— Мы сделали только первые шаги, товарищи. По оценке командования — начало неплохое. Но главные бои впереди. Захватчики не должны безбоязненно разгуливать по нашей советской территории. Пусть земля горит у них под ногами! Сегодня, в этот светлый праздник, я еще раз хочу повторить задачи, стоящие перед нашим «Красным онежцем», перед соседними отрядами. Мы ведем бои в тылах 14-й пехотной дивизии финнов, которая давно метит прорваться к Кировской железной дороге и к станции Кочкома. Дорогу, эту важнейшую артерию нашего фронта, мы должны сохранить любой ценой! Не позволим врагу перерезать ее! А для этого мы должны регулярно нападать на захватчиков, уничтожать их базы, линии связи, живую силу и технику. Мы должны запугать врага, деморализовать его. Этим мы окажем серьезную помощь регулярным войскам, обороняющим наше направление. В заключение поздравляю новичков, влившихся в отряд, и в частности хочу поздравить молодого бойца Виктора Константинова. Ему, правда, всего тринадцать лет, и я думаю, что все мы будем считать его сыном нашего партизанского отряда, беречь как сына и спрашивать с него строго, по-отцовски. С праздником, дорогие товарищи! Ура!
Отряд был расквартирован в Сегеже, жили в двухэтажном общежитии бумкомбината, уходить из расположения части запрещалось.
День проходил напряженно. С утра — политзанятия, комиссар Бесперстов читал сводку Совинформбюро, затем расходились по взводам и начиналось: топография, устройство пулемета, автомата. После обеда шли в лес— ориентирование на местности, маскировка, подача условных сигналов, минирование дорог, лесных тропок.
На следующий день до обеда пропадали на стрельбище. Первый раз в жизни Виктор стрелял боевыми патронами из боевой винтовки. Все сделал как учили: ловко опустился на левый локоть, слегка раскинул ноги, приладил винтовку на бруствер, крепко прижался щекой к прикладу, отодвинулся, передернул затвор, опять прильнул к прикладу, подвел мушку под низ мишени, хукнул, выдохнув воздух, и медленно потянул за спусковой крючок. Совсем не страшно! Приклад толкнул не больно, гром выстрела не оглушил. Командир отделения Коля Котов одобрительно кивнул головой, поднял большой палец. Второй выстрел, третий. Через пять минут, которые тянулись, как целый час, по телефону из траншеи сообщили: одно попадание.
— Это первая пуля, — вздохнул Котов, — а две остальные ты пустил в «молоко». Дергался, торопился. А куда, спрашивается?
Виктору было обидно до слез. Незаметно он отвинтил свой значок «Юный Ворошиловский стрелок», где над мишенью горело пламя пионерского костра. Прикрепил его снова лишь через две недели, когда все три пули вошли в черный бумажный силуэт.
Потом учились стрелять по движущимся мишеням, и был такой день, когда Виктор отстрелял лучше своего отделенного. Радовался всю неделю, с гордостью рассказывал матери, а того не знал, что сыграл Коля Котов в поддавки — решил подбодрить Виктора, у которого то и дело случались огорчения: то на рытье окопа у него уходило вдвое больше времени, то у разводящего не спросил пароль, когда шли сменить его на посту у конюшни, то на ориентировании заблудился, да еще и компас потерял, искали всем отделением…
Однажды в воскресенье мать позвала Виктора на стрельбище. Стреляла из нагана по-мужски, твердо вытянув руку, крепко поставив ноги на ширину плеч, — все пули до одной легли в черный силуэт. Виктор дрожал от нетерпения. Наконец, вот она, шершавая рукоятка нагана! Ноги поставить нешироко, руку согнуть в локте, стать вполоборота к мишени. Почему же так неистово пляшет мушка, выскакивая из ложбинки прицела? Выстрел! Мимо. Выстрел! Снова промах. Тяжеловат был револьвер для худенькой руки Виктора. Вот если бы положить его на что-то, но ведь в бою не будешь искать упор…
Размеренную жизнь отряда прервала утром команда:
— Выходи строиться!
Отряду «Красный онежец» было приказано перебазироваться поближе к линии фронта, в село Лехта, бывший центр Тунгудского района. Погрузили имущество, завели лошадей в теплушки, доехали до станции Сосновец, выгрузились, а там — пешим маршем. Тридцать километров прошли за ночь. «Только бы не отстать, только бы не осрамиться…» — бормотал Виктор, упорно передвигая ноги.
Лехта раскинулась у широкого, тихого Шуезера, жители почти все выехали еще в сорок первом, но на улицах то и дело сновали военные, грохотали армейские зеленые повозки — недалеко находился штаб 32-й отдельной лыжной бригады полковника Горохова, державшей солидный рубеж обороны.
Отряд разместился в двух деревянных двухэтажных домах, третий небольшой домик занял штаб, недалеко была кухня, за ней стояла конюшня. Кто-то сказал, что здесь до войны была МТС. Партизаны наспех наладили постели и улеглись спать. Виктора не будили, почти целые сутки спал он без просыпу.
Дружно привели в порядок жилье, закурился дымок над кухней. И тут пополз слух: скоро в поход. А через день и вправду Кравченко отдал приказ готовиться к длительному рейду в тыл врага.
Виктор приставал к Котову, осторожно спросил Тимофеева, возьмут ли его в поход. Те отмалчивались, пожимали плечами. У Виктора отлегло на душе, когда он вместе с другими пошел на склад получать патроны, гранаты, сухари, консервы, концентраты. Выдали на целый месяц — получился настоящий партизанский сидор килограмм под тридцать. Котов часть груза взял в свой мешок, остальное помог толково уложить: на дно — консервы, патроны, потом — ржаные сухари, концентраты, снова патроны, консервы, в прорезиненный пакетик запрятал спички.
Вечером в комнату отделения Котова заглянула мать, поманила пальцем Виктора:
— Приходи к нам, я блинов напеку.
Только солнце зацепилось за верхушки елей, Виктор постучался в комнату, где жили медсестры. За стол уселся сразу, сидел веселый, болтая под столом ногами, быстро уминал блины — мать не успевала подкладывать. У жаркой плиты возились раскрасневшиеся подруги матери — Оля Майорихина, Таня Родина, Настенька Майорова, Лена Власова. По стене перебегали красные отсветы огня, на столе мирно, по-довоенному сопел дряхленький самовар, оставленный старыми жильцами.
После чая завели было песню, но песня не шла. Мать глядела на Виктора серьезными, широко открытыми глазами, пошла провожать его. На дворе стало студено и хмуро, мама озябла, прятала подбородок в воротник гимнастерки.
— Идешь, значит?
— А то как же, мама! Со всеми. Я так боялся, что не возьмут…
Мать попыталась обнять его, но Виктор отстранился: ему вдруг показалось, что кто-то может увидеть эти «телячьи нежности». Мать засмеялась, толкнула его в спину:
— Иди уж, герой — галифе с дырой…
Накануне похода ночью выпал вдруг снег. Он лег толстым покрывалом на траву, наклонил ольховые ветки, распушил молоденькие березки. Ботинки скользили, чавкали по жиже. Партизаны тихо переговаривались:
— Не к добру, братцы, все это.
— Может, комар сгинет, проклятущий…
— Дождь и снег в дорогу — добрая примета, чего уж тут…
После полудня на привале в деревне Машезеро Виктора окликнул Кравченко. Он ехал на лошади, сидел горбатым коршуном, как старый кавалерист.
— Поступаешь в мое распоряжение. Будешь моим ординарцем, в общем, при штабе. Тимофееву я сказал. Бросай свой сидор в кузов и гляди за имуществом.
В полуторке, запаленной патронными цинками, ящиками с продуктами, мешками с овсом для лошадей, ехали медленно, с долгими остановками, то и дело поджидая колонну.
Через два дня прибыли в Березово. Тут все говорило о близости линии фронта: на холме горбились дзоты, справа змеились замаскированные траншеи.
Передохнув, отряд сделал еще один переход к речке, к «обороне» — так партизаны называли последний полевой оборонительный рубеж. Тут стояла бригада Горохова, а где-то рядом с ними заняли оборону части 27-й стрелковой дивизии.
Мост через речку заминирован, на том берегу лес спилили, нагромоздили завалы, за ними сделали минные поля. Слева и справа от моста на горушке — окопы, траншеи, блиндажи. Все по-хозяйски прикрыто дерном, ветками.
