– Ну, как там было в загсе?

Евгений Максимович отвечал: «Нормально». Все бездумно томились возле стола.

Но съезд гостей продолжался. Многие вручали молодым подарки. Столик, специально для того поставленный, уже был завален свертками.

Пришел Гена, холостяцкий друг Евгения Максимовича, они уединились в дальний угол.

– Давай настроение, – сказал Гена.

– Нормально, – ответил Евгений Максимович.

– Ну, ты даешь. Что же тут нормального? Торжественное заковывание в цепи. Я брошен тобой на произвол… а ты говоришь «нормально»…

– Когда-нибудь надо же? Не подыхать же в одиночку.

– Несолидно, Женя, – до подыхать еще сто верст и все лесом. Скажи уж прямо – дачки захотелось?

– Дурак! – всерьез рассердился Евгений Максимович.

Заметивший это Гена оставил его в покое и вскоре со свадьбы исчез. Жених его исчезновение обнаружит уже во время пира и почувствует себя весьма неважно…

Теща все время и в загсе, и здесь так смотрела на Евгения Максимовича, будто замуж за него выходила она. То глядит нежно, то тревожно, то зло. А то вдруг подошла и поправила ему галстук. За столом она сидела от него по правую руку, была необычайно возбуждена, то и дело, показывая глазами на какого-нибудь гостя, шептала ему в ухо:

– Это бывший сокурсник мужа, замминистра, выскочка… А этот ученый, что-то по электричеству…

Свадьба катилась уже сама по себе, официанты сменяли блюда, убирали пустые и ставили на стол новые, только что откупоренные бутылки. Становилось все более шумно. Иные тосты Евгений Максимович не мог даже расслышать. Какая-то женщина с высокой прической, вставшая с бокалом на дальнем конце стола, говорила безобразно долго, но что она говорила, Евгений Максимович не слышал и стал уже думать о чем-то своем, как вдруг она пронзительным голосом завопила: «Горько, горько!»

Заревела вся свадьба:

– Горько!

Евгений Максимович и Наташа встали и довольно небрежно поцеловались. Когда сели, он сказал ей:

– Ужасно целоваться по приказу пьяной рожи.

– Я этих рож в упор не вижу, – шепнула в ответ Наташа и вдруг рассмеялась: – У тебя вид человека на общем собрании по его персональному делу.

– Так и есть, – рассмеялся он.

– Ничего, во всяком собрании наступает прекрасный момент, когда объявляют, что повестка исчерпана.

Начал говорить лысый, багроволицый толстяк с громовым голосом.

– Натуля, дорогая, – начал он. – Кроме твоих родителей я здесь знаю тебя дольше всех.

Наташа шепнула мужу:

– Это мой учитель из школы.

– Я же помню тебя еще в школьном платье с передничком, – продолжал греметь толстяк. – Рыженькая такая девчушка, смущавшая покой одноклассников и радовавшая своих родителей похвальной прилежностью. Как сейчас помню случай: было это в восьмом классе в последнем семестре. Однажды вхожу я в класс…

Свадьба не слушала оратора, и даже его громовой голос не мешал ей разговаривать о своем, пить, есть, смеяться.

Евгений Максимович слышал только отдельные слова:

– Дисциплина… предметы… урок… Наточка… помню… – Каждое слово говорившего тост точно взрывалось в общем гуле голосов, в звяканье посуды.

Евгений Максимович шепнул Наташе:

– Заседание все-таки затягивается.

– Будь выше этого. Никто отсюда не должен уйти обиженным, а учитель этот глуп как пробка. На его уроках мы делали что хотели, а ниже тройки он никому не ставил.

Наконец над свадьбой прорвалась явно последняя фраза учителя:

– Будь, Наточка, такой, какой была всегда.

Расталкивая гостей своим массивным телом, учитель пробился к невесте, обнял ее, поцеловал чмокливо и принялся кулаком вытирать слезы, настоящие слезы, катившиеся по его сине-багровым щекам и капавшие на лацкан пиджака. Потом он повернулся к жениху:

– А ты, ты смотри, не обижай нашу Наточку. – И тоже полез обниматься.

– Обещаю, обещаю, пробормотал Евгений Максимович, высвобождаясь из-под навалившейся на него туши, пронзительно пахшей потом.

Свадьба все же шла к концу. У Ольги Ивановны был такой вид, какой бывает у организатора удавшейся массовки. И она еще пыталась как-то управлять свадьбой. То стучала вилкой по тарелке и въедливым голосом требовала тишины для очередного оратора, то обходила стол, организовывая новые тосты, то вела какие-то переговоры с официантами, то погружалась в глубокую задумчивость, глядя отрешенно на свою дочь и зятя.

Евгений Максимович заметил, что его тесть откинулся на спинку стула и, вертя в руках вилку, сердито смотрел куда-то поверх всех и всего. А то надвинется грудью на стол и уставится в тарелку с давно остывшей едой. А то делает вид, будто внимательно слушает тосты, а на лице такое выражение, будто слушает на деловом совещании оратора, выступление которого ему не нравится.

Выбрав момент, Евгений Максимович тихо спросил его: Семен Николаевич, вы плохо себя чувствуете?

Невельской с трудом освободился от своих мыслей и, наклонившись к зятю, сказал:

– Зимний период на стройке – самый тяжелый, сами знаете, а в понедельник я докладываю министру зимний график работ.

– Министр, надеюсь, дело знает и с ним можно говорить в открытую?

– Как со специалистом – да, а вот как с министром ухо надо держать востро.

– Неужели и здесь о деле? – врезалась в их разговор теща. – Прекратите, люди могут подумать бог знает что. Мы выдаем единственную дочь, ты это понимаешь?

– Что же я должен делать? – рассмеялся Семен Николаевич. – Плакать? Плясать?

На лице Ольги Ивановны возникло непонятное просветление. Она встала и, постучав вилкой по вазе с фруктами, закричала:

– Дорогие наши гости, кто хочет потанцевать, пожалуйста, в соседний зал, там играет оркестр.

Желающие танцевать нашлись и ушли в зал, откуда уже давно доносилось жестяное поскребывание электрогитар.

Свадьба стала гаснуть около полуночи. Уже никто не говорил речей. Оставшиеся за столом гости сбились в группки, вели там свои разговоры, забирая к себе мороженое и кофе ушедших.

Ольга Ивановна уединилась с метрдотелем за официантским столиком. «Интересно, во что обошлось это собрание?» – подумал Евгений Максимович, поглаживая Наташины руки и слыша, как теща въедливо выговаривала метру:

– Этого на столе не было. Я смотрела внимательно. Не было!

– Я устала, – шепнула Наташа.

– Слава богу, это позади, – ответил он.

– А что впереди? – с непонятным вызовом спросила Наташа.

– Господи, вся наша жизнь! – весело воскликнул Евгений Максимович.

Наташа смотрела на него пристально, без тени улыбки.

Но вот зал опустел, и официанты, убрав посуду, стащили со стола скатерть и пригасили люстры, в открытое окно уплывал густой табачный дым, а в зал хлынул холод. Праздник окончен, все выглядело серо, буднично. Но что же сегодня произошло в этом зале? Действительно праздник? Здесь началось счастье Наташи Невельской и Евгения Горяева? Кто знает?.. Могли бы быть философами-предсказателями официанты этого зала, ведь они каждый день тут, то на свадьбе, то на поминках, то на защите докторской диссертации. Но нет, официанты знают немного, им некогда задумываться…

В далеком углу зала тихо беседовали старший официант и администратор зала. Просмотрев итоговый счет и заглянув в какие-то свои записи, администратор сказал печально:

– Что же это получается? Мы сегодня и полсотни не имеем?

Официант только руками развел:

– Вы бы поглядели, как эта мамаша контроль вела, у нее запись заказа лежала возле тарелки, и она каждое блюдо считала. Она же хотела копеечный салат нести на контрольные весы, честное слово. А икру – все розетки лично просмотрела. А коньяк? Звездочки, гадюка, на этикетках считала. А на чай ровнехонько десять процентов, сказала «как в Европе» и еще недодала сорок копеек. Ей-богу, давно такой горькой свадьбы не было!

Администратор тяжело вздохнул, но смотрел на официанта пристально и даже подозрительно. В общем, тут понятие о счастье было свое…

Ах, как хорошо было Лукьянчику дома после больницы! Жена – красавица его Таня – устроила ему ванну, сама его мыла, мыла и целовала. А потом угощала его ледяным клюквенным морсом. И тут же позвонил тот самый пресловутый Вязников.