– Плохо!

Берцы наставника остановились напротив лица.

– Слишком в лоб, и координатора атаки ты не вычислил. Даже не стал вычислять! Завтра повторим.

Парень не решился спросить, муравей он теперь или индиго, просто отдышался и пошел домой, к деду.

На следующий день повторили. И через день – тоже. Однако и через неделю повторов все заканчивалось одинаково: Женька оказывался на полу, то придавленный неделикатной сталкерской ступней, то плывущий в грогги, то плюющийся осколками собственных зубов.

От тренировки до тренировки ходил он сомнамбулой, вяло реагируя на попытки Деда завязать разговор. Женька словно чувствовал, что Дед ему не помощник, сам, только сам должен он решить задачу. Евгений понимал: ответ рядом, а он топчется вокруг да около и никак не может ухватить за хвост новый смысл. Вцепиться в него и втащить, вплести в ткань реальности, в которой он станет по-настоящему сильнее и крепче многих.

Ответ пришел сам собой, когда очередной пропущенный удар хлестко впечатался в затылок. Женька тряхнул головой, прогоняя рябь из глаз, и вдруг понял, что эта серая рябь сродни видению, открывшемуся ему на поверхности.

Только люди воспринимались скорее как графики, которые учительница рисовала углем на исцарапанной доске учебного класса на Баррикадной.

Двигающуюся на первый взгляд хаотично толпу нападающих словно пронизали силовые линии, закручивающиеся и кое-где пересекающиеся, но в массе своей тянущиеся к невысокому рыжему мужику с мощными руками и нависающим над широким армейским ремнем животом.

Вот оно! Женя словно обрел второе дыхание: всю застарелую злость свою, всю боль и растерянность последних «экзаменационных» дней вложил он в один отчаянный рывок. Он ударил в мужика всем телом, повалил и попытался ухватить за горло, но противник перевернулся, подминая хилого подростка. На миг показалось, что все кончено и можно смело шагать в «муравьи», но Женька вдруг забыл все, что делало его тем самым подростком: Стену, Деда, вкусных крыс на Баррикадной и «доброго подполковника Женю».

– Сдавайся! – прошептал он и просто встал, поднимая мужика, стряхивая с себя и тут же, со всего маху, сверху вниз припечатывая коленом.

– Стоп машина! – рявкнул Богдан, и все остановились.

– Сдаюсь, герой! – заржал рыжий, и Женьку отпустило.

Вновь обрели смысл и объем человеческие фигуры, тускло проступили сквозь серое марево цвета, и враги превратились в своих, сталкеров, почти братьев, единственных в неприкаянном этом мире.

– Добро пожаловать, индиго, – серьезно сказал Богдан и протянул Женьке руку.

Здорово было пожать ее не из положения лежа.

Пожалуй, самым приятным на Улице 1905 года был душевой день. Здесь, на зажиточной, по сравнению со многими, станции горячий душ включали раз в неделю для всех желающих.

– Женя! Быстрей давай! Очередь пропустим! – орал Серов.

Женька подбежал к двери в предбанник, уже открывавшейся, чтобы впустить их. Запыхавшийся и разгоряченный после тренировки, он сбрасывал с себя одежду, словно она обжигала. Его распирало желание поговорить, но Максимыч был какой-то замороженный, раздевался вяло, а потом и вовсе рявкнул:

– Тихо ты!

Женя изумленно умолк: на Деда это было непохоже. Он прислушался. В душевой кабине, куда им предстояло идти, напевала девушка, и старик завороженно слушал ее голос.

Это была не совсем песня, а так, мелодичное мурлыкание. От этого мурлыканья у парня глухо стукнуло сердце и скрутило живот, и он тоже замер, вслушиваясь. Голос смолк одновременно со звуком бегущей воды. Дверца открылась, и из нее выскользнула розовая от горячей воды девушка в одних трусиках. Прикрыв локтями грудь, она, словно не замечая, прошествовала мимо мужчин, грациозно неся на голове тугой узел полотенца. Оба, и старый, и молодой, смотрели ей вслед. Женю словно по голове ударило. Он сглотнул подкативший к горлу ком, облизнул пересохшие губы.

В мозгу крутилось когда-то услышанное выражение «шелковая кожа».

Покачивающаяся в такт шагам круглая попка, туго обтянутая посеревшими от времени трусиками, приковала его взгляд. Наконец девушка скрылась за дверью, и они с Максимычем шагнули в кабину, стараясь не смотреть друг на друга.

В следующий раз певунья повстречалась Женьке после занятий в тире. Богдан назвал его отличным стрелком, и счастливый парень побежал к Деду – хвастаться. Серов сидел в «едальне» как посетитель – за столиком. А напротив него загадочно улыбалась та самая девушка. «Шелковистая попка», как ее окрестил Женя.

Максимыч кормил девушку неизвестно на что выменянными свиными шкварками и шептал что-то, загадочно улыбаясь. При виде внука старик помрачнел, а девушка смутилась и поднялась, собираясь уходить. Женька не знал, радоваться или огорчаться: с одной стороны, ему хотелось получше рассмотреть лицо девушки или даже поговорить с ней, с другой стороны, когда она уходила, открывался вид на ту самую завораживающую попку.

Серов пододвинул Женьке миску с недоеденными шкварками и начал разговор резко, скрывая смущение:

– Не нравится мне на этой станции. Уходить хочу.

– Но деда! Почему?

– Тебе хорошо, с тобой нянькаются сталкеры. До поры до времени хорошо, пока на поверхность не ходишь, так и вовсе курорт. Но мне тут делать нечего.

– Объясни.

– Я думал заработать по-старому. На крысах. Но в здешних туннелях нет для моей приправы необходимых… индегриентов, – старик поднял глаза на парня, оценивая, понял ли тот сложное слово.

Женя молчал.

– Нам скоро жить не на что будет. Сечешь? – рассердился Дед.

Женя удивился. Улица 1905 года промышляла шитьем ярких нарядов, в основном, платков. Когда-то ее сталкеры отыскали склады «Трехгорной мануфактуры» и хранили это место в тайне, в одиночку разрабатывая «месторождение».

Народу на станции жило меньше, чем на Баррикадной, и уровень жизни был чуть повыше. Шутка ли – горячий душ раз в неделю! Так что на сталкерскую пайку прожить можно было и вдвоем, особенно если не кормить свиными шкварками… никого не кормить!

Женька даже обиделся немного.

– Ты что, деда? Я же скоро сталкером буду, за нитками ходить начну, как все.

– Когда это будет? И что? Мне у тебя на шее сидеть? Может, на Беговой попробуем? – не сдавался Серов.

Взгляд старика стал жалостливым. Женя заерзал на стуле. Ну не мог он отказать, когда Дед так смотрит!

– А назад, к Сергеичу на Баррикадную, не хочешь вернуться?

– Без тебя? Сергеич волком смотреть будет. Дал тебе путевку в жизнь как сталкеру, а ты сбежал, – укора в словах Максимыча не было.

– Чево? – Женя не понял слова «путевка», но общий смысл до него дошел. – Сергеич сделал из меня сталкера? Дал три патрона пульнуть в мишень – и все?

– Вернуться на Баррикадную всегда успеется, – признал Серов правоту внука. – Хочу на Беговой попробовать. Авось там лучше будет. Раз уж за столько лет первый раз с места сорвался, надоть удачу до конца испытать.

– Хорошо, давай попробуем. На Беговую, я тебя провожу, посмотрим твое новое место и решим.

– Проводишь? По туннелю? А клаустрофобия твоя?

Женя протянул деду пузырек с белыми кристаллами на дне.

– Вы все ныли «врач, врач». А Богдан вот что мне подогнал. Нюхни!

Он откупорил пузырек. Максимыч осторожно потянул носом.

– Нашатырь?

– Ага, штырь. Так что мне тут нравится. Богдан хороший, и баба Юля ничего. Книжки у нее разные. Не такая уж она чокнутая, вот совсем оклемается, так и вовсе… Жили бы с ней, хозяйство совместное, постирать там, то-се, и тебе веселее было бы… – парень осекся, наткнувшись на разъяренный взгляд Деда, и не добавил «дома».

– Макулатура у нее, а не книжки. Что ты сейчас взял читать?

– «Занимательную Грецию».

– Очень актуально! – съехидничал Серов и сплюнул. – Не оклемается она совсем. Хуже будет, если диабет мозги ей выест. Ты в курсе, зачем она на поверхность ходит?

Максимыч как будто ждал ответа, словно на самом деле интересовал его этот разговор, но Женька знал Деда давно, почитай, всю свою жизнь.