Показался госпиталь – название громкое, а на самом деле стандартная трехэтажная больничка. Я и сам частенько отвозил туда больных. Самые главные достопримечательности госпиталя – это кофейный автомат и тетя в засаленном халате синего цвета, которая торговала сладостями: белоснежный зефир, плитки черного шоколада. Не знаю, как другие, я же сладкое никогда не любил, но в армии хотелось его очень сильно. Хотя что может быть лучше хорошего шашлыка с соусом сацебели? Только два таких шашлыка.

Нас ждали. Махлюков, что-то нервно рассказывал солдатику. Тот исполнял обязанности денщика и водителя полковника.

– Бегом! – услышал я последнее слово Махлюкова.

Мы приблизились.

Асфальтная дорожка уперлась в ступеньки красного здания. Полковник выдохнул с негодованием:

– Капитан, если он сбежит, то я тебя!

Я не узнал, что сделает полковник по воспитательной работе. Начмед встал на щербатую ступеньку. Он и так был выше ростом, то теперь нависал над Махлюковым. Сергей Петрович сказал:

– Товарищ капитан. Не забывайте об этом.

Полковник оскалился, появились складки на щеках – ну точно хорек. А хорек – опасное животное. Хищник, который может перегрызть горло всем курицам и петухам в округе. «Главное, не стать птицей», – подумал я.

– Я смотрю, в медицине вы все офигели? Я еще разберусь по поводу больничного. – Полковник не кричал, но голос его дрожал от ненависти.

Я же встал вровень с Сергей Петровичем. Теперь мы вдвоем нависали над хорьком. Ситуацию разрядил солдатик-денщик. Он нес щетку и крем-пасту для обуви.

– Тов… – начал он, но полковник его грубо перебил:

– Чисти, чего встал? А вы ждите меня в приемной. Я договорился уже, сейчас поднимемся в палату.

Махлюков отвернулся, поставил туфлю на ступеньку. Солдатик замялся на секунду. Щеки его покраснели, как у девственницы перед первым поцелуем. Полковник недовольно хекнул, и денщик, присев, начал полировать туфли начальника.

Мы же втроем начали подниматься наверх. Холодный ветер пытался сорвать фуражки с офицеров. Вокруг суетились гражданские, подъехала «скорая помощь», быстро, но без мигалок. Перед тем как нырнуть в воняющее хлоркой приемное отделение, я успел задать вопрос:

– А зачем нам в палату?

Начмед ответил:

– Затем. Будешь с Крысой в гляделки играть. Кто-кого переглядит, тот и выиграл.

А я-то думал, что меня привезли сюда, чтобы ребра мне чинить, – ага, разбежались уже. Наивный. Я еще удивился: как так быстро – сразу после драки и в больничку. Машину дали без проволочек. Да и Лысый со своей подвязанной челюстью сбил меня с толку.

Крысе мне было что предъявить. Мотор в груди забился от злости с такой силой, что снова заболели ребра. «Сволочь, – закипал я. – Я нормальный человек и не прошу его строить из себя жертву, но рот на замке держать можно? В конце концов, просто рассказать, как все произошло, не приписывая мне того, что я не делал. За свое – отвечу, за чужие грехи – никогда».

Вслед за запахом хлорки нахлынули воспоминания. В оконном стекле я поймал свое отражение: черные волосы, такого же цвета глаза, выступающий нос. Теперь понимаю, почему мне часто намекали на то, что я спустился с гор. Лицо за последнее время осунулось, скулы торчали острыми краями.

Полковник догнал нас, когда мы оформлялись. Я сидел на мягком стуле и нервничал: грязь под ногтями, которую я старался вычистить сломанной спичкой, старый военный камуфляж – я, наверное, был единственным, кто до сих пор ходил в зимней шапке и нарушал тем самым устав. Смешно. Раньше меня это волновало – патруль же мог остановить! Теперь это казалось такой мелочью. Так и в жизни, когда все спокойно, как в затхлом пруду, мелочь начинает казаться важной.

Шапкой я прикрыл наручники, но все равно нервничал.

Медсестра выводила мою фамилию в журнале приема больных. Тесный халат подчеркивал плавные изгибы ее тела. Я честно старался не пялиться на нее и смотрел на плакат, где было изображено перевернутое дерево, одна половина которого висела сухими ветками, а другая зеленела крупными листьями. Аллегория с легкими. Ясно. Жизнерадостная надпись сообщала, что туберкулез излечим.

– Имя, – спросила медсестра, поправив темную непокорную челку, чем вызвала у меня приток тестостерона. «Феи, – подумал я, – умеют легким движением подчеркнуть свою красоту. Сейчас если еще глянет из-под ресниц, то все – слова даже прокаркать не смогу».

– Марина, – хрипло ответил я.

Она замерла, успев вывести начало буквы «М».

– Что – Марина? – удивилась она.

– Имя. Твое, – сказал я, стараясь не опускать взгляд. – Что означает – морская. У тебя родители случайно не сталкеры?

Девушка от такого перехода растерялась, губы ее раздвинулись в улыбке, а на лбу пролегла морщинка.

– Нет, – ответила медсестра – А что?

– Тогда откуда у них такой ценный артефакт? – раздался противный голос за моей спиной. Я мысленно сплюнул на дешевый коврик под ногами. Оборачиваться на обломщика не стал. Вернее, обломщицу. Жирная, словно откормленная гусеница, тетка на корявых ножках проползла мимо и плюхнулась за соседний стол. Теперь я мог рассмотреть длинные немытые патлы, разводы краски на лице, словно она накладывала не макияж, а боевую раскраску для отпугивания.

– Ходят тут, нового чего сказать умишка не хватает, – раскудахталась она. Видимо, она и была тем доктором, к которому меня оформляли.

Уголки пухлых губ Марины опустились вниз. «Блин, – мысленно выругался я. – Ей с такой живой мимикой – да в актрисы! Что она забыла в этом клоповнике, который расположен рядом с радиационной свалкой?» Мне стало жалко девушку. Именно это чувство – жалось к медсестричке – помогло мне перебороть слабость. «Чего я сдался? Ладно девушка, чудное создание, которое духовно выше и чище, чем я, здоровый и наглый мужик».

Курица с противным голосом продолжила кудахтать, но я ее перебил:

– Да легко. – Подмигнул морской деве и спросил – Откуда взялось слово «брюнетка» в нашем языке?

– Как откуда? Как откуда? Коричневая, значит. С французского. Читать классиков надо, молодой человек, – скороговоркой проговорила докторша.

– «Брюнет» в переводе с французского означает «каштан». А «коричневая» – это совершенно другое слово. – Я вложил в свои слова весь сарказм, на который был способен. – Читать любой может, а понимать, что читаешь, – не каждой дано, – закончил я.

Марина опустила глаза, но я заметил ее яркую улыбку.

– Хам! Хамье! – начала возмущаться тетка.

– Да, и еще, – я повысил голос. – Я понимаю, почему вы так со мной обращаетесь… Что, с солдатика ни копейки содрать не получается?

Я повернулся и стал разглядывать докторшу. Нет плохих профессий – есть гнилые люди, которые портят мнение о профессии. Таких медиков я редко, но встречал. Наглые, чванливые, видящие в каждом больном деньги и только деньги.

– Да я буду жаловаться! Я такое не потерплю, в своем кабинете выслушивать оскорбления от черного… – завопила оскорбленная до глубины души врачиха.

Я вытащил скованные стальной цепью руки и демонстративно положил их на стол. Наручники гулко ударились о лакированную поверхность. Докторица запнулась, судорожно выдохнула.

– Я имела в виду грязного…

Я провел большим пальцем по уголку рта.

– В смысле немытого…

Марина укоризненно смотрела на меня.

Раздался телефонный звонок. Тетка вцепилась в трубку старого, еще дискового аппарата, словно за спасательный круг. Теперь она имела полное право меня игнорировать. Наигранно стала задавать вопросы кому-то и охать:

– Первая городская больница… Сколько? Все к нам? Нет, хирургов мало…

– Новиков! – раздался вдруг строгий голос начмеда, – хватит людей пугать. Давай вслед за Лысым на рентген. Девушка, не записывайте нас. Зачем зря бумагу марать?

Марина совсем растерялась. Докторша не обращала на нас никакого внимания, усердно сосредоточившись на телефонном разговоре.

– Не волнуйся. Главврач в курсе, – успокоил медсестричку капитан.