«Она, наверное, просто стесняется, – пробормотала я, разглядывая голову Джека. Распространили очередное предупреждение о вшах, а Джек умудрился подцепить их уже четыре раза. Я была не готова принять этих дорогих гостей в пятый. – Или она не хочет, чтобы ее беспокоили родители».

«Хм. Она немного странная, – сказала Одри. – Она не смотрит никому в глаза».

После этого я подняла взгляд, чтобы увидеть Гарриет, кинувшуюся к главному зданию и спрашивающую, что она может сделать для нас, мам. Мы все толпились кучкой, склоняя головы ближе друг к другу, когда сплетничали или громко смеялись. Мы были стаей, и большинству из нас так было комфортнее, даже если мы не упоминали об этом вслух.

Я ничего не говорю детективу об этом. Вместо этого я говорю, что Гарриет была честна и открыта со мной и очень легка в общении.

Когда она делилась со мной своим отношением к Джеку, я наблюдала, как ее пальцы играют со швом ее А-образной юбки. Ее ногти были обкусаны, и твердый кусочек сухой кожи оттопыривался на большом пальце. В какой-то момент я сосредоточилась на этом, желая, чтобы она перестала говорить о моем сыне с такой тревожащей точностью, и опасаясь, что начну плакать.

«Миссис Рейнолдс? – произнесла Гарриет мягко. – Если вы думаете, что я ошибаюсь, пожалуйста, скажите мне».

Я покачала головой.

«Нет, вы не ошибаетесь», – признала я. Она была первым человеком, который увидел Джека именно таким мальчиком, каким он и был.

«Он очень сообразительный, – продолжала Гарриет. – Академически он на голову выше всех, но в социальном плане он не всегда справляется с некоторыми вещами так, как положено в его возрасте».

«Я знаю», – кивнула я.

«Есть результаты тестов, которые мы можем посмотреть и подумать, как ему помочь».

«Не нужно навешивать на него никаких ярлыков, – сказала я. – Я не стесняюсь, но…»

«Всё в порядке, миссис Рейнолдс, вам не нужно принимать никаких решений прямо сейчас. И вам, конечно, не нужно беспокоиться о рассмотрении другой школы, если вы не хотите».

Я говорю детективу, что она была замечательной ассистенткой.

– Она так заботилась о детях, – поясняю я. – Она уделила мне время. Мы поговорили, и я поняла, что у нас много общего.

– Что же у вас общего? – Это не первый раз, когда меня об этом спрашивают.

– Прежде всего это наше прошлое, – отвечаю я. – Мы разговаривали о… – Я резко останавливаюсь. Я собиралась сказать, что мы говорили о наших отцах, что у нас были общие секреты. Несмотря на то что наша встреча началась с разговора о Джеке, я каким-то образом свернула на собственное детство и поделилась с Гарриет историей о своем отце. Ну, кое-чем. По крайней мере, я рассказала ей больше, чем кому-либо другому. Я рассказала, как он бросил нас, когда я была еще ребенком.

Но затем Гарриет призналась, что ее отец умер, когда ей было пять, и я сразу ощутила вину, потому что это, конечно, намного хуже того, что пережила я.

«Это случилось много лет назад, – она сжала мою руку в своей. – Пожалуйста, не огорчайся».

Но, несмотря на ее улыбку и то, как убедительно она на меня смотрела, я видела проблеск слез в ее глазах и знала, что она просто пытается показать, что не расстроена. В глубине души я ощущала, что ей всё еще больно от потери, и даже тогда, в начале нашей дружбы, я чувствовала себя виноватой.

«Время – великий целитель, не так ли? – сказала она. – Так вроде говорят?»

«Говорят, но я не совсем уверена, что согласна», – пробормотала я.

«Да, – улыбнулась она. – Я тоже не уверена».

И после краткой паузы я вдруг обнаружила себя упрашивающей ее присоединиться ко мне и моим подругам-мамам выпить кофе на следующей неделе. Гарриет выглядела захваченной врасплох, и я предположила, что она откажется.

Но вместо этого она поблагодарила и ответила, что с удовольствием. И пока я улыбалась и говорила, что это замечательно, то одновременно размышляла, не слишком ли поспешила с приглашением. Другим мамам могло бы это не понравиться, потому что они хотели свободно разговаривать о школе, и Гарриет стала бы моей ответственностью, а я не думала, что нуждаюсь в дополнительной головной боли.

Когда я рассказала Одри, что натворила, она подняла бровь.

«Дай ей шанс, думаю, она тебе понравится, – сказала я. – Кроме того, она больше никого не знает в этом районе».

У Гарриет не было других подруг, я поняла это с самого начала. Том как-то назвал ее моим новым питомцем, чем не на шутку взбесил меня, но что-то в Гарриет действительно заставляло меня взять ее под крыло. Я решила, что могу помочь ей. Первый шаг – ей нужно познакомиться с бо́льшим количеством людей.

– Гарриет переехала в Дорсет лишь несколько месяцев назад, – говорю я теперь детективу Роулингс. – Я хотела, чтобы она чувствовала гостеприимство.

– А как она вошла в вашу компанию? – спрашивает детектив.

– Ну… – Я делаю паузу. – На самом деле это не так. Всякий раз, когда она приходила, то неизменно выглядела смущенной, так что в конце концов я перестала приглашать ее. Я не хотела, чтобы она чувствовала неловкость, когда это всё ей явно не по душе.

Брови детектива Роулингс вздымаются вверх, и я ерзаю на своем жестком сиденье.

– Я знала, что она не хотела быть там, – оправдываюсь я. – Знала, что некоторые из моих приятельниц ей не особо нравятся.

– Но вы продолжали свою дружбу с Гарриет?

– Да, хотя и не настолько плотно, как с самого начала. Мы по-прежнему болтали всякий раз, когда виделись, но только после того, как у нее появилась Алиса, а у меня Эви, мы начали встречаться регулярно. К тому времени все остальные мои подруги имели детей школьного возраста и целыми днями занимались различными делами. Мы с Гарриет составили друг другу компанию.

Гарриет удержала меня от сумасшествия. Она стала моим другом в то время, когда я нуждалась в ком-то вроде нее больше, чем когда-либо. Когда все остальные, кого я знала, могли вернуться на работу, или ходить в спортзал, или часами сидеть в кофейне, не чувствуя себя истощенными от бессонных ночей, и очень быстро забыли, каково это – иметь новорожденного.

– Я не была счастлива после рождения Эви, а Гарриет оказалась хорошим слушателем, – продолжаю я. – В довершение ко всему мой брак переживал трудности, и я вываливала всё это на нее.

Намного больше, чем ранее на Одри, но Гарриет всегда так стремилась помочь.

– И поэтому вы стали близки. Вы всем делились друг с другом?

– Мы разговаривали, как подруги.

– Могли бы вы назвать себя лучшими подругами?

– Она одна из моих лучших подруг, да, – киваю я, думая об Од и о том, что сложно отыскать более разных людей, чем эти двое. Но разве друзья не играют различные роли в нашей жизни?

– А как бы на это ответила Гарриет? – спрашивает она.

Гарриет сказала бы, что я ее единственная подруга.

– Она сказала бы то же самое, – говорю я ей.

Я представляю, о чем Роулингс должна думать сейчас, но она не задает вопрос, который вертится у нее на языке.

Что Гарриет сказала бы сейчас?

Некоторое время назад

Бормочущие голоса Брайана и констебля Шоу отошли на второй план, когда Гарриет взглянула на свой задний сад через кухонное окно. Она всегда любила сад. Совсем не такой, как у Шарлотты, – в нем не было места для деревянной шведской стенки и двойных качелей или для четырнадцатифутового батута и игрового домика. Но раньше она знала жизнь лишь в квартирах и довольствовалась узкими полосками балконов.

Сад был единственным, что нравилось Гарриет в доме, когда они только что переехали. Пять лет назад, когда Брайан затормозил возле небольшого полудома, общей стеной с соседями, который купил для них, ее сердце упало. Их переезд в Дорсет подавался Гарриет, как ее мечта – дом на побережье, и она уже представляла, как открывает окна по утрам и вдыхает запах морского воздуха. Слышит крики чаек, кружащих над головой, и, может быть, даже видит блеск воды из окна спальни.