Я помню, как мой возница, спокойно пожимая плечами, удерживал свою лошадь. Он сказал, что такое скопление необычно, но его никак нельзя предвидеть. Он предложил мне пройти несколько кварталов до отеля пешком, если я спешу. Время шло к шести. Так как вознице уже заплатили, я дал ему хорошие чаевые и пожелал удачи. Мне нравилось пробираться по этим переполненным городским улицам. В отличие от Вашингтона, Мемфис был естественным городом. Он вырос спонтанно, как только возникла экономическая необходимость. Если Нью–Йорк воплощал будущее, то Мемфис — знакомое настоящее. Я двигался среди крикливых водителей и увертливых пешеходов, и меня переполнял восторг. Слишком долго я жил в одних только столицах. И вот наконец передо мной город, основу которого составляет не древняя сила, не монументы, а жители. Здесь я не чувствовал подавленности. Действительно, казалось вполне возможным, что я завоюю Мемфис. Возможно, здесь я смогу найти новую отправную точку, как нашел ее в Киеве. Я родился в городе, обязанном своим существованием реке. Поэтому я легко мог добиться успеха в Мемфисе.
Тем вечером я ужинал со щедрыми джентльменами, Роффи и Гилпином, в ресторане под названием «Янсенc», неподалеку от моей гостиницы. Пища была самой обыкновенной, но здоровой и, похоже, очень нравилась моим хозяевам. С ними пришла молодая особа, и я поначалу подумал, с некоторым восхищением, что она станет моей спутницей. Пандора Фэрфакс была ясноглазой темноволосой невысокой женщиной, которая отличалась дерзостью и самоуверенностью. Она немного напоминала Зою, девочку–цыганку из моего детства. К своему удивлению, я узнал, что она была летчицей. Она недавно приехала в Мемфис, чтобы выступить с показательными полетами. Теперь миссис Фэрфакс хотела поселиться здесь. Она и ее муж были летчиками.
— Мы гастролировали в провинции, — сказала она, — но думаем, что пора с этим кончать.
Чарли Роффи просиял:
— Иначе ваши зубы могут очень скоро расшататься. — Он тотчас пояснил: — Самый известный трюк мисс Пандоры — она висит в воздухе, сжимая зубами трапецию, которая крепится к самолету ее мужа. Она также совершает прогулки в воздухе по крылу самолета и прыжки с парашютом.
Это произвело на меня впечатление. Мисс Фэрфакс была привлекательна и интересна. Она пожелала услышать мои собственные рассказы о полетах. Чем я управлял, какой машиной? Я постарался ответить как можно обстоятельнее. Она сказала, что завидует моему опыту с «эртцем» («Хотя это, судя по всему, та еще болванка»). Я мог полетать на их «де хэвилленде DH‑4», если захочу. Тронутый ее великодушием, я сказал, что заберусь в кабину в мгновение ока, если когда–нибудь представится возможность. Гилпин уже рассказал ей о новом аэропорте и о самолете, который я спроектировал. Миссис Фэрфакс захотела посмотреть мои чертежи.
— Вы сможете изучить их, как только пожелаете, — сказал я.
Она и ее муж как раз пытались создать частный аэродром, но наши планы идеально дополняли друг друга.
— Чем нас больше, тем веселее, — произнесла она.
Миссис Фэрфакс ушла рано. Пожимая мне руку, она тепло улыбнулась:
— Надеюсь, что мы сможем помочь друг другу, полковник Питерсон.
Когда миссис Фэрфакс удалилась, Дик Гилпин с восторгом заговорил о ней. В этой части страны ее знали все. Она начала работать машинисткой, но выучилась летать всего через несколько дней офисной работы.
— Она оказалась прирожденной летчицей. Ее муж — военный ас. Вы, возможно, даже встречались с ним.
Я сказал, что не могу вспомнить никого по фамилии Фэрфакс.
— Прекрасный человек, — сказал Чарли Роффи, предлагая мне большую сигару. — И здравого смысла у него побольше, чем у других летчиков.
Дик Гилпин сказал, что, если я не возражаю, они договорятся об интервью для «Коммерческого вестника». Газета была лучшей в Мемфисе. Журналисты, возможно, захотят поместить мою фотографию в мундире. Я с готовностью согласился. Чарли Роффи сказал, что это очень поможет их делу. Он спросил, можно ли зайти ко мне около девяти следующим утром. Я предоставил себя в его распоряжение.
— Я здесь ваш гость, — сказал я, — и хочу делать то, что лучше всего послужит нашим общим интересам.
Мои друзья высадили меня возле «Адлер апартментс», а потом уехали. Впервые за много месяцев я отправился прямиком в постель и немедленно погрузился в сон. Мне снился Мемфис, возносящийся над рекой на серебряных облаках, а я был капитаном, который прокладывал курс над прериями Канзаса и Дакоты. Старый Шаттерхэнд[200], охотник на буйволов, облаченный в оленьи шкуры, стоял рядом со мной, держа в руках свое длинное ружье. Прерии будут снова принадлежать странствующим городам Америки, и смерти не станет. В Мемфисе я не мог увидеть Бродманна, не мог принять его за Берникова. Берников мертв, его искалеченное тело лежало на мощеном причале в Батуме. Как Бродманн может догнать меня? Он был евреем и коммунистом. Ему никогда не позволили бы проникнуть сюда. Бород снижается и разворачивается, когда я направляю его к солнцу. Свет слепит меня. Что такого обнаружил я в городе собак, чего так хотел Бродманн? Снова виден горизонт. Saat kactir? Jego widzialem, ale ciebie nie widzialem[201]. Мечта всегда уводит на Запад, она всегда совсем рядом. Конечно, все кончится у моря. Я отважный человек. Я могу вести корабль. Я понимаю наше положение. Но что же это за поиски? Я должен сосредоточиться. Мы падаем. Я чувствую слабость. Ich will nicht Soldat werden![202] Как Бродманн мог мне навредить? Они думают, что кусок металла сделает меня их рабом? Я не стану мусульманином. Я враг султанов. Der Gipfel des Berges funkelt im Abendsonnenschein[203]. Gibt es etwas Neues?[204] Я не поеду в Берлин.
После завтрака я отправился в редакцию газеты. Журналист, который брал у меня интервью, сказал, что статья выйдет в следующем номере. Что я думал о Мемфисе? О Юге? Они прекрасны, заявил я, и люди здесь очень воспитанны. Он спросил, где я жил в Англии. В Уайтчепеле, сообщил я (я был почти уверен, что знаю эти места, так часто о них говорила миссис Корнелиус). Он спросил, похож ли Уайтчепел на Мемфис. Я ответил, что есть некоторые примечательные общие черты. Река, конечно, и количество негров. Репортер хотел, чтобы я уточнил. Но мне пришлось ограничиться заявлением, что наши негры вели себя прилично и работали в основном в доках и общественных туалетах, которые широко распространились в Лондоне, — это часто отмечали путешественники, Все было достаточно близко к правде, в конце концов. Мои фантазии зачастую предвосхищали реальность. Интервью утомило меня сильнее, чем я предполагал, и после обеда я с превеликой радостью сел в машину Пандоры Фэрфакс и поехал знакомиться с ее мужем. Он оказался высоким человеком с орлиным профилем, небольшие шрамы на правой щеке только подчеркивали его обаяние. Как и многие ветераны–летчики, он был не слишком разговорчив и вел себя достаточно скромно. Это вызывало симпатию и в то же время подчеркивало его значительность. Мы поговорили об ужасных боевых вылетах во время войны. Он управлял главным образом английскими самолетами, а также парой французских и американских машин. Он выразил надежду, что я останусь на ужин. Тем вечером сам я говорил очень немного, но старался побольше вытянуть из Генри Фэрфакса. Точнее, я задавал ему вопросы, на которые в основном отвечала Пандора. Он был родом из Миннесоты и больше всего на свете любил те края. Жители Мемфиса относились к самолетам без всякого предубеждения. Во время войны неподалеку располагалась авиабаза, и местные обитатели уже повидали самые разные летающие машины. Он недолго преподавал на авиабазе. Капиталовложения в Мемфис — это очень хороший выбор. Здесь люди куда прогрессивнее, чем думают многие чужаки.
