Лицо Рембрандта стало совсем белым. Он закурил сигарету и настороженно посмотрел на меня:

— Макс, какая–то снежная буря просто… Откуда мне знать, что это не бред?

— Кокаин на меня так не действует.

— Ты хочешь сказать, что по–настоящему невиновен? Лягушатники действительно подставили тебя? Ты чист как слеза?

Я кивнул:

— Раньше ты мне верил.

— И ты не сможешь раздобыть даже пару сотен долларов?

— Ну, разве что если заложу свою одежду.

Джимми шепотом выругался.

— Но во всех чертовых газетах писали, что ты крупный жулик, Макс. Мошенник столетия! — Он посмотрел на меня как удивленный ребенок. — Господи Иисусе!

Неожиданно я почувствовал себя виноватым:

— Наверное, кто–то и получил деньги. Но это был не я.

Скептически поморщившись, он выдохнул дым:

— Выходит, ты чертово трепло! Подстава! Сбежал из страны, так и не поняв, что случилось. Здорово! Так, похоже, мы теперь выглядим как настоящие болваны! — Он покачал головой. — Значит, Рождества не будет, — добавил он, как будто обращаясь ко всему ресторану.

— Ты не прав, если ты думаешь, что Коля предал меня. Я подозреваю де Гриона. Мой друг — князь королевской крови. Он спас меня, Джимми. Он спас бы меня и теперь, если бы мог. У меня нет его нового адреса. Однако друг из Италии…

— Какое роскошное жульничество!

Джимми уже не слушал меня. Мне его реакция показалась странной. Он как будто восторгался преступниками, которые меня предали, а еще смеялся над собой. А ведь буквально несколько минут назад он предупредил, что моя жизнь в опасности. Возможно, ирония помогала ему скрыть собственный страх, но в любом случае это меня встревожило. На губах его появилась улыбка, затем он нахмурился:

— И какими же идиотами мы себя выставили! Нас надули, как малых детей! Все эти месяцы… Планы. Расходы. Мы все вбухали в дело. Это я заставил Люциуса уговорить тех старых хитрецов! О господи!

Хотя многие из его замечаний оставались неясными, можно было сказать, что он по–настоящему расстроен.

— Уверяю тебя, Джимми, я всей душой поддерживаю план. Я никогда не хотел никого обманывать, а меньше всего тебя и майора Мортимера. Я предлагал свои услуги, свои патенты, свои навыки, мозги. И ведь с этой стороны все в порядке. Если бы у меня были наличные, я немедленно отдал бы их мистеру Роффи! Я поставил на кон не меньше, чем он. Я не хочу, чтобы наш план рухнул.

Джимми явно расстроился. Он поручился за меня перед друзьями, а я его так подвел. Я не мог успокоиться и все извинялся и извинялся. Я попытался взять его за руку. Он как будто не заметил моего прикосновения. Джимми словно бы вообще ничего вокруг не видел. Он рассеянно смотрел на круглые лампы, висевшие вверху, и чему–то усмехался. Неужели мы оба сошли с ума? Я не мог тогда понять, почему он так реагирует.

Конечно, это был просто шок. Много раз я возвращался к этой встрече и ломал голову над тем, почему он совершенно неожиданно рассмеялся. Я изумленно уставился на него.

— О господи Иисусе! — Он был беспомощен. — Мы сами нашли приключения на свои задницы!

Ему не следовало брать всю вину на себя. Ответственность за случившееся лежала отчасти и на мне.

Я никогда не обманывался в подобных делах.

Biddena natla’ ila barra. Mashi yesma’[236].

Почему радуются другие люди? Этот вопрос зачастую ставил меня в тупик. Реакция Джимми Рембрандта на мои затруднения в течение нескольких лет оставалась для меня загадкой. Когда мы с ним расставались возле кафе Планкетта, он все никак не мог прийти в себя и иногда фыркал и морщился от смеха. Он пожелал мне удачи, «хотя мне кажется, Роффи и Гилпину она понадобится больше». Он еще раз взмахнул дрожащей рукой и, не сказав больше ни слова, быстро зашагал по Монро–стрит и скрылся среди теней.

Я видел мало забавного в своем тогдашнем положении. И совсем уж невесело стало на следующий день, когда я, приехав с пустыми руками из офиса «Вестерн Юнион», увидел Пандору Фэрфакс. Она выпрыгнула из автомобиля и бросилась ко мне. Миссис Фэрфакс спросила, видел ли я кого–то из своих партнеров. Похоже, оба исчезли, не оплатив аренду как своих квартир, так и моей. Они также задолжали значительные суммы различным типографам, проектировщикам, механикам, инженерам и рекламным агентствам. Ей самой пообещали наличные за аренду самолета. Рассчитывая на аванс за консультации, она уже сделала первый взнос за новый самолет.

— Ходят слухи, — сказала она, — что люди «Босса» Крампа получили приказ достать их живыми или мертвыми.

Тем вечером я оказался в необычайно затруднительном положении — мне пришлось объяснять, почему мои партнеры не оставили никаких координат. Я сказал, что, по–моему, они постоянно живут в Вашингтоне. Один из суровых подручных «Босса» Крампа пообещал проверить это. Он казался сердитым и подозрительным, но здравый смысл, вероятно, заставил его признать, что я говорю правду. Вдобавок он хорошо знал, какое положение я занимал в обществе, — очевидно, я ни в каком мошенничестве повинен не был. Тем не менее меня отвезли в небольшой офис над складом молочных продуктов на Юнион–авеню. Там я встретился с самим Э. X. Крампом. «Босс» был спокоен и вежлив. Он оказался выше, чем я ожидал, и носил бледно–синий костюм. У него были округлые, ровные черты лица, наманикюренные ногти и очки в роговой оправе. Он тоже почти сразу поверил, что мне ничего не известно о местонахождении партнеров и о деньгах, которые они задолжали в городе. Конечно, теперь Босс отрицал, что доверял этим двоим, и заявлял, что никогда ничего не слышал о залоге в четыреста пятьдесят тысяч долларов, который с нас потребовали. Было неблагоразумно говорить ему, что если бы требование не предъявили, то счета были бы быстро оплачены, и Мемфис к концу года стал бы гораздо богаче.

Надо признаться, я не хотел ни с кем делиться своими предположениями: мои партнеры, убежденные, что я предал их, в панике бежали. Не имея возможности раздобыть еще сто пятьдесят тысяч долларов, они забрали свои деньги и вышли из дела. Я не хочу возлагать вину за собственные неудачи на других. Я позволил им поверить, что я богат. Они поступили честно. Если бы они хотели мне отомстить, то могли бы разгласить сведения о моем прошлом. Так что я по–прежнему верил в их честность. Некоторые из нас просто сильнее других. Возможно, оказавшись в их положении, я продолжал бы стоять на своем и преодолевать затруднения, а они просто потеряли самообладание. Больше всего, конечно, я сожалел о том, что пришлось заморозить еще один многообещающий, смелый и коммерчески выгодный проект. Политическая машина «Босса» Крампа теперь работала против моих планов. Он об этом сказал прямо. Теперь мне понятно, что моя дружба с майором Синклером, возможно, как–то повлияла на это решение. К сожалению, Крамп противостоял ку–клукс–клану, и поэтому он так и не смог привести Мемфис к процветанию. Эта вражда, основанная на злобных слухах, распространявшихся прокатолическим «Коммерческим вестником», — единственная причина, по которой Крамп так и не достиг высокого положения, на которое мог рассчитывать благодаря интеллекту и характеру. Возможно, он считал клансменов своими соперниками. Союз с кланом обеспечил бы ему не местное, а национальное влияние.

Некоторое время я недоумевал по поводу исчезновения Джимми Рембрандта. Я подумал, что Джимми опасался моего гнева, потому что он в некотором роде бросил меня, а также Роффи и Гилпина. Возможно, он все еще переживал из–за пятисот долларов, которые задолжал мне. Узнав о состоянии Роффи, он мог подумать, что в случае моего убийства будет привлечен к делу. По–видимому, он возвратился в Нью–Йорк.

Мне не полегчало, когда майор Синклер высказал свое откровенное мнение: Роффи и Гилпин были парочкой саквояжников и попросту использовали меня в своих целях. Я не понимал, какой им от этого был прок. Я решил, что не стоит рассказывать майору о том, какую роль я сыграл в их затруднениях, но заверил Синклера: только самые ужасные обстоятельства могли вынудить этих двоих оставить меня. Я заметил, что не лишился наличных. Я не нес ответственности за долги авиакомпании и за личные долги моих партнеров. Я строил самые дикие предположения, я думал о том, что какие–то иностранцы, пожелавшие уничтожить наше великое предприятие, похитили моих партнеров или избавились от них как–то иначе. Мне давно уже очевидно, что все крупные катастрофы дирижаблей в 1920‑х и 1930‑х годах — это результат сионистского саботажа. Также вероятно, что мои партнеры попали в лапы еврейских или итальянских ростовщиков. Ростовщики, как известно, жестоко обходились с неимущими должниками, неспособными платить непомерные проценты. Это также объясняло, почему Роффи и Гилпин так отчаянно перепугались в самом конце, когда я не сумел раздобыть деньги. Я изложил эту теорию полицейским, которые ко мне обратились. Они пообещали во всем разобраться. Но все они были людьми Крампа. Они пришли к выводу, что городские жители, и я в том числе, стали жертвами пары первоклассных мошенников.