Закончив тренировочный поход, мы на автобусе поехали из Покхары в Катманду, чтобы оттуда отправиться на Тибет. Селиверстов, рядом с которым я сидел, достал плеер и, слушая его через наушники, сладостно улыбался.

— Шеф, хочешь послушать? — спросил он.

— Давай, а кто там поет?

— Борис Моисеев. Последний концерт.

— Это тот самый…

— Да.

Я надел наушники и, слушая «голубые нотки» в обрамлении прекрасной музыки, громко хохотал. Я чувствовал себя сильным и здоровым, мое тело, вошедшее в физическую форму, ощущало то, что в медицине называют «мышечная радость». В этот момент я не мог и подумать о том, что Тибет измотает нас — здоровых российских мужиков — и что однажды я, корчась от боли, упаду на редкую тибетскую травку и громко, навзрыд заплачу.

После завершения тренировочного похода по Гималаям, придя в китайское посольство, я понял, что китайские визы на Тибет мы сможем получить только в том случае, если с нами в экспедицию поедет так называемый офицер связи китайской армии.

— А что он будет делать с нами в экспедиции? Какую связь осуществлять? — наивно спросил я китайского консула.

— Связь с нами и еще…. — сконфузившись, ответил консул.

— У него что — будет спутниковый мобильный телефон? Другой тип мобильного телефона там, на диком Тибете, вряд ли будет работать.

— Что Вы, что Вы, — замахал руками консул, — пользоваться мобильными телефонами на Тибете запрещено.

— Тогда я не понимаю роли офицера связи, — твердолобо продолжал я расспрашивать консула, — какова его роль в экспедиции?

— Ну, неужели Вы не понимаете, что на территории китайского Тибета все иностранные экспедиции должны быть под контролем! — раздраженно сказал консул, округлив свои узкие глаза.

А-а…. — дошло, наконец, до меня.

Я потупил взгляд и уставился в точку. Свободный образ российской жизни последних лет начал уже вычеркивать из памяти более чем семидесятилетние устремления советских властей во всем и вся видеть угрозу непонятному для них самих строю, когда красивые, очень красивые лозунги, в свое время бывшие под угрозой мирового империализма, все продолжают и продолжают оставаться под угрозой и…. эх, наверное, будут всегда оставаться под угрозой.

Игра! Мировая человеческая игра! Игра в идеалы! Игра в равенство! Игра в справедливость! Игра в борьбу с коварным врагом! Кровавая игра! Жестокая игра! Смердящая игра!

Зачем мы играем? Зачем играем остервенело и смертельно? Неужели воспоминания детства так значимы, что заставляют нас играть по жизни и, иногда, играть смертельно? Что за страсть вложена в слово «игра»? Почему игра пропитала всю нашу жизнь? Почему люди не думают о смысле жизни, а постоянно и всегда играют? Почему люди играют в богатство, корча из себя всемогущих, покупая других и не задумываясь над тем, что за его гробом никогда не понесут сейф с деньгами? Почему мы, ненавидя самого себя, завидуем более сильному и из последних сил играем в собственную значимость, хотя в глубине души осознаем лживость игры? Почему мы, успокаивая ближнего, ощущаем глубинную радость от его страданий и играем покровительственно-стервозную игру? Почему мы не можем быть всегда искренними? Неужели это невозможно? Неужели искренность так трудно достижима? Неужели искренность есть лишь атрибут примитивного образа мышления, а ум есть лишь умение более искренне играть? Пожизненными актерами можно назвать людей…

Если у вас, дорогой читатель, была или есть любовь, то, обняв любимую (или любимого) и сладостно ощущая родной запах волос, задумайтесь, пожалуйста, над вопросом — любите ли Вы искренне или все же играете в любовь? Как только Вы зададите себе этот вопрос и хотя бы чуть-чуть проанализируете свою любовь, Вы поймаете себя на мысли, что часто, очень часто Вы играете в любовь. А если я поглажу ее (его) вот так, то это, наверное, понравится! А если я буду целоваться с придыханием, то это, наверное, подчеркнет мою любовь! Если я скажу вот такие слова, то она (он), наверное, подумает, что…!

Мы, к сожалению, даже в самом святом — любви — не умеем быть полностью искренними. Какая-то ниточка лживости постоянно вьется внутри нас и заставляет нас играть. Почему?

Да потому, что мы на нашем духовном уровне не имеем способности ощущать всеобъемлющую и всезахватывающую любовь, которая подвластна только Богам или Сынам Богов. До нас доносятся только отголоски настоящей любви, и даже, ощущая эти всего-навсего отголоски, мы счастливы, потому что они есть. И пусть эта вездесущая жизненная игра входит даже в самое святое — любовь, приглушая и глубинно опоганивая, многое-многое в жизни, пусть эта игра стала составляющей частью нашего бытия, но мы, пусть даже подсознательно, способны все же хоть немного ощущать главное созидательное начало — Любовь и хоть немного быть близкими к Богу. Хоть немного… а это уже немало.

Почему мы играем по жизни? Скучно, наверное, без игры-то? Бог создал эту игру, чтобы через неискреннее познать искреннее, которое близко к истинному.

Люди, как известно, бывают умными и тупыми. Тупые — они тоже люди и тоже хотят признания, пусть даже на примитивном уровне. У умных людей, к сожалению, не хватает ума на то, чтобы выявить или выпятить что-то умное у тупых людей, они склонны их вогнать в беспредельную и беспробудную тупость. Но тупой человек — тоже божье творение, пусть не совсем удачное, но он, ведь, тоже хочет духовного счастья, хоть в чем-то, хоть чуть-чуть. Много ему не надо! Хоть чуть-чуть! Тупой человек тоже, не осознавая того в серенаде своих глупых речей, хочет любви. Очень хочет и не надеется, что она осчастливит его.

Однако есть одно свойство, одна черта, которая объединяет умных (или умно игривых) и тупых (или тупо игривых) людей. Это слово, которое почти на всех языках мира произносится одинаково — мама. Это божественное слово, это слово любви, это слово искренности.

— Ма-ма, — тупо скажет кто-то, перестав ковыряться в носу.

Мамочка, мамулечка, — скажет умный пройдоха с придыханием.

— Мама, — просто и ясно произнесет искренний человек, осознавая в этом слове что-то божественное и космическое, породившее его и позволившее ему произнести это слово.

Мир противоречив, но в этом противоречии состоит его величие и единение, а также стремление через противоречие идти к прогрессу, бесконечному прогрессу.

— Если Вы согласны, чтобы с Вами был офицер связи, то я могу дать вам китайскую визу, — сказал консул.

— Хорошо, — проговорил я, понимая, что другого выхода у меня нет.

Получив визы, мы приступили к непосредственным сборам в тибетскую экспедицию. Продуктами и прочим скарбом занимались в большей степени Сергей Анатольевич Селиверстов и Рафаэль Гаязович Юсупов, а мы с Равилем решили собрать побольше информации о священной горе Кайлас и прилегающем к ней районе.

Первым, кто рассказал нам о районе Кайласа, был некий Гелу — Шерпа — молодой тибетец, в детстве иммигрировавший с родителями в Непал. С ним мы познакомились через англичанина по имени Тим, с которым как-то ненароком встретились и разговорились, проболтав за пивом о жизни часа четыре. Восторженный и романтичный Тим, в ком прослеживался дух англичанина — покорителя далеких стран, взахлеб рассказывал о достоинствах своего проводника во время трека по Гималаям — Гелу Шерпы, особо отмечая его глубокие знания по загадочному Тибету. Англичанин Тим отметил даже то, что Гелу носит косу, закрученную вокруг головы и закрепленную красной лентой с бахромой, из которых он каждый вечер во время трека услужливо выбирал вшей. Он, англичанин, будучи наблюдательным, подметил еще и то, что вши к вечеру имеют склонность переползать из волос на красную ленту с бахромой, откуда их легко удалить, всего-навсего постирав ленту с мылом. Тим предположил, что за месяц можно было бы всех вшей из головы Гелу переманить на ленту с бахромой и освободить тибетца от присутствия этой неприятной чешущейся братии. Вопрос о целесообразности мытья всей головы вместе с красной лентой англичанин Тим оставил без ответа.