголова А.Б.

Право людей на неприкосновенность их личности, жилища, документов и имущества от необоснованных обысков и арестов не нарушается, и никакие ордера не выдаются, кроме как по достаточному основанию...

Никто не может быть принужден свидетельствовать против самого себя... — Конституция Соединенных Штатов, выдержки, четвертая и пятая поправки.

* * *

Бенджамин Эдмондс медленными ритмичными движениями руки и запястья повернул ручку на самопроявляющей фотокамере. Когда механизм заперся, он положил камеру на бок рядом с бронзовой отливкой на столе у стены. Он выключил верхний свет и включил слабую красную лампу над лотками для проявки. С минуту он сидел, изучая отливку и ожидая, пока глаза привыкнут к темноте.

Точная копия была простой, почти скромной: рука, сжимающая кусок ручки от метлы. Даже спустя сто с четвертью лет она все еще излучала огромную силу и сверхчеловеческое сострадание своей великой модели, и это, несомненно, помогло бы разбудить далекие спящие тени. Эдмондс мягко положил на неё свою большую руку; металл казался странно теплым.

Пора было начинать.

Он выключил красный свет и позволил темноте окутать его.

Образы начали появляться почти сразу. Сначала они смутно мерцали, словно пойманные в ловушку в плоскости его век. Затем они вобрали в себя ясность и стереоскопическое измерение, и двинулись прочь. Они были настоящими, и он был там, в переполненном театре, глядя на задрапированную флагом президентскую ложу, занятую тремя более маленькими фигурами и высоким бородатым мужчиной в кресле-качалке. А теперь сзади – пятый человек. Рука уверенно поднимается. Смертельный блеск металла. Выстрел. Человек выпрыгнул из ложи на сцену, расположенную ниже. И столпотворение. Трепещущие сцены. Высокого мужчину несли через улицу в колеблющемся пасхальном лунном свете. И, наконец, в этом далеком времени Эдмондс позволил пройти странным часам, пока не наступил нужный момент и не появился нужный образ.

Это был критический момент. Эта последняя сцена, это статическое видение во времени, теперь должно быть запечатлено на эмульсии, ожидающей внутри камеры. Как всегда, мыслительный процесс переноса был острым, жгучим. А потом все было кончено.

Он встал и снова включил верхний свет. Он тяжело дышал. Ему было холодно, но с лица капал пот. Он отодвинул бронзовую отливку в сторону, протер глаза парой бумажных полотенец, затем вытащил пленку из камеры. Он быстро, но с одобрением изучил отпечаток диапозитива, тщательно протер негатив фиксажем и поместил его между пластинами фотоувеличителя.

Почему, из всех необыкновенных возможностей, он подумал, Хелен захочет эту простую вещь с руками? Почему не долговязого молодого человека, хмуро глядящего на могилу Энн Ратледж? Или пронзительное прощание в хвосте поезда перед отъездом из Спрингфилда? Нет, ничего из этого. Для Хелен Норд это должны были быть только руки.

Для холостяка в его пятьдесят, подумал Эдмондс, я дурак. И если бы Хелен только знала, что я здесь делаю, она бы, конечно, согласилась. Я хуже Тома Сойера, который ходит по штакетнику, чтобы покрасоваться перед своей юной подругой.

Он криво усмехнулся, выключил верхний свет и потянулся за бромистой бумагой 8х11.

* * *

Секретарша в приемной оторвалась от пишущей машинки и улыбнулась. — Доброе утро, мадам Норд. Судья ждет вас. Пожалуйста, проходите.

— Спасибо. Миссис Норд улыбнулась в ответ и прошла в кабинет.

Бенджамин Эдмондс с серьезным видом встал и указал ей на стул у большого дубового стола.

Хелен Стрейчи Норд из Вирджинии, когда-то известная только как вдова Джона Норда и мать троих сыновей (все теперь начинали профессиональную карьеру) была красивой женщиной под пятьдесят. Трагическая смерть Джона Норда во время первой высадки на Марс привлекла к ней внимание общественности, но ее собственные замечательные способности удерживали ее там. Проработав несколько лет в НАСА и получив диплом юриста, обучаясь в вечернее время, она была назначена в Советско-Американскую арбитражную комиссию для урегулирования лунных споров семидесятых годов. Война была предотвращена. Она была очевидным выбором для следующего назначения делегатом Соединенных Штатов в ООН, и, наконец, когда старый судья Фокье умер, президент Кромвей представил ее имя в Сенат в качестве первой женщины-судьи Верховного суда Соединенных Штатов. Последовавшие за этим сенаторские дебаты и слушания сделали давно забытого Кардозо и назначения темнокожих казаться торжеством доброжелательности. Если бы не убийство Кромвея, она бы никогда этого не сделала. В знак уважения к покойному президенту было собрано достаточно голосов. Еле-еле.

— «Как странно», — подумал Эдмондс, — «что эта женщина, познавшая страсти и вскормившая троих прекрасных сыновей, все еще способна привнести такие замысловатые идеи в банкротство, космическое право, адмиралтейство... во всю гамму». — Рад, что вы смогли заглянуть, Хелен. У меня есть кое-что для вас. Он открыл дипломат, вынул фотографию и протянул ей. — Эта фотография всего лишь восемь на одиннадцать, но если она нравится вам, я могу сделать для вас рамку увеличенного размера.

Женщина подошла к окну и стала рассматривать фотографию.

Эдмондс спросил: — Вы знаете, что это?

— Да, то есть я знаю, что это было бы, если бы это было возможно. Рука Чарльза Лила, держащая руку умирающего Линкольна, в предрассветные часы пятнадцатого апреля тысяча восемьсот шестьдесят пятого года. Она задумчиво посмотрела на него. — Но этого не может быть, потому что я знаю, что никто ничего не фотографировал. Нет, в ту ужасную ночь. Но это не важно. Это превосходно. Она продолжила, пытаясь разобраться в своих мыслях. — Это была высшая, изысканная ирония Гражданской войны. Вы, конечно, знаете эту историю. Доктор Лил был молодым армейским хирургом. В тот вечер он пришел в театр Форда только для того, чтобы увидеть Линкольна. В молодости он мечтал пожать руку президенту, но едва ли отважился надеяться на это. Итак, он был первым врачом в президентской ложе после того, как Бут спрыгнул на сцену. Лил перевел президента на другую сторону улицы и провел с ним последние часы. По своему армейскому опыту он знал, что умирающий иногда приходит в сознание незадолго до смерти, и, желая, чтобы Линкольн знал, что он среди друзей, он подошел к нему справа и взял его за руку, приложив кончик указательного пальца к затухающему пульсу, как вы видите здесь. Она задумчиво посмотрела на Эдмондса. — Это, конечно, имеет отношение к делу, которое мы сегодня обсудим на судебном совещании.

Он беспокойно всматривался в ее лицо. — Неудачное время, не так ли? Мне очень жаль. Но вам придется научиться, чтобы дело не дошло до вас, Хелен. Даже дело «Тайсон против Нью-Йорка». Особенно, не Тайсон.

— Бен, как вы думаете, Фрэнк Тайсон застрелил президента Кромвея?

— То, что я думаю об этом лично, не имеет значения. Я могу думать об этом только как судья. И быть судьей, даже в этом суде, такая же работа, как и любая другая. Нам платят за интерпретацию законов, разработанными другими людьми. Предполагается, что наши личные чувства правоты и неправоты не имеют значения. Как он мог объяснить ей, что сам так и не научился справляться с этой тяжкой судейской обязанностью — решать, жить человеку или умереть, и что он примирился с мыслью, что никогда не научится справляться с этим? Он никогда не понимал смысла смертной казни. История продолжительностью шесть тысяч лет не остановила убийств, которые приводили к дальнейшей смертной казни. Может быть, это уменьшило их количество? Не было никакой возможности сказать. Контрольного эксперимента не было. Он пожал плечами. — Единственное, о чем нам с вами и нашими семью братьями придется подумать, — нарушил ли Нью-Йорк конституционные права Тайсона, осудив его. Как Линкольновец, вы должны понимать это.

— Я понимаю. Бедный доктор Мадд — его единственным преступлением была сломанная нога незнакомца, который позже оказался Джоном Уилксом Бутом. За это он был приговорен к пожизненному заключению.