— В котором часу приходит в Кале этот поезд? — спросил Лепен.

— В семь часов вечера, и тотчас же отходит пароход в Англию.

— Ну, а теперь который час?

— Ровно восемь.

— Значит, мы опять опоздали!

— Опоздали, господин префект, но честь полиции сохранена.

— Но почему же вы тотчас не сделали соответствующего распоряжения по телеграфу, как только узнали, что они едут по тому направлению?

— Я сделал, господин префект, и опять-таки опоздал.

— Как это?

— Я телеграфировал пограничной полиции в Кале: «Арестуйте четырех кармелиток, едущих из Парижа со скорым поездом». Получаю ответ: «Поезд пришел. Восемь монахинь уже сидят на палубе английского парохода, и задержать их мы не имеем права. К тому же, мы не знаем, которых».

— Но нам нужен адрес этого Дюпона, во что бы то ни стало!

— Поручите это дело мне, господин префект. Я узнаю его адрес, и — кто знает! — может быть, мне удастся похитить у него и сам секрет, который он получил от русского инженера.

— Согласен, господин Ленотр. Если вы с успехом выполните это поручение, будьте уверены в моей благодарности. Вы получите повышение по службе, и я вам это обещаю. А теперь дайте бланк, я напишу вам отпуск на месяц, но ни одна живая душа не должна знать, куда вы отправляетесь. Зайдите к моему казначею, он даст вам аккредитив на все французские и заграничные банки. До свиданья и в счастливый путь!

Час спустя Лепен был у министра и докладывал ему о бегстве госпожи Дюпон и о принятых им мерах отыскания ее брата. Вальдек спешил на экстренное заседание «Великого Востока»[6] и слушал рассеянно. Он не очень-то доверял способностям Ленотра. Но другого плана у него в виду не было и приходилось довольствоваться этим. Отпустив Лепена, он направился на рю Кадэ, где помещалась масонская ложа.

В ложе царило необычайное оживление. Когда Вальдек вошел, все бросились к нему навстречу. Главный мастер ложи, подойдя к нему, сказал:

— Вы еще не знаете? Сейчас получена телеграмма из Тулона, что там от неизвестной причины взорвались все пороховые склады, и весь город в огне!

Очутившись в безопасности, сестра Мария подумала о своем брате.

Какая опасность грозит ему, если только письмо его попало в руки префекта! Что это так, она не могла сомневаться, иначе — зачем погоня, зачем арест поджидавших ее послушниц, зачем, наконец, эти сбиры[7], которые указывали на них друг другу в Кале, смотря на отходящий корабль? Необходимо предупредить брата, который имел неосторожность подписать в злополучном письме полностью свою фамилию. И этот беспечный человек и не думает скрываться! Живет в Ницце под своей фамилией. Стоит только проследить его корреспонденцию, и он будет пойман! Нет, она этого не допустит! Писать немыслимо. Она должна сама ехать и предупредить его об опасности. Да, но сколько времени упущено!..

Пока она рассуждала сама с собой, не зная, на что решиться, взгляд ее упал на купленные ею утром в Лондоне газеты.

— Надо посмотреть, не арестован ли мой брат, — сказала она и, взяв одну из газет, стала искать известия из Франции.

Немедленно ей бросилась в глаза телеграмма из Тулона о необычайном взрыве всех пороховых складов. Она вздрогнула.

«Мой брат в этом не повинен, — подумала она. — Он не мог этого сделать. Он не мог поднять руку на свое отечество. Но теперь он ни в каком случае там не останется. Но как? Телеграфировать в Ниццу на его имя, — значит, выдать его полиции. Вот что я сделаю: телеграфирую нашему другу Дювалю».

И она быстро написала следующую телеграмму:

«Срочно. Ницца. Авеню Больсена, 43. Капитану Дювалю. Сообщите Анри, что я умоляю его безотлагательно приехать в Геную, где его ждет очень важная телеграмма на имя Анри».

Готово. Теперь другую:

«Генуя. До востребования. Господину Анри. Жди через сутки письма, никуда не выезжай, дело идет о твоей жизни и об общем деле».

Теперь можно ему подробно все сообщить письмом.

И она позвонила, и, передав депеши, чтобы их отнесли на почту как можно скорее, села, уже почти успокоенная, писать.

Ленотр, получив отпуск и деньги, не счел нужным явиться к своему комиссару. Он уведомил его по телефону, что отлучается по служебному делу, а сам, несмотря на поздний час, возвратился в монастырь кармелиток, где подверг тщательному обыску комнату игуменьи. Он искал конверт злополучного письма, чтобы узнать, из какого города оно было прислано. Но, несмотря на самые тщательные поиски, конверта он не нашел.

«Куда его дели? Конечно, получив письмо, его бросили в корзину, из корзины он попал в коробку для отбросов, оттуда — на улицу. Там его нашел тряпичник, который отнес сортировщику. Надо дождаться тряпичника. А пока составим план кампании. Если письмо заказное, то оно записано и при получении, и при отправлении. За границу ехать не стоит. Мадам Дюпон не выдаст своего брата. Я все узнаю, не выезжая из Парижа».

Ленотр вышел на улицу, крикнул дежурного полицейского и, приказав привести к нему тряпичников, которые появятся в этой местности перед наступающим утром, отправился домой и лег спать.

Еще не рассвело, когда в квартиру помощника комиссара были приведены два мусорщика. Дав каждому по двухфранковой монете, чтобы их ободрить, Ленотр начал свои расспросы.

— Что вы делаете с найденной в мусоре бумагой? — спросил он.

— Мы ничего не делаем, сударь, мы ее не трогаем. Тряпки, кости, стекла, железо, дерево, окурки — это наше дело, но бумаги мы не трогаем: бумага никому не нужна.

«Только сон потревожил», — подумал Ленотр.

Отпустив мусорщиков, он сейчас же придумал новый план. Сев за стол, он написал объявление такого рода:

«1000 франков награды тому, кто первый укажет телеграммой точный адрес инженера Дюпона его сестре, игуменье кармелитского монастыря в Пасси, которая о нем беспокоится».

Он позвонил.

— Жан, снесите это объявление тотчас же во все главные газеты. А затем, как только откроется главный почтамт, узнайте, нет ли, случайно, писем на имя инженера Дюпона.

«Таким образом, я сразу узнаю, в Париже ли он или в провинции».

И он самодовольно улыбнулся.

Собрание 23-го августа на улице Кадэ, на которое прибыл премьер-министр, было особенно многолюдно и бурно. Требовалось выработать целую программу действий для борьбы с клерикализмом и предрассудками. Главный мастер открыл заседание:

— Достопочтенные братья! Цель нашего союза «Свободных каменщиков» — всемирное братство, торжество человеческого разума, полнота человеческого счастья. На пути наших благодеяний к людям стоят вековые предрассудки, с которыми мы принуждены бороться. Франция — эта передовая нация, первая отряхнувшая оковы устаревших реформ деспотизма и произвола и зажегшая светоч свободы, снова подпадает под влияние изуверов-клерикалов. Клерикализм — вот наш враг; это сказал еще Тьер[8], указывая на армию черных сутан, наводнивших нашу страну. Клерикалы полонили наших жен и дочерей, наполнили армию, взяли в свои руки школы. Они конкурируют в выборах; они завели свою прессу и ведут агитацию по всей линии. Дерзость их дошла до того, что они не остановились перед призывом войск к восстанию против республики. Обаяние их стало до такой степени сильным, что само правительство ему подпало, и невинного человека заточило на Чертов остров[9], где он пробыл два года (ропот негодования), а затем помиловали его, как будто он нуждался в помиловании! Помилование, когда он требовал реабилитации! И он ее добьется! (Крики: «Да здравствует Дрейфус!»). Но мы использовали ошибки противника и побиваем его — его же оружием. Теперь посмотрим другую сторону дела. В руках конгрегации целый миллиард мертвого капитала, не подлежащего фиску… Этот миллиард господин министр культов обещал возвратить нации. (Жидкие аплодисменты.) Но он возвратит его нам. (Гром оглушительных аплодисментов.) А теперь слово предоставляется нашему уважаемому брату, мастеру 33 степени, господину Леону Таксилю[10]. Он сделает нам интересное сообщение.