— Ну, говори! — непозволительно грубо выкрикнул в её сторону.
— Говорить, по сути, нечего. Мы немного запоздали с помощью, — как-то равнодушно произнесла мама и сделала ко мне навстречу несколько шагов.
— Что значит… опоздали? — за эти несколько секунд перетрясло все моё нутро.
— Я думаю, ты сам все должен увидеть, — меня резко схватили за руку и потащили к палате, в которой уже больше недели находился Максим. Я лишь нелепо передвигал ногами, которые умудрялись путаться между собой и слепо следовал за мамой.
— Заходи, у тебя мало времени, — худая ручка открыла увесистую дверь, которая была сейчас единственным препятствием между нами.
Я сделал несколько небольших шагов вперёд, и мои глаза ослепил луч яркого солнца, который все прошлые дни умело обходил эту палату. Теперь её освещали не только несколько тусклых ламп на потолке. По немногочисленным квадратными метрам разливался тёплый и навязчивым солнечный свет. Пока мои ослепленные светом глаза мирились с непривычной яркостью, мои уши не могли уловить и половины звуков, которые заполняли палату с самого первого дня. Я немного прищурился, и картинка начала проявляться во всем своём цвете. Как и в первый день, на громадной больничной койке лежал Максим. Такой же неподвижный и умиротворенный. Только сейчас на нем отсутствовали различные провода и трубки. Тишину не разбавлял несносный звук от аппаратов. И он дышал, как и тогда, только сейчас делал это самостоятельно. Его глаза были закрыты, а зрачки лишь медленно перемещались под синеватыми веками. Я уже сидел рядом и, затаив дыхание, смотрел на него. Сейчас руки были гладкие и тёплые, и его тело больше не издавало холод. Словно вся комната наполнилась чем-то мягким и приятным. Он пришёл в себя, а меня даже не было рядом в этот момент. Я был где-то там: спал или бессмысленно наворачивал круги по городу. Я был везде, только не рядом. Мысль о том, что все позади, была где-то далеко и ещё полностью не охватила моё сознание. Я столько думал об этом. Моё желание было таким сильным, что иногда это казалось невыносимым. А сейчас это реальность, которая в тысячу раз лучше всяческих представлений. Я выдохнул. Впервые за пару десятков дней я по-настоящему выдохнул. Сейчас я ощутил неимоверную легкость. И сказать, что камень упал с души — ничего не сказать. Я продолжал неподвижно сидеть и смотреть на бледноватое лицо, которое, кажется, совсем недавно я касался только лишь по первому своему желанию. Только сейчас я считал недостойным, даже сидеть рядом. И будь он в сознании, точно не позволил мне этого. Моё сердце билось быстрее с каждой секундой, а рука сжимала его ладонь с большей силой. Я не хотел отпускать его даже сейчас. Мне было сложно встать и уйти из палаты, зная то, что моё время заканчивается. Было неимоверно страшно, что я могу снова потерять его. Я немного привстал и украдкой поцеловал его сухие губы. Словно боясь, что он очнётся и оттолкнет меня, я делал это как можно быстрее. Но успел почувствовать всю их былую нежность и сладость. Я так скучаю по нему. Мне не хватает его, так сильно не хватает. И пусть моя тяга к нему будет нездоровой. Пусть это будет болезненно и неправильно. Мне абсолютно неважно, как это будут называть другие. Если он когда-нибудь простит меня, я готов чувствовать это всю свою жизнь.
— Значит это тот самый человек, который покорил неприступное сердце моего сына? — послышался тихий вопрос из-за спины. Её присутствие я заметил только сейчас.
— Да, мам… — я сжал его руку ещё сильнее, хотя больше было некуда. Я не боялся осуждения или косого взгляда. Именно сейчас я был собой, именно в эту секунду я ничего не опасался. И с этого момента я смогу заявить о своих чувствах в открытую, и бороться за них я буду до последнего.
Ему нужен был покой, и нас попросили уйти до того, как он придёт в себя. По словам врача, он очень болезненно выходил из комы. Сильные судороги сопровождались неразборчивым бредом, но в итоге он очнулся, и это было главное. Практически сразу он смог говорить и мгновенно узнал свою мать. Единственное, что ему пока сложно давалось, так это движения, которые какое-то время будут болезненными и потребуют больших усилий. Нужно ещё какое-то время, чтобы восстановиться его организму и начать нормально функционировать. Поэтому к нормальной жизни ему вернуться можно будет не раньше чем через месяц.
Мама не посчитала нужным оставаться больше в России и уехала обратно в Штаты, перед этим взяла с меня обещание, что я вернусь к обычной жизни. Мне ничего не оставалось, как дать честное пионерское и отпустить её со спокойной душой домой. Однако я сам не знал, как может все обернуться. Единственное, что я решил сразу же сделать, так это снять большую часть своих сбережений с личного счета и обеспечить Максиму стабильную реабилитацию. Ведь даже там, где совсем не требуются деньги, они все равно нужны и лишними не будут.
Через пару дней я сдержал обещание и все-же вернулся в школу, которую я успел визуально забыть. За пару недель ничего не изменилось: неприметные стены, которые кроме тоски ничего не вызывают, толпа учеников, носящихся из кабинета в кабинет, словно при пожаре, косые, недовольные, но заинтересованные взгляды, которые обложили меня со всех сторон. В свой адрес я не слышал ничего, лишь неразборчивый шёпот, что и следовало ожидать. Как были трусами, так и остались. Хотя не мне говорить о трусости. Я сел за свою парту, которая как будто все это время ожидала только меня. Но вот болезненно резало глаза пустующее место рядом. Кроме этого я не замечал больше ничего. Своими мыслями я был оглушен и ослеплен. Лишь иногда мои глаза непроизвольно в толпе искали Сашу. Где-то в глубине души, моя злость к нему горела ярким пламенем, но тут же угасала под гнетом собственных мыслей. Даже если не сейчас, но в скором времени он ответит за все, что сделал. Прощать его я не собираюсь. И не важно, какие будут последствия. Моя успеваемость резко упала, доверия и уважение учителей катилось под откос. Мне пришлось писать множество объяснительных, в каждой из которых расписывал несуществующие поводы моего долгого отсутствия. Чувствовал себя самым настоящим двоечником, впервые за всю свою жизнь. Я начал разочаровывать даже себя. Незаметно я спускался на самое дно, из которого не спешил подыматься. Я не мог найти в себе силы разбираться с этим. Так же как не смог перебороть все свое желание предстать перед ним. Я долгое время не решался переступить порог — единственное, что разделяло меня с дорогим человеком. Ежедневно я приходил в больницу, как и всегда, но стоял за пределами палаты, в которой недавно проживал большую часть времени.
Дни летели беспощадно. Они безжалостно оставляли позади себя бессмысленно потраченное время. Так же как и единственную возможность все исправить. Я лишь смог наблюдать издалека. Смотреть на его неиссякаемую волю и результативные попытки встать на ноги. Я мог лишь поддерживать его лечение финансово, что очень помогало и ускоряло его выздоровление. «Не знаю, что произошло между вами, но я думаю, тебе стоит его навестить, » — не единожды заверяла меня его мать, которая всегда уведомляла меня о его самочувствии. Но я не мог. Мне казалось, что явись я перед его глазами, он тут же вышвырнет меня из своей жизни. Окончательно и навсегда. Поэтому я предпочёл жить с неугасимой надеждой. Именно благодаря ей, я находил в себе силы ежедневно стоять около его палаты и терпеливо ждать, когда он сможет самостоятельно выйти абсолютно здоровым. Я не хотел, чтобы этот единственный огонёк угас во мне. Иначе это будет конец.
И так двадцать семь дней я смог продержаться с этими неизменными мыслями на плаву. Больше и не требовалось, ведь деваться мне было некуда. Сейчас я не смогу прятаться за такими привычным больничными стенами. Преграда рухнет. И наконец, впервые за мучительно долгое время он появиться в школе. В этот раз я точно не намерен отводить взгляд. И теперь я лично перед ним отвечу за все свои ошибки.
