Их отец, Хурвальт, не был добрым человеком, но никогда специально не причинял боль. Фремур считал, что Одриг унаследовал худшие черты отца, и он не любил свой народ так, как Хурвальт. И, хотя сестра никогда не возражала старшему брату, возглавлявшему семью и клан, Фремур знал, что она испытывает такие же чувства, как он.

– Я должен встать, – сказал он.

– Зачем? Тебе следует отдыхать.

– Мне нужно поговорить с Унвером. – Какая-то его часть была недовольна, что женщина, пусть даже любимая сестра, ставит под сомнение его действия. Мужчинам клана не задают подобных вопросов – во всяком случае, жены или сестры. – Я обязан ему жизнью.

– Унвер все еще будет в фургоне своего отца, когда ты сможешь ходить.

– Нет. – Он сумел подняться на ноги, пошатываясь, точно новорожденный жеребенок. – Я уже могу ходить. Я мужчина клана Журавля.

Кульва вздохнула:

– Конечно, так и есть.

Жакар, приемный отец Унвера Длинные Ноги, сидел на ступеньках своего фургона, курил трубку и хмуро смотрел на тучи над головой – ничего другого Фремур и не ждал. Жакар был слишком старым, к тому же хромым, чтобы представлять опасность, но неспособность навязывать свою волю при помощи ремня или кулака делали его взгляд на жизнь еще более неприятным. Когда-то он был сильным и красивым мужчиной, во всяком случае, так говорили многие в клане, но сейчас его тело состояло из костей и сухожилий, покрытых морщинистой коричневой кожей, словно шкура, которая слишком долго провисела на солнце и под дождем.

– Что тебе нужно, мальчик? – спросил старик. – Тебя послал брат? – Тан Одриг был одним из немногих мужчин, которых Жакар уважал, что, как знал Фремур, означало «боялся».

– Я пришел поговорить с Унвером.

Старик вытащил трубку и сплюнул.

– Поговорить с Унвером? Этот олух едва ли способен связать два слова, и, да будут духи свидетелями, он ни на что другое не пригоден. Отправился в рейд и вернулся с пустыми руками.

– Он спас мне жизнь. Вот почему он ничего не добыл.

Фремуру показалось, что старик сейчас встанет, доковыляет до него и попытается ударить – такая мрачная гримаса появилась у него на лице.

– Спас тебе жизнь? Клянусь колесами и хлыстом, значит, он еще глупее, чем я думал. Твоему отцу следовало утопить такого тощего щенка, как ты, при рождении. Впрочем, именно так мне следовало поступить со своим, когда мне его принесли.

– Где он? – Фремуру не хотелось продолжать разговор с Жакаром.

Голова продолжала болеть, и от короткой прогулки по лагерю ему стало только хуже. Фремур представил, как он вгоняет нож в горло старого ублюдка, и ему еще сильнее захотелось это сделать. Стоит ли удивляться, что Унвер предпочитает молчать, если ему приходится иметь дело со своим отцом.

Старик снова сплюнул.

– Возится с грудой своих бесполезных палок. И они все равно останутся грудой деревяшек, валяющихся в моем загоне.

Фремур неспешно окинул взглядом кучу битых горшков, костей и прочего мусора, разбросанного возле фургона.

– Это позор.

Жакар сильно покраснел и начал вставать, но потом передумал.

– Не смей так со мной говорить, мальчишка. Я вырву твой язык. И у меня хватит сил, чтобы научить тебя уважению. Я еще могу держать в руках хлыст!

– Что ж, пусть он доставит тебе удовольствие.

Фремур направился к загону, расположенному за ветхим фургоном. Деофол, огромный конь Унвера, щипал траву вместе с остальными у ближайшей части ограды. Унвер находился у дальнего конца загона, снаружи, за оградой, где вбивал ясеневые спицы в ступицу колеса, чтобы заменить треснувшую. В тени ясеневой рощи, опираясь осью на камень, стоял незаконченный фургон, для которого он делал новое колесо. Фургон был еще не достроен – после того, как все колеса займут свои места, еще целый сезон уйдет на нанесение орнамента, полировку и покраску.

Унвер оторвался от работы, посмотрел на Фремура, но промолчал. Фремур так и не придумал, что сказать, поэтому просто стоял и смотрел, как Унвер работает. Наконец слова к нему пришли.

– Прошлой ночью, Унвер, ты меня спас.

Высокий мужчина положил деревянный молоток и убрал с лица прямые темные волосы. Перед тем как начать работать, он снял рубашку и повесил ее на ветке, и его грудь и длинные руки блестели от пота. Некоторое время он смотрел на Фремура, а потом пожал плечами:

– Я не видел смысла в том, чтобы позволить тебе умереть.

– Но ты потерял свою добычу из-за меня. Более того, ты вернулся домой с пустыми руками.

Унвер сделал кислое лицо.

– Должно быть, ты говорил с моим отчимом.

– Ты не должен был так поступать, но помог мне. Как и другим. Почему?

– Какой смысл оставлять мужчин умирать? – Унвер взял молоток и снова принялся наносить сильные точные удары. – Неужели нас в клане Журавля так много, а обитателей городов настолько мало, что мы можем терять людей, только чтобы украсть несколько лошадей и голов домашнего скота? Лошадей наббанайцев?

– Но ты мог бы продать того быка. И купить все, что необходимо для покраски и завершения работы над фургоном. – Ни один тритинг не мог считать себя добившимся чего-то мужчиной, рассчитывать на уважение и женитьбу, пока у него не будет собственного фургона. Странно, что Унвер ждал так долго и только сейчас занялся его постройкой, но он всегда был странным и очень скрытным.

– А тебе какое дело? – резко спросил Унвер. – Какое это имеет для тебя значение, Фремур, сын Хурвальта?

– Это моя вина. Ты потерял свою добычу из-за меня. Ты мог бы получить за быка краску и бронзу для украшения фургона.

– Да, мне не хватает именно этого, – сказал Унвер. Фремур впервые заметил гнев, который Унвер прятал под молчанием. Мышцы на его руках напряглись, когда он забил очередную спицу на место, но он хмурился, словно у него ничего не получилось. – Лошади у меня уже есть. Наступит день, и я буду путешествовать, как положено мужчине. – Что-то в его глазах изменилось; и на мгновение появилось то, что он так тщательно скрывал. – Наступит день, и я поеду, куда мне захочется. И буду делать все, что захочу. И никто… – Он замолчал.

– Так почему же ты вернулся, чтобы мне помочь?

– Потому что так было надо. Потому что… – Унвер нанес по спице еще пару тяжелых ударов и отшвырнул молоток. – Я устал отвечать на твои вопросы. Должно быть, тебе сильно разбили голову, если ты столько болтаешь. Ты должен вернуться в постель.

Фремур понял, что Унвер его прогоняет, и знал, что нет смысла его сердить – как и Одрига. Конечно, Унвер не станет его бить, как брат, но будет злиться на него в течение нескольких дней или даже недель, а Фремур этого не хотел.

– Тогда я больше не стану задавать вопросы, – сказал он. – Спасибо тебе за то, что ты не оставил меня там.

– Лучше быть живым, чем мертвым, – сказал Унвер, пожалуй, впервые дав настоящий ответ.

Пока Фремур шел обратно, он думал о том, что чувствовал ярость Унвера даже с того места, где стоял, словно жар от большого костра, но каким-то образом он понимал, что он направлен не на него или даже ядовитого отчима.

«Он горит, – сообразил Фремур. – Иногда угли тлеют, но никогда не гаснут. И однажды пламя вспыхнет по-настоящему».

Фремур вспомнил, каким видел Унвера прошлой ночью на фоне ревущего пламени и темного неба, и содрогнулся, как в детстве, когда мать рассказывала ему истории о мстительных духах воздуха и травы, которые их окружают.

«Ужасное пламя».

Что-то пошло не так. Воздух был тяжелым и жарким, небо заволокло туманом. Даже чистые воды Сумию Шиса потемнели и бурлили, точно кипящий суп. Танахайа, спотыкаясь, брела вдоль берега нереальной страны, которая должна была быть ее домом, ее сердцем, так хорошо знакомой ей долиной Шисей’рон. Она направлялась в сторону Ивового дома к месту своего рождения, но с трудом передвигала ноги. Земля почти кипела, и полный испарений воздух душил. Снова и снова она соскальзывала назад, словно пыталась карабкаться вверх по длинному крутому склону.