Немного позже мое настроение значительно улучшилось, внезапно в голову пришла одна забавная мысль: при всей своей хитрости Черкес Этем не учел очевидного факта. Как только я построю самолет, смогу убраться прочь от его отвратительных всадников и их винтовок, волшебным образом подняться к облакам, подобно багдадскому вору[97], насмехаясь над всеми оставшимися внизу, и вернуться в Константинополь через несколько часов! Эта радостная мысль заставила меня трудиться с большей уверенностью и энтузиазмом. Теперь я строил не военную машину для исламских солдат — я создавал средство собственного спасения.

Следующие два дня я работал практически без перерыва, поддерживая силы остатками кокаина. Хассан оказался добросовестным, хотя и весьма неловким помощником. Охранники, которых оставил при мне Этем, привели дрожащих резчиков по дереву и плотников. Нашлись и швеи. Целый город, по крайней мере все уцелевшие жители, был в моем распоряжении, и в результате потребовалось совсем немного времени, чтобы собрать практически все детали аппарата. Части, которые не удалось отыскать или переделать, изготовили на наковальне. Пропеллер вырезали из какого–то местного сорта дерева и идеально отполировали, именно так, как я указал, — крыльям позавидовал бы сам Дедал. Просто удивительно, как эти горожане, особенно греки и армяне, отдавались работе, — словно смутная наследственная память заставляла их помогать мне в бегстве от этого современного эквивалента критского чудовища. Аналогии производили на меня все большее впечатление, я думал: как Дедал построил лабиринт для Миноса, так и я построил для своих похитителей лабиринт из иллюзий и абстракций, в котором они могли заблудиться.

Я уже понял, что без труда мог бы сбежать еще до возвращения бандитского главаря. Машина, которая едва не погубила меня, стала бы моим спасением. Конечно, я доказал бы ее эффективность! С золотом Этема в карманах я не просто улетел бы подальше от этих пустынных мест, но по возвращении произвел бы настоящий фурор в Константинополе! Я проскользнул бы между минаретами Айя–Софии и Голубой мечети, опустился бы на Галатскую башню, на башню Леандра, на все башни Византии. И тогда воздух наполнился бы голосами удивленных людей, оборачивающихся на шум моего блестящего пропеллера. Я прославлюсь и добьюсь своей цели. Передав ценную информацию британцам, я получу открытую визу во все страны Европы. И конечно, с огромным удовольствием расскажу всем о том, что граф Синюткин — предатель и шпион.

К утру третьего дня не поступило никаких новостей о возвращении Этема. Безнадежное молчание, в которое погрузился город, постепенно сменялось обычными звуками повседневной жизни, хотя на лицах людей застыло равнодушие. Эти лица напоминали мне маски из какой–то древней аттической трагедии. Я тщательно проверил все детали машины, потом собрал ее на скамье и приказал Хассану запить топливо. Двигатель легко заработал; пропеллер крутился очень ровно, словно стальные лопасти рассекали масло. На меня нацепили крылья и раму, к которой следовало прикрепить двигатель и винт. Я был уверен, что смогу полететь куда захочу. Я значительно модифицировал конструкцию. То, что случилось со мной в Бабьем Яре, в Турции не повторится. Удостоверившись, что все готово, я приказал группе местных отнести аппарат на крышу соседнего шерстяного склада, расположенного возле фонтана и греческой церкви, — самого высокого и внушительного здания в городе.

Я не мог поверить в свою удачу! Когда мы выбрались на широкую плоскую крышу, с которой открывался вид на невыразительную анатолийскую равнину, я с трудом сдержался и не выдал своего восторга Хассану и прочим бандитам. Мальчик вместе с мужчинами помог привязать двигатель мне на плечи. Пропеллер на этой машине был установлен выше, чем на предыдущей, так что я не сомневался: на сей раз контузии удастся избежать. Крылья в этой модели стали немного больше, но, по существу, я построил тот же самый самолет, который испытывал в Киеве. Конечно, он на полвека опередил свое время. Сегодняшние мощные дельтапланы — всего лишь модификации моих оригинальных технических находок (но, разумеется, обо мне никто не упоминает, заговор молчания продолжается). Я думал о том, как повезло этим бандитам и городским обывателям. Они станут свидетелями первого подобного полета за пределами России. Я старался стоять как можно ровнее, но слегка наклонялся под тяжестью машины. Этот вес, конечно, уменьшится, как только я оторвусь от земли, но пока удержаться на ногах было довольно трудно. Теперь я был готов взлететь к небесам и показать своим врагам, насколько они глупы и невежественны!

Конечно, я не принял в расчет турецкой хитрости. Заняв нужное положение и приготовившись пробежать по всей крыше, прежде чем взлететь в воздух, я приказал Хассану раскрутить пропеллер. Но двигатель лишь слабо фыркнул. Я сказал, чтобы мальчик снова крутанул лопасти. Я начинал потеть — солнце поднялось уже довольно высоко.

— Хассан, ты идиот! Что случилось?

Он покачал головой и что было сил крутанул пропеллер. Я едва не потерял равновесие от этого толчка. Мужчины что–то бормотали себе под нос и усмехались. Я приказал им убираться подальше. Они неохотно ушли с крыши. Теперь я остался наедине с Хассаном, который стоял молча, выпучив глаза.

— Еще!

На сей раз пропеллер повернулся дважды. Я побежал, но успел продвинуться только на ярд — двигатель снова заглох.

Я был потрясен, ведь все прекрасно работало. Я спросил Хассана, залил ли он бензин в бак. Тут челюсть у мальчика отвисла, и он пожал плечами, как будто я сказал что–то удивительное:

— Конечно нет, господин!

Я выругался:

— Ты кретин. Тащи сюда канистру.

Он тотчас покачал головой и взмахнул руками, глаза его виновато забегали:

— Я не могу.

— Она в лавке, в задней комнате. Ты знаешь где! — Я разозлился. — Поторопись, мальчик!

— Там ничего нет, эфенди.

Хассан отвел взгляд, потом посмотрел в сторону железнодорожной линии. На горизонте появился дым. Хассан нахмурился.

Солнце пекло мне голову, а двигатель, который должен был уже поднять меня в воздух, врезался в спину и причинял жуткую боль. Едва ли не в обмороке я бросился к мальчику, умоляя его принести бензин, угрожал ему тысячей наказаний, кричал, что его поджарят в аду. Но на Хассана все это не подействовало. Он только отошел от меня подальше и стоял, качая головой и иногда повторяя:

— Там ничего нет!

Разумеется, в итоге до меня дошло. Этем оказался совсем не таким дураком, каким я его считал. Он оставил Хассану особые указания, мне не позволили бы зайти слишком далеко. Бензина не будет, пока Этем не поверит мне.

— Бензин! — умоляюще прохрипел я. — Соверен всего лишь за одну канистру! Никто не узнает.

Шатаясь под тяжестью двигателя, ковыляя и наклоняясь, как горбатый пингвин, я отодвинулся от края крыши. Внизу на площади собралась толпа. Люди смотрели на меня, некоторые оживились, почти как зрители в цирке. Кто–то закричал: «Давай же! Начинай!» Они сгорали от нетерпения. Я ожидал, что они зааплодируют. Но как я ни кричал на Хассана, он неизменно повторял одно и то же: «Ничего нет, эфенди».

Я спроектировал машину так, что не мог освободиться самостоятельно. Ноги мои начали ныть — я все–таки допустил просчет. Я дрожал всем телом, едва не рыдал, мой голос охрип, пока я просил мальчика о помощи. Взгляд Хассана все чаще устремлялся к горизонту. Дым становился заметнее. Где–то ехал локомотив, хотя в поле зрения он еще не появился. Именно тогда мне показалось, что издалека слышны пулеметные очереди. С трудом, морщась от боли, я обернулся на звук и заметил на горном хребте над болотистой равниной то, что могло быть только танковым подразделением. На корпусах машин виднелись сине–белые греческие флаги, но сами танки были британскими — «марк III» во всей красе. И по обе стороны от них бежало около трехсот греческих солдат, штыки блестели на их винтовках, и солдаты стреляли на бегу.