Поговорил с комсоргом, рассказал о своем желании быть на переднем крае, где гитлеровцев бьют, но сержант, комсорг роты, и слушать не хочет. «Ты, — говорит, — и здесь пользу немалую приносишь. Я тоже рвусь, но не пускают».

Конечно, кому-то надо и самолеты охранять, и аэродром подсвечивать, и бомбы подвешивать. Прав сержант, но Володе от этого не легче. Немцы уже давно заняли родной город, а там осталась мама…

Однажды потребовалось установить ночное дежурство на ложном аэродроме. Командир поручил это задание Володе. Это был не аэродром, а просто поле. А на поле фонари, два разбитых самолета, один старенький прожектор. Несколько ночей было спокойно, потом немцы «клюнули». Сначала появился один стервятник. Володя пошарил лучом прожектора, помигал, словно освещая полосу для посадки, и спрятался в глубокой щели.

Часа через два послышался гул моторов. Летят… На поле светят керосиновые фонари и ни единого человека. Володя сидит в щели, сердце замерло: что же будет? И вдруг свист, рев, а потом оглушительные взрывы, земля вздрагивает, песок сыплется за ворот…

«Давай, давай, шуруй по пустому месту», — думает Володя.

Три налета сделали немцы за ночь, сотни бомб сбросили на пустое поле.

Подумаешь, фонари разбили. Их из консервных банок можно еще сделать сколько угодно.

За выполнение боевой задачи Володе Коваленко была объявлена благодарность. И все же это не фронт, не бой. Вот там, на передовой, можно по фашисту автоматную очередь дать. Пусть не лезут!

— Пошлите в действующую, — упрашивал он командира аэродромной части чуть ли не каждый день. — Прошу вас, пошлите.

— Нужно будет, пошлем, — пообещал подполковник. — Надоел ты мне со своими просьбами. Что за человек…

Вскоре Володю Коваленко вызвали в штаб. Было это ночью. Даже с поста сняли. Значит, важное дело.

— Писал рапорт о зачислении в действующую часть? — спросил начальник штаба, рассматривая на столе Володины рапорты.

— Писал. В бой хочу.

— Формируется группа добровольцев-автоматчиков. Хочешь принять участие в штурме Керчи?

— Конечно! — обрадовался Володя. — Зачисляйте. Автомат знаю назубок.

Добровольцев набралось немало. Сначала небольшая подготовка в тылу, а затем отправка на косу Чушку, где днем и ночью гудит, гремит и стонет земля.

Зачислили Владимира Коваленко в 339-ю Таманскую дивизию. Комсомольцев-добровольцев из тыловых частей в дивизии было более двухсот человек. И все в бой рвутся, чтобы свести счеты с ненавистным врагом.

На занятиях по тактике Володя старается не попадаться на глаза начальству, в строю занимает место в середине. Беспокоится: заметят еще, что моложе всех, снова вернут на аэродром…

Но командованию все известно: и возраст, и стремление комсомольца сражаться с врагом. Разве может командир отказать в этом?

Володя лучше других ребят выполнил зачетное упражнение из автомата, ловко бросил гранату и на все вопросы по технике ответил верно. Лейтенант даже удивился:

— Где изучал военное дело?

— Это еще давно, когда маленький был, в Осоавиахиме, — ответил с гордостью Володя.

Володя Коваленко.

Наконец, пришло время отправляться на огненную землю под Керчь. Вечером, еще засветло, пришел сам генерал. Завязалась беседа о предстоящих боях. Все, наконец, решено: комсомольцы пойдут в штурмовых группах. Но Володя еще сомневался: не отправят ли в тыл?

Больше часа разговаривал генерал с ребятами, подробно рассказал о создавшейся обстановке, о боевых делах комсомольцев на других фронтах, а потом закончил:

— Дело, ребятки, серьезное. Вы, добровольцы, пойдете в первых рядах… Родина надеется на вас. Когда-то и мы вот, как вы… Да и теперь не старики, — улыбнулся генерал.

Да, на штурмовые группы большая надежда. Их распределили по батальонам. Всех солдат-комсомольцев вооружили автоматами и гранатами.

Ночью катерами их перебросили под Керчь. Они должны были сразу же после артиллерийского налета ворваться на окраину города и выбивать немцев из подвалов и домов, расчищать путь главным силам знаменитой Таманской дивизии.

Володя рассовал по карманам гранаты, проверил автомат и вместе со своими товарищами занял рубеж за садом. Не страшно, только почему-то дрожь не унимается.

Накрапывал мелкий холодный дождь. Сначала было тихо. Лишь изредка прошуршит над головой дальнобойный снаряд да застрочит где-то рядом пулемет, и опять тишина.

Гитлеровцы, как потом стало известно от пленных, не ожидали наступления в этот день. Но оно началось.

Блеснуло по всему фронту пламя, освещая густые клубящиеся облака, и загремела артиллерия, земля вздрогнула.

Где-то справа слышится тоненький, как у девочки, голосок: «Давай, давай, „бог войны“! Поддай жару, не жалей пару!»

Рядом кто-то кричит над ухом:

— Держись! Главное — не робей!

Через полчаса, когда орудийный гром смолк, в бон вступили огнеметчики. А вместе с ними с криком «ура» бросились и автоматчики. Все бегут, стреляют. Но впереди никакого противника не видно.

Уже наступил рассвет. Все в дылду, дерет горло, словно наждаком. Володя тоже кричит «ура» и ничего не замечает: ни бегущих рядом товарищей, ни разрывов вражеских снарядов, ни пылающих в огне развалин домов. Вот уже окраина города, кругом страшный грохот. «Когда же из развалин поднимется толпа фашистов, — думает мальчишка, — когда же можно будет косить их из автомата? Где они, гады?»

Вдруг бегущий впереди лейтенант упал, словно споткнулся о камень, и выронил пистолет. Не встает. Неужели убили? Володя бросился к нему. Стонет. Из-под каски офицера сочится кровь. Как учили в кружке «Красного Креста», мальчик быстро перевязал рану. Хотел оттащить командира в укрытие, но неожиданно из подвала ударил вражеский пулемет. Близко, совсем рядом. Желтоватые тугие языки пламени словно хотят лизнуть своим кончиком ноги лейтенанта. Володя распластался на сырых камнях мостовой. Пулемет ведет огонь по правому флангу. «Уничтожить!» — мелькнула дерзкая мысль.

Все произошло в одно мгновение: бросив в подвал гранату, мальчишка дал длинную очередь из автомата и прыгнул в густой дым. В полумраке увидел лежащего на спине гитлеровца. Задрав руки и ноги, он пронзительно визжал с перепугу.

Не обращая на него внимания, Володя прострочив углы сырого похвала, потом ударил ногой прямо по носу гитлеровца.

— Выходи, гад! Чего лежишь?

Тот хочет подняться, падает на колени, трясется…

— Быстро! Шнель! У, морда противная! Иди вперед!

Мальчик выводит немца из подвала. Натыкается на трупы фашистов. Вокруг ни души. Бой слышен где-то вдали. А лейтенант, раскинув руки, все еще лежит на дороге. Юный автоматчик вспоминает, как учили командиры: раненых товарищей в бою не бросать, пленных одних не оставлять. «Не разрядить ли автомат в фашиста?» Но тут же промелькнуло: «Зачем? Разве можно убивать вот так, просто, без боя?» Сердце сжимается от досады: «Что с ним делать? Ведь нужно лейтенанта выносить с поля боя…»

— Убежал бы ты хоть, трус несчастный! — ругается Володя и со злости тычет автоматом в спину фашиста — Бери офицера, понесем в тыл!

Немец догадался, а может быть, знал по-русски. Опасливо озираясь, взваливает на спину советского лейтенанта и по-русски хрипло бормочет:

— Я не виноват… я не хотейль…

— Неси! Там разберутся! Ну ты, горилла, осторожно! Или я тебе…

За большим кирпичным домом подбежала девушка в шинели:

— Давайте его на повозку! — приказала она.

— А ты кто такая?

— Фельдшер! Вот кто. Ты что, дисциплины не знаешь, не видишь, что я лейтенант.

— Вот и командуй! Оставляю тебе и своего лейтенанта и пленного, а мне туда надо! — огрызнулся Володя и быстро исчез. «Подумаешь, командир нашлась», — долго не мог он успокоиться.

А бой продолжался. И снова, возбужденный, весь мокрый мальчишка ринулся в атаку. Справа и слева слышится «ура». Таманская дивизия на плечах немцев врывается в Керчь. По улицам бегут солдаты, катят пушки… На мостовой убитые фашисты. Город разрушен.