Из скромности мать Мэри-Мэг умолчала об остальных своих талантах, но Билл прекрасно знал, что уже много лет она работает в больнице старшей медсестрой, в колледже специализировалась по психологии и сейчас трудится над диссертацией, а кроме того, получила степень магистра богословия.

– Ну что, Алекс, – спросила она, глядя ей в лицо, – как ты смотришь на то, чтобы пожить тут с нами?

– Не знаю… – тихо и неуверенно промолвила Алекс. – Здесь все совсем не так, как я думала!

– Я соболезную твоей потере. Теперь твоя жизнь должна сильно перемениться. Билл говорил, что ты не хочешь в школу-интернат. Но почему? Со сверстниками тебе, наверное, будет веселее.

– Я не так много общаюсь со сверстниками, – тщательно подбирая слова, произнесла Алекс. – И никуда особенно не хожу, кроме школы. Больше всего я люблю читать и писать. Мама… уехала, когда мне было семь лет, а когда мне исполнилось девять, погибла. Мы остались вдвоем с папой. Рядом со мной всегда находились взрослые… был папа. – Глаза Алекс наполнились слезами, и она закусила губу, чтобы не заплакать.

Мать Мэри-Мэг сочувственно кивнула.

– А что ты пишешь? – поинтересовалась она, ожидая услышать в ответ «стихи», «рассказы» или что-нибудь подобное.

– Детективы, – призналась Алекс. – Школьных учителей мои рассказы пугали, и я перестала показывать их в школе – сочиняла только для себя и для папы. Он говорил, что у меня неплохо получается.

– Что ж, может, однажды ты станешь писательницей, – улыбнувшись, заметила Мэри-Мэг. – В монастыре, Алекс, ты будешь пользоваться почти полной свободой. Все мы здесь заняты, и у сестер не будет возможности следить, где ты находишься или во сколько возвращаешься домой. Твои обязанности будут состоять в том, чтобы ходить в школу, хорошо учиться, выполнять свою часть работы по хозяйству и соблюдать наши правила. В этом хотелось бы на тебя положиться. Стоять над тобой с палкой тут никто не станет, следить за собой и отвечать за себя тебе придется самой. Понимаю, что для твоего возраста это достаточно серьезные требования, но иначе не получится. Что скажешь?

Она смотрела Алекс в лицо и говорила с ней серьезно и прямо, как со взрослой. Так, словно перед ней не девочка, только-только перешедшая в старшие классы, а молодая женщина, решившая поступить в монастырь. Это и пугало Алекс, и наполняло каким-то новым чувством ответственности.

– Да… думаю, я справлюсь, – тихо ответила Алекс.

Билл Бьюкенен уже ясно дал понять матери настоятельнице, что отец оставил дочери неплохое состояние, и ее содержание не ляжет финансовым бременем на монастырь. За стол и кров Алекс сможет заплатить. Мэри-Мэг только отмахнулась: «Да много ли она съест?» Нет, разумеется, небольшой вклад в монастырь она будет только приветствовать, но вопрос не в деньгах. Проблема в ответственности за подростка. И в том, как приживется девочка в монастыре – в необычной и совершенно непривычной для нее обстановке. Семь лет она прожила без матери, а теперь ей предстоит перейти под опеку сразу двадцати шести приемных «матерей»!

Но сейчас, глядя на Алекс, Мэри-Мэг не сомневалась, что все будет в порядке. Как и ожидал Билл, девочка произвела на нее приятное впечатление: серьезная, воспитанная, весьма зрелая для своих лет. Помочь такой сиротке – не только доброе дело, но и удовольствие!

– Что ж, – произнесла Мэри-Мэг, – давайте попробуем. Хочешь сегодня с нами поужинать? Я познакомлю тебя с остальными.

– Да, – кивнула Алекс.

– Вот и отлично! – воскликнула настоятельница и, поднявшись из-за стола, улыбнулась им обоим. – Как раз прозвонил колокольчик на ужин. Ужинаем мы здесь в половине седьмого. Билл, тебе нет нужды тут оставаться, поезжай домой: после ужина одна из наших сестер проведет Алекс по монастырю, все ей покажет, а потом отвезет на машине домой.

Билл попрощался с ними в холле, пообещав позвонить Алекс на следующий день, и мать Мэри-Мэг пошла с девочкой по лестнице в подвальный этаж, где располагалась столовая. Еще издали оттуда слышался оживленный гул женских голосов. Доминиканский орден не предписывает своим братьям и сестрам обет молчания, так что столовая в монастыре сейчас ничем не отличалась от любой другой большой комнаты: монахини смеялись, рассказывали друг другу о том, что интересного случилось с ними за день. Некоторые не переоделись после работы – по большей части трудились они медсестрами в католических больницах – и были в монашеских одеяниях; но многие другие одеты по-простому, в футболках, блузках и джинсах. Алекс это приободрило. При появлении настоятельницы монахини в знак уважения поднялись с мест и нестройным хором приветствовали ее. Они заметили, что рядом с ней стоит девочка, и по столовой пролетел легкий шепоток – все поняли, что это «та самая сиротка».

Мать Мэри-Мэг приблизилась к одному столу, где сидели монахини помоложе. Все они снова поднялись, а затем подвинулись на скамье, освобождая место для Алекс. Та робко села. Монахини тепло улыбались ей, здоровались, называли свои имена, а Алекс, изумленная и ошарашенная, гадала, как сумеет их всех запомнить. Все они казались ей совсем молодыми, веселыми и добрыми, вовсе непохожими на монахинь.

Сестра Регина, сидевшая рядом, протянула ей тарелку с жареными куриными крылышками.

– Если бы ты пришла во вторник, – сказала она, – тебе досталась бы пицца! По вторникам в кухне дежурит сестра София, она итальянка, отлично готовит пиццу и пасту. А из меня повар никакой!

И присутствующие расссмеялись, словно услышали старую и любимую шутку.

Алекс положила себе куриных крылышек, жареного картофеля и шпината. Монахини завели с ней оживленный разговор: расспрашивали о школе, рассказывали, где работают и чем занимаются они сами. Выяснилось, сестра Регина – инструктор по пилатесу, а еще две сестры за столом ведут художественную студию для детей.

– А мальчик у тебя есть? – спросила одна.

Алекс подумала, что это вопрос с подвохом, и покачала головой. Впрочем, мальчиков у нее действительно не было. Случалось, что кто-то в школе ей нравился – но о свиданиях или о чем-то подобном она даже не помышляла. Папа считал, что ей еще рано о таком думать, и Алекс с ним соглашалась.

– А вот у меня в твоем возрасте было сразу двое! – сообщила эта монахиня, и все опять засмеялись.

Она стала рассказывать, что один из этих мальчиков позднее стал священником, сейчас он миссионер где-то в Африке, но до сих пор шлет ей открытки на Рождество.

После ужина сестра Регина показала Алекс, где она будет жить, если останется в монастыре. Комната на верхнем этаже была совсем крохотной – там едва помещались кровать, шкаф для одежды и письменный стол. Вся мебель старая: монахини объяснили, что она досталась монастырю в дар от благотворителей. Ничего привлекательного в комнате не было, и Алекс задумалась о том, как же тут положить свои вещи; но, по крайней мере, здесь есть куда поставить пишущую машинку.

– Наверное, удастся втиснуть сюда пару книжных полок для твоих учебников, – произнесла сестра Регина.

Алекс хотела бы взять с собой книги из отцовской библиотеки – хотя бы те, что они с папой так любили читать вместе. Но уместятся ли они в этой крохотной комнатушке?

– Ничего, все равно в своих комнатах мы только спим! – воскликнула сестра Регина, заметив ее расстроенный вид, и отвела Алекс вниз, в холл, где уже ждала их мать настоятельница.

– Отвезешь девочку домой? – обратилась она к сестре Регине, и та пошла за ключами от машины.

– Ну, Алекс, что скажешь? – мягко спросила мать Мэри-Мэг. Она видела, что Алекс ошарашена всем увиденным, и понимала, что ей требуется еще подумать.

– Я с удовольствием перееду и буду жить здесь, – вежливо ответила Алекс. – За ужином все были так добры ко мне!

Но на глаза ее снова навернулись слезы. Она предчувствовала, что будет скучать по родному дому и Елене так же, как сейчас тоскует по отцу. Однако выхода не было. Жизнь ее переменилась мгновенно, и если уж нельзя остаться дома, то лучше переехать в монастырь, где у нее будет своя комнатка, где можно писать, чем в шумную спальню школы-интерната, где нельзя ни на минуту остаться одной.