– Вилкул, да он живой, вон шевелится! – услышал я чей-то голос. – Да уйди ж ты, шерово отродье!

И чья-то нога, обутая в разбитый башмак, оттолкнула от меня псину. Глянув вверх единственным глазом, я увидел личность, одетую в холщовые штаны и такую же рубаху навыпуск, подпоясанную простой веревкой.

– Вилкул, – снова заорала личность, – давай сюда повозку! Как же мы тебя грузить-то будем, вон ты какой здоровый-то, боюсь, не справимся!

Вилкулом оказался пацаненок лет десяти, в таких же штанах и рубахе, только кое-где заштопанной, и, даже штаны у него были с заплаткой на коленке.

Кое-как с помощью мужика и его сына я встал и осторожно ступая, добрел до обыкновенной телеги с запряженной в нее небольшой лохматой лошадью. Вцепившись в борт и переведя дух, огляделся вокруг, стараясь сообразить, где я в конце концов нахожусь. Шагах в семи лежала лошадь, по всей вероятности, мертвая, недалеко находились лес и заросшая грунтовая дорога.

– Господин, вы бы садились на повозку, жаль, ни сена, ни соломы нет – мы за дровами ехали, потому и повозка пустая, – тарахтел мужик рядом. – Счас мы ваши вещи соберем и отвезем вас в село к знахарке. Ой, и сильно вас, видать, приложило, вон дырища в голове какая!

Говоря это, мужик сноровисто снял с лежащего коня седло, уздечку и пару сумок, притороченных к седлу. Положил все это в повозку, и мы медленно двинулись.

Телегу подкидывало на каждой кочке, хоть и двигались мы шагом, но муки эта тряска доставляла мне ужасные. А самое главное – это было не мое тело. Мысли мои, память моя, а вот тело не мое. Молодая гладкая кожа рук, хоть на ладонях и присутствовали мозоли, но все равно это руки молодого человека.

Даже сейчас, находясь в каком-то заторможенном состоянии, я все-таки осознавал, что у меня или просто посттравматический бред, или что-то произошло, чему я пока не мог найти объяснения. Одет я был в нечто напоминающее камзол, штаны из мягкой тонкой кожи черного цвета, заправленные в сапоги, поднимающиеся на пару ладоней выше колена.

Я полулежал в повозке, опираясь спиной на седло, и морщился от тряски. Мужик что-то говорил, я сосредоточился и понял, что он, видя мои мучения, пытается меня успокоить, говоря, что осталось совсем немного потерпеть. Еще каких-то полчаса моих мучений, и мы остановились у маленького аккуратного домика.

Пацаненок кинулся к двери.

– Бабушка Ингри, бабушка Ингри! Вы дома, бабушка?

– Ты чего тут раскричался? Чай, я не глухая! – сказала появившаяся в дверях пухленькая, опрятная старушка в юбке синего сукна и белой, вышитой по вороту рубахе с короткими рукавами.

– Вон, бабушка Ингри, привезли. Мы едем, а он лежит и в кровище весь, а Шумка давай его лизать, а он дернулся, а мы думали он мертвый! – скороговоркой затарахтел пацан.

– Да тише ты, не части! Здравствуй, Петро, и вы, молодой господин, здравствуйте, – сказала, подходя, старушка. – И что же это произошло? – продолжила она, осматривая тем временем мою голову. – Так, так, так, а ну давай-ка его сюда, на лавку, посадим – и голову печь не будет, и видно все хорошо. Вилкул, а ну сбегай воды принеси! А ты, Петро, очаг раздуй… Надо воду подогреть.

Раздала старушка команды, а сама скрылась в доме.

– А ну, господин, выпей это, – сказала она, появившись через некоторое время, и протянула мне кружку с какой-то жидкостью, которую налила из принесенной фляжки, сделанной, по всей вероятности, из тыквы.

– Пей, пей, не бойся… Оно, конечно, не очень-то и вкусно, но тебе это надо.

Я взял кружку. Даже вид находящегося в ней содержимого говорил, что это гадость. Собравшись с духом, я поднес кружку ко рту и одним махом опрокинул в себя то, что в ней находилось, стараясь при этом не дышать. На вкус это было даже хуже, чем на вид. Кое-как сдержав рвотные позывы, я стал дышать носом, боясь открыть рот, чтобы эта гадость не выскочила обратно. Старушка ласково улыбнулась.

– Выпил? Вот и хорошо, а сейчас мы раной займемся. Петро, а ну возьми в сенях на полочке глиняную бутылочку и неси сюда.

Получив бутылочку, бабуля смочила тряпицу, полив на нее из глиняной бутылки, и принялась этой тряпицей осторожно вытирать рану и вокруг нее.

После первых же прикосновений к ране мне показалось, что она вроде бы как занемела, и боль стала отступать. И вообще самочувствие стало улучшаться.

– Ну, вот и очистили ранку-то, а сейчас потерпеть надо: я ее зашью. Не волнуйтесь, я быстро, – приговаривала знахарка, что-то делая с моей головой.

– Ну, вот и все, – опуская руки, продолжала она. – Петро, а ну давай воду, теперь умыться надо, а то молодой господин весь в крови.

Петро приволок кувшин с теплой водой, и старуха стала смывать грязь и кровь с моего лица.

– Вот и хорошо, вот и хорошо, – повторяла она, ловко вытирая меня. – А ну, господин, глазик открой! Вот, а то крови натекло, она и присохла, так что и глаз слипся и не открывался.

И точно, мой левый глаз открылся, и я мог теперь смотреть на все происходящее вокруг двумя глазами.

– Ну все, Петро, вези господина домой, да уложи его, ему лежать надо. А я завтра наведаюсь, посмотрю, что да как. И пусть Арна зайдет к вечеру, я зелье приготовлю да обскажу, как его давать ему пить.

Петро с Вилкулом опять поволокли меня к повозке. Правда, состояние мое к этому времени значительно улучшилось, и я изо всех сил пытался помочь им, стараясь резво переставлять ноги. Правда, ноги меня почему-то слушались плохо и все время норовили зацепиться одна за другую.

Селение было небольшим и, как мне показалось, небогатым. Такие же небольшие домики, как и у знахарки, были и чуть побольше и получше, но таких были совсем единицы. Правда, село утопало в зелени и цветении садов. По всей вероятности, была весна, хотя в тот момент, когда меня сбила машина, у нас был август. Странностей становилось все больше, и их надо было спокойно обдумать и проанализировать.

По приезде на место – как я понял, это и было подворье Петры – мне предложили на выбор: лечь в доме или на сеновале под навесом. Благо на улице поздняя весна или ранее лето и тепло. Я подумал, что на свежем воздухе мне будет лучше, да и не хотелось стеснять хозяев, поэтому решительно показал на сеновал. Правда, сена еще не было, а была солома, на которую бросили какую-то ряднину и тонкую дерюжку, заменяющую одеяло.

Что интересно, за все время нахождения рядом с этими людьми я умудрился не произнести ни слова. Чувствовал, что говорят не по-русски, хотя и все понимал. Но пока меня конкретно ни о чем не спрашивали, я молчал, решив попробовать говорить позже, когда останусь один. Забравшись на сеновал по небольшой приставной лестнице, я с удовольствием вытянулся на импровизированной постели. Не успел улечься, как появился Вилкул и положил рядом со мной сумки, снятые с коня.

– Господин, снимай камзол и рубашку. Арна постирает. А ты вот пока надень, она чистая.

И он протянул мне такую же рубаху, как была на Петре. Я снял камзол и стащил рубашку из какого-то материала, похожего на хлопок. Правда, та одежда, что предложил Вилкул, на меня никак не хотела налезать, и я махнул рукой: подумал, что лето, не замерзну. В конце концов, мне побыстрей хотелось остаться одному, чтобы обдумать все что со мной произошло. Но из задуманного так ничего и не вышло – едва я остался один, как меня сморил сон.

Проснулся, когда звезды начали гаснуть, предвещая скорый восход, над землей тянулась дымка тумана, а на траве обильно лежала роса. Это что, получается, я проспал почти сутки? В загородке для скота слышались шевеление и тихий голос. Через некоторое время оттуда появилась молодая девушка, даже девочка, неся перед собой жбан – наверное, с молоком. Увидев, что я смотрю на нее, она ойкнула, засмущавшись, и быстро засеменила в дом.

Я усмехнулся и, улегшись поудобней, предался размышлениям, что все-таки со мной произошло и где я нахожусь. Промучившись с полчаса и так ничего и не решив, я обратил внимание на сумки, лежащие рядом со мной. Подтянув их поближе, решил проверить, что же там находится – может, хоть что-то прольет свет и даст больше информации. Развязав завязки на одной, заглянул внутрь, обнаружил два небольших котелка, вложенных один в другой, деревянную ложку, лепешку, завернутую в чистую тряпицу, и кусок сыра.