Огромные полотна, покрытые красивыми оттенками, которые она когда-либо видела, прислонялись к стенам, когда другие в это же время отдыхали на полу. Вокруг были разбросаны мольберты, каждый из которых был покрыт старой краской, как будто на них были нарисованы тысячи картин. Деревянный стол был домом для сотен кистей и палитр, угля и карандашей, а стопки бумаги лежали на полках.

— Добро пожаловать, — Сказал Гарри, убирая волосы с глаз. — В мою художественную студию.

— Меня не было здесь долгое время, но я проводил здесь по несколько часов, иногда даже оставался на ночь, потому что мне казалось, что если я уйду, образы в моем сознании исчезнут. — Его голос дрожал, когда юноша говорил, потому что за всю свою жизнь он приглашал сюда только двух людей. Аделаиду и Его.

Рот Аделаида слегка приоткрылся от удивления, а ее звездные глаза блестели в мягком свете комнаты.

— Ты не против, если я…? — Слова были слишком тяжелыми, чтобы ее губы могли произнести их, и они задрожали, прежде чем она сказала их.

— Вовсе нет. — Сказал Гарри и сжал ее руку.

Сначала ее шаги были маленькими, словно она не знала, куда ей поставить ноги, но затем, когда она обрела некоторую уверенность, они стали более решительными. Она чувствовала себя так, будто она бродила по музею, где она могла увидеть картины прошлых времен.

Ее глаза скользили по произведениям искусства. Некоторые были пейзажами, закатами и рассветами, написанные так нежно, что она чувствовала необходимость, чтобы прикрыть свои глаза от их красоты. Другие были людьми — мужчинами, женщинами и детьми, все с слегка повернутыми головами, так, что их глаза никогда не встречались с ее глазами. Не все из них были закончены, но каждая из картин сияла красотой, заставляя дыхание девушки сбиваться.

Ей казалось, что она бродила часами, звуки остального мира утонули, когда ее глаза плавали в высохшей краске.

В конце концов, она остановилась, словно нашла то, что искала. Она стояла к нему спиной, и хотя он не мог видеть картину напротив нее, он знал точные цвета, на которых покоились ее глаза.

Перед блондинкой было не одно, а целых три произведения искусства: картина, рисунок и акварельный эскиз. Она провела пальцами по засохшей краске на холсте, наполовину ожидая почувствовать мягкую поверхность воды под ними, потому что когда цвета танцевали вместе, они представляли собой образ мальчика в озере. Вода щекотала ключицы, и хотя он пытался убрать мокрые волосы с лица, пара свободных прядей все еще спадали на его лоб. Улыбка на его лице была такой огромной, что его глаза прищурились до такой степени, что она едва могла разглядеть их цвет, но они были голубыми. Мальчик поднял руку, словно он брызгал воду на кого-то и капли летели в воздухе. Было настолько все изящно прорисовано, что она не могла контролировать свое выражение лица.

Рисунок был портретом, тот же парень смотрел вниз и его длинные ресницы свисали на высокие скулы. С первого взгляда не казалось, что он улыбался, но когда девушка наклонилась ближе, то увидела легкую улыбку, играющую на его губах. Его волосы спадали на лоб, настолько, что щекотали его глаза. Аделаида никогда не видела его раньше, но знала, кто это был.

Наконец, ее взгляд упал на акварельных эскиз. У нее перехватило дыхание и девушка почувствовала каплю дождя на своем сердце, потому что этот рисунок был автопортретом. Он нарисовал волосы черным цветом, а в его глазах свирепствовал серый шторм, темные волны которого врезались в скалы его ирисов. Из его глаз падали букеты синих цветов, текущие по его щекам, словно слезы.

— Не забывай меня. — Прошептала она и на ее сердце приземлилась еще одна капля дождя. В картине не было ничего прекрасного. Линии были нарисованы слишком резко и цвета были слишком меланхоличны, чтобы что-то кроме боли могло пронзить ее сердце, когда она смотрела на нее. Но не черные линии или синие цвета заставили облака в ее сердце отпустить всю воду. На самом деле, не то, что было на картине, разбило ее сердце. Это было то, чего не было на ней, то, что разорвало ее на части. Рисунок не имел рта.

— Я не разговаривал тринадцать месяцев после его смерти. — Сказал Гарри и его голос дрожал, когда он ответил на вопрос, который она не задавала. — Я-я всегда хотел, чтобы мои последние слова были сказаны ему, и после аварии я подумал, что, если я не буду говорить до конца своей жизни, я получу то, чего желаю.

Она отвернулась от картины и посмотрела на него. Вода задерживалась в его глазах, но она не стекала по щекам.

— Что заставило тебя передумать? — Она выдохнула, слова были настолько тихими, что звук от них едва достиг его ушей.

— Я нашел это. — Юноша поднял папку со стола и она подошла к нему. Она была темно-бордового цвета, края в лохмотьях, а задней части не было, но внешность не имела значения. Гарри открыл папку и ее содержимое наконец было удостоено чьими-то другими глазами, кроме как его. Она была заполнена фотографиями, цвета которых потускнели так, что остались только черные, белые и серые цвета. На большинстве из них был Гарри, выглядевший намного моложе и с бесконечной улыбкой на лице. На некоторых он рисовал, на других готовил, смеялся или читал.

— Они прекрасны. — Сказала Аделаида, просматривая их, и каждая фотография сияла своей собственной красотой.

— Да, я всегда говорил ему, что он может зарабатывать на жизнь фотографиями. Он был настолько талантлив, что было бы стыдно не показывать людям мир с его точки зрения. Но он не хотел этого. Он сказал мне, что делал это только для себя и что если он начнет делать это для кого-то другого, то в этом не будет никакого смысла. — Гарри улыбнулся, посмотрев на старые фотографии и Аделаида увидела, как призрак юности играет в его чертах.

— Это, — Сказал он и указал на последнее фото. — Это то, что я нашел.

На фотографии был изображен Гарри, его голова покоится на подушке, а простыня покрывает половину его тела. Его ресницы свисали на скулы, а губы были слегка приоткрыты, когда он спал. У Аделаиды не было много времени, чтобы полюбоваться фотографией, потому что Гарри перевернул ее, показывая ей заднюю часть. Он был покрыт почерком, настолько неряшливым, что она едва могла прочитать слова, но вот что там было написано:

«Дорогой Гарри, сейчас я пишу это, а ты спишь, точно также, как и на этой фотографии, которую я сделал. Я слышу, как ты храпишь, и хотя завтра я могу жаловаться на это, сейчас нет звука, который я предпочел бы этому. Потому что этот звук свидетельствует о твоем бьющемся сердце и дышащих легких, потому что сейчас, в темноте этой комнаты, я могу слышать звук твоей жизни, точно также как и вижу ее каждый день. Я вижу ее в твоем лице. Я вижу ее в твоих ямочках и твоей улыбке. Я вижу ее в твоих глазах и в твоем теле. Я чувствую ее в твоих руках и в твоей груди. Я чувствую ее в твоих губах и в твоем сердце. Но я не могу не задаваться вопросом: «Как мне так повезло? Как мне так повезло, что я полюбил тебя?» Я не знаю, но я люблю тебя. Я люблю тебя, я люблю тебя. И всегда буду. Я люблю тебя.»

— Когда я прочитал это, я понял, что теперь это я задаю этот вопрос: «Как мне так повезло, что я любил именно его?» Но я так и не нашел ответа и, думаю, никогда не найду. Мне просто нужно было найти вопрос, чтобы знать, что это было самое большое приключение в моей жизни и что не рассказывать об этом людям — было бы самой большой ошибкой, которую я когда-либо мог совершить. — Пока Гарри говорил, он чувствовал океан в своих глазах, но от него не убежало ни единой капли. Говорить о Нем было хорошо. Голубоглазый мальчик с непослушными волосами и высокими скулами был частью его и независимо от того, сколько времени прошло, эта часть никогда не исчезнет. Тем не менее, он ждал, пока Аделаида спросит единственное, чего она не знает. Но у этого вопроса никогда не было достаточно сильных крыльев, чтобы его можно было перенести от ее губ к его ушам и, глядя, как она читает записку, он понял, почему ей это не нужно.

Голубоглазый мальчик был его прошлым, а Аделаида — его настоящим, а может быть, просто может быть, его будущим.